Ашмарин Станислав - Баку в моем сердце Версия от 07:20, 13 сентября 2020; Ksp (обсуждение | вклад)
Ашмарин Станислав о себе и о Баку ("Баку в моем сердце")[править]
1937
Родился в 1937 году в Харькове. Окончил среднюю школу, посещал художественную студию и получил диплом врача в Баку.
Первый (и единственный) рисунок появился в газете «Молодёжь Азербайджана» в 1962 году, и в тот же год художник переехал в Казахстан. Приняли как внештатного художника, в коллективе редакции газеты «Молодой целинник», где за четыре года прошли сотни рисунков, заставок, переводов из иностранной прессы. Рисовал в областные, краевые издания и попробовал попасть в журнал «Смена». Короткая двухлетняя передышка в клинической ординатуре в Ленинграде, и с 1971 года переехал на Урал, в город Свердловск-45.
В Свердловске печатался в газете «На смену!» и в журнале «Уральский следопыт». До девяностых годов рисунки периодически появлялись в центральных изданиях (журналы «Смена», «Театр», «Крокодил», «Советский Союз», календарях Политиздата, газетах «Известия», «Неделя», «Советская культура» и ряде других). Перестройка перечеркнула всю карикатурную деятельность, хотя периодически возникали газеты «Деловой мир» (Москва) и «Бизнес и политика» (Свердловск).
В 2002 году появилась возможность посылать работы на международные конкурсы, что принесло за пять лет несколько призовых мест, дипломов и множество каталогов с выставок, ради которых он и работал.
Участие в конкурсах заставило переучиваться с чёрно-белых миниатюр на цветные работы больших форматов.
"Баку в моем сердце"[править]
Родился я 72 года тому назад в Харькове.
Наша семья, вслед за отцом, разъезжала по местам его военной службы: Таджикистан, Иркутск, Чита, Харбин, Тбилиси, пока не переехала на постоянное место жительства в Баку.
Я помню своё первое впечатление от этого южного города – две широкие улицы, два одинаковых больших дома, огромный двор с массой детей. С балкона видна улица, уходящая вдаль и в гору, это улица Кирова, с другой стороны виден морской вокзал.
Сначала городская жизнь ограничивалась только двором. Прямо с утра раздавались громкие крики торговца вразнос «молоко-мацони!», потом, в течение дня приходили то точильщик ножей со своим станком, то старьевщик, нараспев произносивший скороговоркой «стары вещи покупаем!», то уличные певцы с аккордеоном.
Оба дома по улице З.Алиевой, 22-й и 24-й, жили одной жизнью, причём жители дома находящегося напротив, называли нас «тот дом», а мы их так же. В 60-х годах часть жителей переехали на улицу Хагани в «новый дом», а позже появился «дальний дом» в Арменикенде.
В первый класс я пошёл в 1944 году и учился в средней школе № 8[1] на улице Хагани, находившейся рядом со старой синагогой. Я опоздал в школу на два месяца, и присоединился к ним, когда ученики уже писали букву «и». Сохранилась моя первая тетрадка из плохой бумаги в косую линейку, с расплывшимися чернилами.
Я помню школьные завтраки в первых классах, обычно это были кислые блины, какао и сухое печенье «Мария», членский билет МОПР, «Международного общества помощи рабочим», занятия в первой или второй смене, полутёмные классы, темноту на улицах, частые перебои со светом. У нас была очень популярная отговорка: я не выучил урок потому что у нас света не было!
В начальной школе все классы были переполнены – в них занималось до сорока учеников одновременно, В маленьких комнатах сидели по три ученика за одной партой, не хватало стеклянных чернильниц-непроливаек и одна чернильница могла быть на две парты. К сожалению, никто не сохранил учебников начальной школы: не потому, что они печатались после войны на некачественной бумаге, а из-за того, что все они в конце года сдавались в обмен на новые.
Со мной учились дети разных национальностей, класс был интернациональным, со многими из них я проучился до пятого-седьмого классов, а с некоторыми даже окончил среднюю школу.
По каким-то причинам уроки, начиная с 3-го класса начальной школы и в течение двух последующих лет, проводились в здании бывшей гимназии[2]. Она располагалась в узком переулке на улице Телефонной (позже переименованной в улицу имени 28-го Апреля), напротив женской школы № 23. Классы размещались на втором и третьем этажах здания, в больших комнатах и на первом этаже, в комнате с окнами, выходящими в тёмный переулок.
