Ваксер Моисей Борисович - архитектор, художник
Ваксер Моисей Борисович - архитектор, художник[править]
1916–1942
Моисей Борисович родился в Баку. Его отец, Борис Львович Ваксер, был активным деятелем еврейской общины, одним из создателей Бакинской еврейской гимназии. Учиться рисованию Моисей начал в Бакинской художественной школе.
После переезда семьи в Минск в 1929г. занимался в Архитектурно-строительном техникуме и в студии Изорама.
В 1934г. поступил на подготовительное отделение Академии художеств (с 1932 г. – Ленинградский институт живописи, скульптуры и архитектуры), а в 1935 – на первый курс архитектурного факультета.
Все эти годы Ваксер много времени уделял книжной графике, создавая иллюстрации к детским журналам и книгам. Он создал несколько серий иллюстраций к литературной классике - "Роману об Уленшпигеле" де Костера, "Обломову" Гончарова, "Сказкам 1001 ночи", "Северным рассказам" Паустовского. "Уленшпигель" и "Обломов" с иллюстрациями Ваксера вышли единожды и никогда больше не переиздавались; "1001 ночь" и "Северные рассказы" были полностью подготовлены к печати, но не успели выйти, поскольку началась война.
Сохранились циклы его шуточных рисунков под названием «Ваксерилья» с эскизами книжных иллюстраций, карикатурами и шаржами. 1941 годом датированы две его самодельные книжки «Ланс и красавица» и «Сказка про птаха». Их отличали чувство стиля, юмор и мастерство рисунка.
Рисунки хранятся в библиотеке Академии Художеств в Петербурге.
В качестве дипломной работы Моисей Ваксер подготовил проект «Парка-памятника героической обороне Ленинграда».
В декабре 1941 г. он окончил институт и перешел в аспирантуру. 11 декабря состоялся Торжественный акт, посвященный новому выпуску, а месяц спустя истощенного Ваксера поместили в больничный стационар при академии. Однако спасти его не удалось.
В феврале 1942 г. он скончался, не дожив нескольких дней до эвакуации Академии художеств в Самарканд.
“…В конце января его поместили в стационар Академии, что-то вроде лечебницы с усиленным питанием в частной квартире. 02.02.1942 г. у него был Юрик и принес ему сахар и масло, но он уже не мог кушать. 03.02 он сказал сидевшему у его постели товарищу: “Не уходи, я сегодня умру”. Но тот ушел. 04.02.1942 г. утром М. Ваксера нашли мертвым. Умер он от дистрофии. Завернули его в одеяло и положили в круглом конференц-зале Академии, рядом с гробами художника И.Я. Билибина и профессора О.Р. Мунца” (см. примечание). Похоронен в братской, профессорской могиле Академии Художеств. Но по какой-то причине, его фамилию не выбили на надгробье».
В 2003 г. рисунки М. Б. Ваксера вместе с его дневниками, письмами и фотографиями были переданы в отдел рукописей РНБ его братом Ари, который в настоящее время живет в Израиле.
По материалам Интернета [1]
[2]
Из статьи Вячеслава Чернатова[править]
«И на высокой ноте оборвана струна» Моисей Ваксер
Был еще один наш земляк, минчанин, блестяще защитивший свой дипломный проект в те тревожные дни декабря 1941 г. Об этом удивительном, талантливом человеке, смелом и мужественном гражданине нашего Отечества мы и узнаем из полуистертых листков оберточной бумаги, случайно затерявшихся в архивных материалах Палееса.
Речь идет о студенте-дипломнике архитектурного факультета Академии художеств М. Ваксере (М.В. — именно так он подписывал свои художественные работы). Настоящая его фамилия Векслер Моисей Борисович. Родился он в Баку 14.07.1916 г., с 1931 г. проживал в Минске. В этом же году он принимал участие в IV Всебелорусской художественной выставке (раздел “Политкарикатура”, № 151).
В 1934 г. блестяще окончил Минский архитектурно-строительный техникум и по ходатайству Минпроса БССР был направлен для поступления во Всероссийскую академию художеств. К своей дипломной работе М. Ваксер приступил еще до войны, выбрав мирную тему: “Парк культуры и отдыха в Минске”, руководителем работы был назначен профессор Л. Руднев (1885–1956). Грозное дыхание войны не могло не коснуться пламенного сердца юноши, глубочайшая гражданственность отличает будущего зодчего. Он меняет тему дипломной работы, что стало его патриотическим откликом на трагические события войны. Теперь тема звучала более значимо и актуально: “Памятник-монумент в честь героических бойцов Красной Армии, мужественно отстаивавших свободу и независимость нашей Родины”.