Затем, с пятого класса, мы опять оказались в прежнем здании, где директор Н. Шмулевич ввёл школьную форму, сшитую по образцу формы морских офицеров со стоячим воротником и обязательную утреннюю зарядку во дворе.
Другой директор школы, Ольга Константиновна Мергенталлер, в наших глазах была настоящей дамой дореволюционной гимназии. Вызова в кабинет директора очень боялись все ученики: это иногда грозило строгим выговором, а в особых случаях могло дойти и до исключения из школы.
А вообще за провинности на уроках шкала наказаний была следующей: провинившегося ученика ставили в угол класса носом к стене или лицом к классу. Это последнее обычно не достигало цели, если в угол ставили признанного юмориста - он устраивал за спиной учителя настоящую комедию. Затем выгоняли из класса. В этом случае напроказившие ученики старались не попадаться на глаза директору. И, последнее, самое страшное – отбирали портфель и посылали за родителями. Непоседливые, непохожие друг на друга братья Смирновы догадались иметь один портфель на двоих, и умело этим пользовались, пока учителя не догадались об их родстве. В 5-м классе ввели дневники с обязательной еженедельной росписью родителей.
Писали мы перьевыми ручками и у каждого пера было своё название – «семечко», «лягушка». В классе четвёртом появились металлические, полые внутри ручки. В них мы вставляли с двух концов перо и карандаш. Ими удобно было писать и стрелять из них жёваной бумагой.
Надо признать, что у мужского преподавательского состава особых хлопот с нами не было. Но каким колоссальным терпением должны были обладать учителя-женщины, чтобы выдержать весь урок стрекотание трещоток, свёрнутых из киноплёнки и положенных под подошву ботинка. Или более невинное развлечение, когда мы передвигали маленькие парты, стоящие в первом ряду: их приподнимали коленями и двигали, медленно переставляя ступни ног. Или вставляли в патрон мокрую промокашку а, когда она высыхала, то лампочка гасла, и можно было уходить домой. Или когда вдруг у доброй половины класса неожиданно «заболит голова», а остальные активно предлагают свои услуги, то есть вызываются проводить их до дома.
Из нашей школы отбирали пионеров для участия в традиционных поздравлениях в Оперном театре во время каждого праздника, съезда или очередного юбилея вождей. Мы очень тщательно готовились, проводилось несколько репетиций, разучивались песни и лозунги, нам вручались тяжёлые красные знамёна, с которыми мы после выступлений гордо маршировали по улице до школы.
Регулярно в Театре юного зрителя показывали спектакли для школ на русском и азербайджанском языках. Иногда спектакли были дневные, и нас снимали с уроков, что уже само по себе делало этот день двойным праздником.
Моему поколению повезло, так как учительский состав был наполовину мужским: уроки математики, физики, истории, азербайджанского языка проходили по-мужски строго.
Я окончил школу №8, которая находилась рядом с Оперным театром. У нас была примета: чтобы в этот день не вызвали к доске, надо было пройти под театральным портиком. Тогда в старших классах уже проводились школьные вечера, на которые можно было пригласить знакомую девушку. А счастливчик, сумевший попасть на вечер в женскую школу, долго был объектом всеобщей зависти.
Не знаю, как это называется у подростков сейчас, но на нашем тогдашнем сленге, понятном всем ребятам во дворе, побег с уроков назывался «пойти на шатал», а отношения выяснялись после уроков «шухаром» за углом школы. Кстати, входная дверь школы с момента начала занятий и вплоть до последнего звонка закрывалась на ключ, и для побега с уроков, нерадивые ученики, которых весенний ветер свободы манил на улицу, шли на всякие уловки и хитрости. Когда я смотрю на фотографию Оперного театра в альбомах, то вспоминаю, что, за ним второй этаж школы №8 опоясывала газовая труба, начинавшаяся в кабинете физики. По ней лихо спускались наши смельчаки, насмотревшиеся трофейных фильмов.
Два года назад ... меня нашёл одноклассник Заур Ашурлы, ныне москвич. У него сохранилась записная книжка с моими ранними рисунками, среди которых было несколько с прогнозом наших будущих профессий и занятий. Из 26-ти учеников десятого класса с армией и флотом решили связать свою судьбу семеро; искусству посвятили себя шесть человек; по четыре человека занялись наукой, торговлей и приобрели рабочие профессии; один серьезно увлёкся спортом и один с головой ушёл в медицину. Один все ещё не определился, так, что мы так и записали – безработный. Мы были последним мужским выпуском 1955 года.
Жил я сначала в доме 24 по улице имени З. Алиевой[3], затем переехал в соседний дом № 22. Популярными дворовыми играми у нас были: казаки-разбойники, пираты, мушкетёры. Иногда мы развлекали население двора театрализованными выступлениями дворовой самодеятельности, мы проводили всё свободное время, играя в прятки и войну, которая недавно закончилась. Однажды мы раскопали в подвале склад учебного центра с деревянными винтовками, муляжами разных гранат, противогазами и прочим очень интересным снаряжением. Нам было, где играть: в нашем распоряжении был громадный двор, в летние жаркие дни мы ходили купаться на 17-ую пристань, где доживал свой век ржавый корпус корабля «Осетин», а напротив нас ждал огромный и манящий мир из строительных материалов, подготовленных для возведения Дома Советов.
Особенно отчаянные из нас рисковали прокатиться на автобусе, стоя на бампере и уцепившись сзади за лесенку автобуса, или пристроившись на маленькой площадке, расположенной сзади поливальной машины. Если «наш» транспорт замедлял ход, то надо было соскочить с него и разбегаться, опасаясь милиционера.
Никто и никогда из наших дворов, из школ, вообще из моего очень большого числа знакомых, а это была громадная территория от Азнефти до черногородского моста и от бульвара до больницы Семашко – никто не употреблял наркотики. И я считаю, что наше поколение было, в современном понимании, здоровым поколением.
Увлечения у нас в то время были разные: кто-то собирал значки, пуговицы от военных мундиров разных стран, перочинные ножики, фонарики, а кого-то больше интересовали монеты, марки, открытки с фотографиями известных артистов и кадры из кинофильмов. Были и те, кто коллекционировал игрушечных солдатиков, продаваемых с рук в Пассаже и на знаменитой Кубинке – громадном блошином рынке или “барахолке”, как мы её тогда называли. Там можно было купить абсолютно всё, от «синьки-ваниль-перца» до доклада Хрущёва о культе личности.
Приезжала в наш двор машина-кинопередвижка и на одном аппарате крутили фильмы по 8 – 10 частей с перерывами.
Самый дешёвый билет в кинотеатр, до 1961-го года, стоил два рубля, то есть, столько же, сколько и «стакан» семечек у уличных торговок. Слово стакан я взял в кавычки, так как продавцы его ломали и, наклеивая на внешнюю и внутреннюю стороны бумагу, намеренно уменьшали объём стакана на треть.
Все кинотеатры были в нашем распоряжении, от громадного кинотеатра имени «Низами», больших залов кинотеатра «Вэтэн» и «Форум», клуба Моряков и клуба имени 26-ти Бакинских комиссаров, до маленьких «Заготзерно» и «АзНИТО» и летнего кинотеатра «Бахар» на бульваре.
Огромное влияние на нас оказали трофейные фильмы: мы впервые увидели пиратов, ковбоев, разбойников, Тарзана, золотоискателей, Зорро, мушкетёров…
Ах, эти неподражаемые мушкетёры! Ещё до выхода этого знаменитого американского фильма мы уже играли в мушкетёров. О них нам живописно рассказал Валерка Люсин, единственный из нас читавший эту книгу. Правда, главного героя он, почему-то, называл Дартальяном. А в первый же вечер после выхода «Тарзана» тишину раздирали дикие вопли его многочисленных подражателей из жителей нашего двора.
Мы все очень любили фильм «Аршин мал алан», отдельные фразы из которого, народ разобрал на цитаты и они стали летучими.
Почти у каждого уважающего себя мальчишки был самодельный самокат: две дощечки и два шарикоподшипника. Они были быстрее и устойчивее нынешних, а уж шума создавали не в пример больше, особенно когда 15-20 самокатов один за другим грохочущей вереницей прокатывались по ребристому канализационному люку.
В школе называли друг друга по прозвищам: я был «Шмага», Вышемирский – «Вышка», Ашурлы – «Джигит», Сафаров – «Авара», Балюк – «Химик». Во дворе же мы откликались на имена. И большинство имён сохранились в памяти.
Позже, повзрослев, мы уже сами бродили по городу и его окрестностям: исследуя Зых, отправляясь в поселок имени Баилова, гуляя в окрестностях парка имени Кирова, добираясь до Чёрного города, иногда забредая в пещеру, расположенную в поселке имени Разина, на электричке добирались до промышленной свалки, где разыскивали подшипники и разные «очень нужные» мальчишкам штучки и остатки приборов.