По сути, это была первая крупная работа в монументальном искусстве, посвященная событиям Великой Отечественной войны. Это был еще не наезженный путь, и молодая энергия и творческий энтузиазм во всю мощь заявили свою собственную мировоззренческую концепцию. Ясно и то, что М. Ваксер руководствовался не честолюбивыми целями, а высоким патриотическим порывом, зовом горячего сердца.
Своим проектом он утверждал бессмертие подвига советского народа в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. И, что примечательно, проект выполнялся уже в оккупированном немцами Минске. В каких условиях он проектировался, нетрудно себе представить. Но это еще было полдела, главное — доставить дипломный проект в Ленинград.
Снова обратимся к тексту неизвестного корреспондента: “…автор не был Геркулесом, которому без труда далась эта работа, недоедание, большое расстояние, пройденное пешком, бессонные ночи взяли свое. Перед комиссией стоял человек бледный, худой, без кровинки в лице, но с горящими глазами и сильной волей, который нашел в себе мужество отложить законченный уже большой труд, чтобы отдать всего себя новому заданию, подсказанному жизнью и шедшему из глубины сердца”.
О том, что М. Ваксер — великолепный рисовальщик, свидетельствует тот факт, что еще студентом он умудрялся заниматься оформлением книг, был прекрасным книжным графиком. Он умело освоил принципы этого искусства, где форма, тектоника, решения пространства выполнялись изящно и сбалансированно. Многие его работы демонстрировались на Всебелорусских выставках, Декаде белорусского искусства в Москве, были отмечены премиями.
Часть книг, оформленных М. Ваксером, удалось разыскать и полюбоваться его иллюстрациями, наполненными заразительной магической фантазией. Нет сомнения, что, подобно другим крупным мастерам книжной графики, он был настоящим мыслителем, хорошо разбирался в искусстве исторических эпох. От него не ускользали “мелочи”, аксессуары, которые в конечном итоге способствовали более полному раскрытию содержательной сути литературы. Многие иллюстрации отличаются необычным по силе ассоциативно-зрительным воздействием, стимулирующим воображение читателей. Еще больше убеждаешься, что он не только талант, но и неутомимый труженик искусства.
Великолепны у М. Ваксера и жанровые мизансцены, как правило, разворачивающиеся на фоне архитектуры. Архитектура — излюбленная тема, его щемящая художественная любовь. В некоторых работах, например в книге “Выпадак на чыгунцы”, легко узнается белорусский сельский пейзаж с характерными чертами крестьянских подворий, что помогает не только полному художественному раскрытию литературных образов, но и делает содержание книги более эмоциональным. В романе “Обломов” — классическая архитектура с легко узнаваемыми уголками старого Петербурга. В произведении “Тиль Уленшпигель” — средневековая готика. Характерно, что найденные типажи художественных образов гармонически сочетаются с окружающим архитектурным пространством.
М. Ваксер — отличный рисовальщик. Все его черно-белые иллюстрации выполнены в технике “рисунок пером”. Почти в каждом рисунке, в нижней правой части стоит “фирменный знак” “М. В.” или мелким почерком “Ваксер”, а также дата. Найденные иллюстрации датированы 1937–1940 гг., при этом заметна эволюция его графических работ. Он постоянно искал новые способы уточнения, “упрощения” своей исполнительской техники. Его графические работы, например 1940 г., — многовыразительны и более “литературны”, пропитаны глубоким прочтением писательской мысли.
И вновь углубимся в содержание случайно найденных в архиве листов: “…Защита дипломного проекта М. Ваксера состоялась 06.12.1941 г. и прошла блестяще. Говорят, что стены Академии не помнят такой триумфальной защиты. Выступили все и все предлагали принять его в аспирантуру, что на следующий день и было выполнено. Приняли в этой сессии еще 3 аспирантов (Кочедамова, Короля и Сперанского), но этих приняли на закрытом собрании…” (далее текст не читается).