Нам нравилось заходить в шахский дворец (дворец Ширваншахов) и отдыхать в маленьком садике на нижнем уровне. В одной из построек дворца можно было, по узкой лестнице потайного хода, протиснуться в маленькую комнатку с окошком, выходящим на море.
Не всё было так безоблачно в нашем детстве. Вспоминается всё: и криминальная послевоенная обстановка, и многочасовые очереди за хлебом по бригадам из десяти человек, и отсутствие предметов первой необходимости, иногда и нехватка еды. Я помню яркие эпизоды из школьной жизни: «дай бир аз, заступаться буду»… кто зажимал, того считали «кусочником», «лабазником»…
На балконах обычно хранили скоропортящиеся продукты и еду – холодильники до пятидесятых годов были далеко не у всех. Масло держали в чашках с водой, она полностью его покрывала, а кастрюлю мы закрывали крышкой, на которую ставили тяжелый чугунный утюг, чтобы бродящие по карнизу, вокруг дома, кошки не лакомились на дармовщинку, хотя и это не всегда помогало.
На улицах продавали мороженное: круглое, выдавленное из специальной ручной формы в виде шприца, между двумя пластинками вафель, как бутерброд.
Мы жили своим, сплочённым миром, ходили и в другие дворы к одноклассникам, но у нас никогда не было драк «двор на двор» и никто не обижал чужого.
Было ли это отличительной особенностью Баку? Может быть. Один на один мальчишки обычно дрались за школой, но не озлобленно.
И ещё хотелось бы заметить: что две определённые темы нельзя было затрагивать ни в коем случае даже в самом жёстком разговоре, так как на них накладывалось табу, нельзя было задевать национальность и маму. В этом случае уже доставалось обидчику. Я до сих пор не могу привыкнуть к обычному русскому мату, весь внутренне напрягаюсь, когда слышу подобное.
Знойные летние месяцы мы обычно проводили в пионерском лагере в поселке Мардакяны.
Оставшиеся в городе подростки по раскалённой от солнца мостовой бежали в купальню на бульваре. Бежали босиком, охлаждая горячие ступни, добравшись до тонкой полоски тени от фонарного столба.
Когда ветер дул с моря, приходилось долго разгонять руками мазут из «лягушатника», толщина слоя которого иногда доходила до нескольких сантиметров.
По воскресеньям летом к нашим домам подавалась машина - грузовой «Студебеккер» с открытым кузовом, который отвозил всех желающих на пляжи, расположенные на севере Апшеронского полуострова. Дорога до пляжа занимала час и час обратно, на море мы обычно проводили часов шесть, и всё это без тени, под беспощадно палящим солнцем…
Вечером мы стонали, кожа обожжена, наши спины мазали мацони и сметаной, волдыри на коже лопались через пару дней, и затем она облезала неровными кусками. И это повторялось два-три раза за лето.
У длинной пристани, ведущей к купальне, стояли учебные малые сторожевые корабли военно-морского училища, и старый, помнящий, наверное, ещё и революцию, миноносец «Бакинский рабочий», по палубе которого можно было побегать и потрогать пушки. А на рейде красовались две учебные парусные шхуны, их снимали в нескольких художественных фильмах.
С 1952 до 1955 года я с удовольствием занимался в яхт-клубе (членский билет храню до сих пор), где мы, до первого снега, ходили под парусом и на вёсельных шлюпках. Ходили по бухте на 6-весёльной шлюпке, на парусном швертботе доплывали до острова Нарген. На швертботе участвовали в праздничных парадах, «по-тихому» снимали матросов с кораблей, стоявших в праздничном строю на рейде (ребята, не ожидая увольнения, торопились на берег).
Однажды заметили всё больше выступающий из воды островок, напротив поселка имени Баилова, с необычными, видимо старинными камнями, покрытыми арабской вязью, которые позже перевезли во дворец Ширваншахов. А в середине 40-х годов море ещё доходило до первой стены набережной, в то время как на старой открытке 30-х годов с изображением деревянной купальни видно, что море было на уровне её пола, а не метра три ниже этой отметки, как в пятидесятых годах.
Я очень любил военные парады. Когда военные маршировали, проходя по площади Петрова (где потом на месте трибуны выстроили здание музея Ленина), под нашими окнами стояли воинские части, боевая техника и командующий гарнизоном объезжал войска на коне.
Особенно запомнившимся был парад в мае 1945 года, когда мимо трибуны прошли не только войска Бакинского гарнизона, но и боевая воинская часть со всей военной техникой, переброшенной с западного фронта за Каспий.
А при ночной репетиции первомайского парада 1948 года на здании мореходного училища зажглись лампочки на лозунге «28-й годовщине советизации Азербайджана дадим 28 миллионнов тонн нефти!”. Очень эффектно проходили строем выпускники высшего военно-морского училища с палашами и военные моряки с ружьями наперевес, когда штык лежал на плече впереди идущего. И развевались их сорокасантиметровые, расклешённые к низу брюки.
Такие же клёши, только поменьше (уж очень сопротивлялись наши мамы), носили и мы, а флотский кожаный ремень с бляхой надевали даже на так называемые “финки“, то есть. спортивные брюки с вытянувшимися коленками и резинкой на поясе. Когда парады стали проводить на площади перед Домом Советов, нам оставалось только смотреть на отдельные воинские части, проходившие мимо под барабанную дробь. Этот звук очень пугал нашего кота Джаника, который от страха забивался под ванну и долго не выходил оттуда.
С нашего балкона мы не раз видели многих знаменитых людей. Мимо нас с вокзала или из аэропорта, в отведённую для высоких гостей резиденцию, в открытых машинах проезжали Хрущёв и Реза Шах Пехлеви, премьер Бирмы У Ну и Абдель Насер, президент Сукарно и король Афганистана Мохаммед Захир шах, Джоу Эньлай.
Каждый из них вечером того же дня обязательно присутствовал в оперном театре на балете «Семь красавиц». Спектакли в то время не были закрытыми, любой мог свободно купить билет. Хотелось бы открыть один небольшой секрет: Юра Молостов и я проходили на второй этаж левых лож и смотрели сверху – с пяти метровой высоты – на гостей, выходящих из автомобиля, заехавшего в узкий театральный дворик.
Увлечение театром появилось у меня достаточно рано: мы покупали дешёвые билеты на галёрку в оперу, оперетту, в театр русской драмы. Мы старались ходить в театр так же часто, как в кино. Слушали и смотрели спектакли гастролёров с мировыми именами и представления всех ведущих московских театров.
В Баку приезжали с гастролями певец Клаудио Вилла, скрипач Исаак Штерн, трио «Лос Парагвайос», польский квартет «Чаянда», перуанка Има Сумак, театр Образцова. Редко, буквально два-три раза мы были на спектаклях в театре азербайджанской драмы. Понимали мы, конечно, очень мало, но заражались реакцией публики.
И, конечно, я не могу обойти вниманием цирк. Старое, деревянное здание цирка на улице Свободы, позже переименованной в ул. У.Гаджибекова. Мы с удовольствием бегали туда мальчишками и с замиранием сердца смотрели на выступления клоуна Карандаша, дрессировщика Дурова и начавшего впервые выступать в цирке Ю.Никулина, там же вечерами проходили встречи боксёров и борцов. Среди них были знаменитый Сали Сулейман, негр Франк Гуд и ставший героем фольклора силач Бамбула.
Мы ходили на танцы на открытые танцплощадки, где с удовольствием танцевали под оркестры. Покупали, а затем обменивались граммофонными пластинками и пластинками, кустарно нарезанными на рентгеновской плёнке. До позднего вечера во дворе играл патефон, и танцевали все желающие.
Мне хотелось бы сказать несколько слов о нашем отношении к музыке: все мы любили джаз. Соберутся трое – и это уже оркестр. Один отбивает чёткий ритм на чём попало и имитирует звук трубы, второй изображает саксофон, третий – контрабас. Знаменитые джазовые мелодии мы знали от первой и до последней ноты.
По вечерам, прорываясь по радио на коротких волнах сквозь «глушилки», искали едва слышные мелодии Луи Армстронга, Глена Миллера, неаполитанские песни, ловили радио Анкары с программами западных танцевальных оркестров и потом хвастались друг перед другом. Вернувшиеся с войны солдаты привозили трофейные зарубежные пластинки, например рижские (Оскар Строк с его танго), румынские (Пётр Лещенко), немецкие, американские.
Считалось модным, во что бы то ни стало, обязательно попасть на концерты оркестров Эдди Рознера, Олега Лундстрема, эстрадных оркестров союзных республик и, наконец, долгожданного эстрадного оркестра Азербайджана. Городские эстрадные квартеты были нарасхват во время вечеров в школах и институтах.