Писатель Николай Тихонов посвятил этому событию большую статью под названием “Навстречу весне” (газета “Литература и искусство”, № 18 от 1 мая 1942 г.). Автор привел несколько цитат из этой статьи: “…он сделал первый вариант своей дипломной работы и даже при свете коптилки было ясно, что это очень хорошо. На нее было затрачено много труда, мыслей, энергии, и вот теперь он не годится… и архитектор переделал проект, он сделал новую, по существу, работу. Проект стал работать на оборону. Это было ясно всем на комиссии”. Дальнейшее изложение неизвестного автора несет более печальную информацию: “…когда в конце декабря или в начале января была устроена академическая выставка, ему (М. Ваксеру) отвели специальную комнату, но сам он уже не участвовал в организации своей выставки, а это сделала ученый секретарь Академии Мария Александровна Серафимова. Она сказала мне, что он заходил один раз, хвалил ее вкус и выглядел очень плохо — одна рука была подвязана, обморожена…” (далее текст не читается).
Автор послания прекрасно знал тематику выставки М. Ваксера, ибо по памяти называет целый ряд его работ, связанных с иллюстрированием книг в издательстве “Белиздат”: “Выпадак на чыгунцы” Алеся Якимовича, “Мацi” Максима Горького, “Тыль Уленшпiгель” Шарля де Костера, “Абломаў” И. Гончарова, “1001 ноч”, “Северные рассказы” К. Паустовского, “У глыбi Палесся” Я. Коласа. Автор был информирован, что Я. Колас остался очень доволен художественным оформлением, выполненным молодым художником.
Автор не упомянул работы М. Ваксера в других отраслях искусств. Так, М. Ваксер получил 1-ю премию за проект оформления парада ленинградских физкультурников в Москве. В Мурманске по его проекту построен Дом Советов. Сам автор послания признается: “…разве легко вспомнить все работы этого многогранно плодотворного таланта? Знаю, например, что в течение ряда лет он работал (для себя) над Шекспиром, подготовил сногсшибательные иллюстрации, готовил также и театральные спектакли. Была у него готова объемистая детская книга”.
Воистину кровавому молоху войны была принесена еще одна безвинная жертва — жизнь молодого человека, наделенного многогранным талантом и колоссальным творческим даром. И весьма печально, что этот 26-летний белорусский архитектор-художник, искрой божьей наделенный, волею судьбы ушел из жизни на самом взлете творческого поиска. Для нас же он так и остался великой тайной — как человек и архитектор-художник, великий неистовый безумец и неугомонный романтик.
Эти три архивных листочка — теперь ценнейший документ, бессмертный свидетель героического и трагического в судьбе целого поколения советских людей. Прошло время, и с позиций ХХI в. эти листы уже обрели новую значимость — стали мощным обобщающим символом ушедшей эпохи. Примечание. Из воспоминаний Е.П. Климова: “…круглый (Шебуевский) зал имел весьма неприглядный вид: зияли оконные проемы, лишенные переплетов, на полу лежали кучи битого стекла, кирпича, железа. Все было запорошено снегом, затем все смерзлось, образовав сплошную ледяную гору. Из членов команды местной противовоздушной обороны администрации Академии были выделены три студента для захоронения профессоров: Билибина, Мунца, Фролова, Карева, доцента Фурсова и студента (М. Ваксера). Утром 18 февраля в помощь были выделены еще три девушки-пожарницы, для того чтобы вынести гробы и поставить их на машины. Захоронение было произведено вблизи Смоленского кладбища на правом берегу Черной речки. Через некоторое время над могилой была укреплена из кровельного железа табличка с фамилиями погребенных профессоров” (см.: Климов Е.П. Из осажденной крепости не бегут, ее защищают// Искусство. 1966. № 8. С. 70–71
«Блокадный дневник» Максима Ваксера[править]
7/1-42
Бриолин горит очень ароматно и аккуратно, но страшно неярко. Неярко до того, что надо писать ощупью.
Сегодня, выбравшись из-под одеяла часам к 11, больше часа провозился с новой баночкой с фитилем (кусок ваты). Испоганил в помаде все руки, кисти, столик, но что-то заедает – нету четкости. Убрал со стола гуашь (в ноги топчана) и сложил книги – освободилась территория для постановки кастрюли и т.д. Короче, провозился так, что смог выйти лишь в половине второго.
Позавтракали часов в 11 – я глоток рыбьего жира и 2 лепешки витамина В, Тоня[1] – 2 ложки экстракта. Роскошь, которую можно себе позволить, учтя, что у нас осталось на декаду 132,5 крупяных.
Тени в подземелье напугали с утра рассказами о метели. Чушь! Чудесный день, мороз не больше 10-12 гр. и не скользко – по дороге туда не упал ни разу. У штаба отогнул воротник и решил впредь не поднимать его – гораздо маневреннее себя чувствуешь. Шагаю сегодня неплохо, даже бодро, хотя мышечная слабость, честно говоря, отчаянная.