Очень популярными были мелодии из итальянских фильмов («Песни на улицах»), из индийского фильма «Бродяги». Потом периодически возникала и проходила мода на чешские мелодии, их сменяли итальянские, румынские и, конечно, из всех раскрытых окон звучали французские песни Ива Монтана. А «Голубку» Шульженко и песни Робертино Лоретти слушали все и везде.
Вместе с тремя мальчишками со двора я пошёл в кружок Дома офицеров учиться игре на аккордеоне. Занимался я всего года два, но опыт игры впоследствии очень пригодился на вечерах и в компаниях.
Жаль, что почти не осталось фотографий тех лет. Мало кто был счастливым обладателем фотоаппарата. Мы начинали с пластиночного «Фотокора», широкоплёночного «Комсомольца», затем появились трофейные фотоаппараты.
Оглядываясь в прошлое, с сожалением сознаю, что мы мало фотографировали город – в основном только свой двор и окружающие дома. Ведь сносились целые старые кварталы, в том числе здания, расположенные вдоль Кривой улицы, что открывало великолепную панораму города с Парапетом.
Та же участь постигла и старые дома на Торговой улице за банком и освободилось место для двух великолепных домов – тогда ещё не боролись с архитектурными излишествами. Был снесён стадион «Динамо», и цирк.
Перестраивались сквер 26-ти Бакинских комиссаров и Молоканский сад. Вместо детского сада с фанерным автобусом появился великолепный сквер с кафе и бассейном, украшенным абстрактными фигурами. Перестраивался весь бульвар. Появились новомодные сооружения из железобетона и бордюр из камня с фонарями, открылась взору старинная каменная кладка крепостной стены, Девичья башня, переносились трамвайные линии.
Рисовал я всегда, с самого раннего детства. Я делал это постоянно: и дома и, конечно, на уроках. Целые тетради были заполнены картинками – этот стиль потом назвали комиксами – на тему выдуманных приключений друзей. А темами были любые из «трофейных фильмов»: мушкетёры, пираты, золотоискатели, Тарзан…
В старших классах мы выпускали еженедельную стенную газету «Цап-царап», от более чем пятидесяти номеров к сожалению осталось только четыре: некоторые тайком брали её на память, кто-то из учителей снял определённые номера за «неправильное отображение действительности», кому-то я раздарил несколько номеров со временем.
Рисовал я с натуры, вместе со студентами художественного училища имени Азима Азимзаде, которые рассаживались в поисках интересной натуры на скамейках нового привлекательного Молоканского сада. В это училище после 9-го класса поступил мой одноклассник Володя Вышемирский, благодаря которому я проходил на вечера в большую комнату училища на улице Гоголя, 6.
По мере возможности я помогал своему другу в мастерской рисовать рекламы для фильмов. Очень был горд, когда художники взяли что-то из предложенной мною композиции на плакат для Эстрадного оркестра Азербайджана Рашида Бейбутова. Зарисовывал с натуры всё новое, что появлялось на Бакинских улицах: необычное кафе и здание летнего театра на бульваре, выложенную плиткой улицу Джапаридзе, украшенную рекламой Торговую, кафе на реконструированной Кривой улице у парапета, рисовал старые узкие улочки крепости, на стенах которой долго сохранялась «западная» реклама, для фильма «Человек-амфибия». Я помогал рисовать плакаты, афишы и стенды для новогодних праздников в Саду пионеров за филармонией, как уж там это выходило – не мне судить.
Кто только из приезжающих в Союз знаменитостей и эстрадных оркестров не выступал в Баку в те годы! И почти все из них появлялись на сцене Дома культуры им. Дзержинского или на открытой сцене Филармонии. Для того чтобы пройти на концерты по контрамарке, я помогал что-то развешивать, перетаскивать, а иногда и грунтовать стенды под афиши. Конечно, это была работа на уровне «мальчика для растирания красок», немного по дилетантски, но это повлияло на моё дальнейшее творчество и явилось его основой.
Общение с ребятами из художественного училища навсегда привело меня к социалистическому реализму, а полученные в институте знания по анатомии человека до сих пор не позволяют искажать его изображение на бумаге. Это не всегда идёт на пользу карикатуре, но так уж сложилось с давних пор.
После школы в течение шести месяцев я работал наблюдателем в лаборатории Института физических методов лечения им. Кирова, где выпускал стенную газету «Курортолог». В 1956 году я поступил в Азербайджанский Государственный Медицинский Институт. Естественно, что с первого курса я вошёл в состав редколлегии институтской ежемесячной стенной газеты «Кирпи в белом халате».
В 1962 году в составе вокально-инструментального ансамбля нашего факультета (я играл на аккордеоне) участвовал в 1-м фестивале АМИ. Ежегодные фестивали продолжились и в последующие годы, а когда в институте появился Юлий Гусман, то именно на сцене нашего клуба родился знаменитый Бакинский КВН. Многие годы потом я записывал на магнитофон каждое выступление нашей команды, а летучие фразы вошли в повседневную речь.
По распределению я был направлен на работу в город Целиноград. Моя основная специальность - врач по гигиене труда, но всё свободное время я рисовал как нештатный художник в газете «Молодой целинник». Затем я проходил двухлетнюю клиническую ординатуру в Ленинграде и был направлен на новое место работы на Урале.
А первой конкурсной работой для меня был рисунок, сделанный весной 1962 года для газеты «Молодёжь Азербайджана». Это было что-то на модную в тот период тему о «стилягах». До сих пор у меня перед глазами листок бумаги, рисунок на котором, из-за внезапно закончившейся чёрной туши я завершил синими чернилами. Невероятно, но уже в Целинограде я получил свой первый гонорар в полтора рубля. Редакцию, наверное, поразила моя наивность.
Несколько рисунков я отправил в газету «Молодёжь Азербайджана» когда я приезжал в Баку в отпуск, и они прошли в последующие годы. Два-три раза я оставлял рисунки в редакции журнала «Кирпи», но проходили ли они, точно не знаю.
Приехав в свой первый отпуск, весной 1963 года, я поразился, каким неожиданно маленьким оказался центр Баку по сравнению с целинными просторами. Конечно, это чувство быстро прошло. Зато я как будто впервые заметил красоту домов, изысканность резьбы по камню, старые архитектурные «излишества». Когда все эти дома находятся у тебя перед глазами с самого детства и в течение последующих десятилетий, то постепенно перестаешь замечать их колорит, не обращая внимания на непередаваемую красоту, воспринимая это как должное.
И подумалось тогда: было бы замечательно восстановить эту красоту, резные деревянные двери, внутренние дворики…
Когда в 60-тые годы расписали масляными красками парадный подъезд в доме напротив ресторана «Гёк-Гёль», то туда стали ходить экскурсии. Потом украсили парадную каменного дома в крепости, недалеко от Девичьей башни, затем дворик со стеклянными дверьми напротив старого театра юного зрителя (затем оперетты). На улицах устанавливали фарфоровые урны для мусора. Фонарные столбы раскрашивали в три цвета. И появилась световая реклама! Маяковский, впервые попав в Баку с введённым в то время латинским алфавитом, писал: город шикарно выглядит по-западному. Так же красиво он выглядел по вечерам с мигающими и бегущими огнями в центре города.
Я очень любил бродить по городу и хорошо знал его. Иногда, встречая на улицах приезжих, водил их по городу. Я был их добровольным гидом и показывал Старый город, расположенный внутри крепостных стен, с многочисленными караван сараями, мечетями и музеями. У меня даже выработался свой определённый маршрут.
Меня всегда тянуло в Баку. Хотя, с сожалением хочется отметить, что с каждым приездом в нём оставалось всё меньше друзей, а после смерти мамы все связи практически оборвались.
Город детства и юности у всех остаётся в памяти навсегда. Иногда, занимаясь каким-то делом, ловлю себя на том, что мысленно прохожу по какой-то улице, узнавая знакомые дома, гуляя в тенистых скверах со стройными Бакинскими чинарами… Вспоминаются ароматные и сочные персики из Хачмаса, живописные закаты, которые я наблюдал, стоя на высоком берегу в Загульбе, чайные плантации и пляж с золотым песком в Ленкорани, бескрайние фруктовые сады в Кубе, хлопковые поля в Имишлы, молодое вино в Шемахе, утренние завтраки с виноградом, инжиром и свежеиспеченным, ароматным чёрным хлебом в Дивичи.
Я очень люблю азербайджанскую кухню, вкус которой невозможно забыть. Когда я в Москве или за границей готовлю для друзей азербайджанский плов или мясные блюда, они поражаются богатству вкуса. Для этого, отправляясь в отпуск, я всегда беру с собой восточные специи. Угощая посетителей на моих выставках или сотрудников на праздниках на работе – я не забываю о красном, полусладком или сухом вине с сыром – к которому они привыкли, букет и вкус которого они долго вспоминают.
Хорошие и добрые люди есть везде. В жизни каждого человека есть друзья и просто знакомые. Но для меня, для нас, впитавшие дух Востока с молоком матери, они – другие. Хорошие, но – другие. Не принято заходить в гости на чай после десяти вечера, хотя в званое время кормят до отвала. Не принято быть слишком общительным, хотя на любую просьбу охотно откликаются. А уж о восточной галантности и обращении с женщинами вообще не говорю – пугаются и надолго задумываются.
Что ещё осталось от прошлого – азербайджанский язык. О том, как мы учили его в школе, лучше не вспоминать, хотя наш учитель Сулейман Мамедович очень старался. Мы зазубривали наизусть целые тексты, понимая смысл только отдельных слов.
Но позже, уже в институте, преподаватель азербайджанского языка открыл нам всю сложность и красоту алгоритма грамматики, объяснив правила построения слов, и структуру предложений и всё, как-то незаметно для нас, стало ясно и плавно сдвинулось вперёд. Этому во многом способствовало общение на бытовом уровне со знакомыми из азербайджанских семей. Какие роскошные праздничные столы накрывались в то время!
По крайней мере, я могу объясниться на рынке, а расспросить заболевшего солдата-азербайджанца обычно звали меня. Я всегда помогал людям, чем мог. Меня смущал переход на латинский алфавит, но, получив недавно в подарок книги и литературу на азербайджанском языке, я смог самостоятельно разобраться.
Конечно, спустя годы, из-за полного отсутствия практики, очень многое уже забылось. Иногда всплывает в памяти какое-то слово, а что оно означает, я уже не помню и спросить не у кого. Очень жаль, что отсутствует специальная телевизионная программа, рассказывающая о жизни в Азербайджане. Телевизионный канал «Мир» транслирует только короткие репортажи о событиях с быстро сменяющими друг друга картинками. В начале этого десятилетия на каком-то теле канале недолго просуществовала молодёжная программа под тем же названием «Мир», состоящая из репортажей молодых журналистов из республик бывшего Союза, но она, к сожалению, быстро исчезла с экрана.
Меня как-то спросили: что Вам привезти из Баку?
Разве можно прислать незабываемый запах Апшерона, который вдыхаешь, выйдя из самолёта в аэропорту Бина? Или вкус и аромат свежеприготовленного горячего хаша, который подавали в небольшом кафе на улице Басина, пирожков с ливером за пять копеек из пекарни на Завокзальной улице, вкус свежего лаваша или хруст французской булки по утрам, холод газированной воды с тройным сиропом в жаркий день, тонкий вкус рыбы-белоглазки? Или звук зар, катящихся по доске с нардами? Порывы северного ветра, особо ощутимые на перекрёстках и легкое дуновение тёплого вечернего ветра с моря? Радость от встречи со знакомыми, с которыми неожиданно столкнулся в потоке людей, гуляющих по Торговой? Скамейки в парках, вдали от фонарей?..
Всё это осталось в моём прошлом, город и люди живут своей новой жизнью, но что-то всё равно передаётся и новому поколению.
И хотелось бы упомянуть ещё об одном: слова уважаемого Байрама Гаджизаде в интервью журналу «Город» о бескорыстности творчества чем-то близки и мне. Я давно объясняю кажущуюся странной для других позицию отдавать всего себя и своё творчество людям, не рассчитывая на плату: если тебе природа или высшие силы дали возможность радовать окружающих своими рисунками, то от этого богаче становишься ты сам. Твоё бесценное богатство это общение с друзьями старыми и вновь приобретёнными. Оно делает тебя богаче в духовном смысле.
Как сказал Антуан де Сент-Экзюпери:
- “Самая большая роскошь - это роскошь человеческого общения“.
Станислав Ашмарин (Свердловск, гор. Лесной, 2009)
Примечание:
Карикатуры Ст. Ашмарина[править]
Донатас БАНИОНИС
Статья о С. Ашмарине в газете "Резонанс"[править]
Ж.Рождественская "Пусть Муза сучит сильнее и чаще"
Источник:
Большая Энциклопедия Карикатуры
Наша благодарность главному редактору и автору Большой энциклопедии Карикатуры Марату Валиахметову за разрешение использовать материалы с его сайта.
Спасибо Александру А. Аванесову за помощь.