Автомобили благоухают уже не так хвоей, как чем-то приторным -такой липкий кондитерский запах. Впрочем их немного и можно спокойно идти посредине улицы, где не так утоптано.
Шатающиеся люди на Невском.
В ТАСС с болваном Горбуновым 2 часа болтовни о новой серии и 3 часа... (неразборчиво).
...25 гр. крупы и 25 мяса. В конце концов это хамье мне их швырнуло. Старая жопа бормочет о Горкоме партии и прочем, но ничего он не делает этот человек – он слаб и так мозгами, а от голода совсем захирел. Работать негде – в этом кабинете мне еле позволили приткнуться к краю стола. И на том спасибо – тепло и свет! Грел руки и сжег на буржуйке покрышку варежки. Чуть не разревелся – вылезла вата, надо зашить, а где и как?
Сьел суп «овощной» и 4 дурандо-казеиновых какашки. Выпил уксус – подливку к ним; остро, и на том спасибо. В баночке от табака несу 4 лепешки Тоне. Это ее завтрашний обед, т.к. на суп не хватит талонов.
Домой дошел быстро и упал всего один раз, но пока прошел служ. коридор Эрмитажа, зал ваз и проч., я полетел 4 раза, из них 2 во дворе. Чиститься (т. к. все в паутине) буду завтра на улице.
Тоня прикорнула у меня на топчане и даже слабо реагирует на мое опоздание. Возле нее рыжая тетка.
Ей очень нехорошо – сморил насморк. Мне жизнь не в жизнь, а она хлопочет о том, чтобы я отогревался, и пытается разогреть подсушенные для меня сухари (сегодня у нас хлебный день!). Хлеб тепловатый и кофе нет, т. к. плита давно уже перестала топиться, но все же есть упоительно вкусно – черт с ним, с горячим.
Самые горькие минуты – это окончание «пира».
Вид больного детишкина разрывает сердце, а она не может ничего понять и твердит, что у нее просто насморк.
Отбирали пропуска, т.к. будут ставить (слух) буржуйки и будут (не слух) выселять всех неблизких родственников. Т. сказала, что я муж.
Бедный родной деткин! Поправляйся!!!
9/1-42, Четверть одиннадцатого утра.
Встал сегодня рано (проснулся в начале восьмого) т. к. хотел подпечь дуранду (6 штук) и подогреть кофе Тоне, но, увы, плита не топилась, а кипятка уже не было.
Поели дуранду холодной – с перцем и солью, «говно», а главное мало! Тоня простужена и видно серьезно. Что писать обо всем этом? Горько, беспомощно, грустно. Нечего писать об этом. Рыжая тетка с «лицом преступницы» оказалась весьма сердобольной еврейкой. Она своим «чудодейственным бальзамом» мажет нос Тоне и массирует мне руку[2].Пахнет хорошо, но пальцы все же двигаются не ахти как – скажем мягко.
10/1-42
Оборвал, так как позвала Тоня. Вчера она в основном отлеживалась.
Вчера мрачный день, почувствовал, что сдаю. Отчаянная физическая слабость. Провел день в Академии и страшно трудно подниматься по лестнице и двигаться и проч.
Смерть Елены Ивановны. Сам полумертвый Володя Абрамов сообщил мне об этом. Абсолютно обезумевшая одинокая Талка, я бессилен что-либо сделать – вот это отнимает остатки сил и воли – это мучительней всего. Писать об этом не могу. Хотел все же пойти туда, но Тоня категорически не пускает.
Вчера вечером совсем раскис – Шура дала вина. Спал много, отошел чуть к утру, но встать было безумно тяжело. Поели с Тоней... супа и кровяной колбасы. Встреча с лучезарным Никольским: «Сейчас он мой аспирант, мы должны работать над собранием...» И Тоне об этом. Неужели это сейчас Париж? Для ТАСС не могу работать!
Зарька[3].
Абсолютно промерзший, полтора часа на подъезде, он пришел из-за Охты! У них хорошо – он в теплой землянке, мало двигается и все же 2 раза в день... Сидели в бомбоубежище у меня на койке с ним, Тоней и Никольским... Меня Зарька трогает до слез.
Поход в ВАХ, прикрепление на рацион. Вечером съели с Тоней последнее пшено.
Выменял в Академии у красноармейца 30 гр. шпика за «Норд» и 20 р.
11/1-42
Мороз.
Рацион в Академии. Утром мучная каша – почти тарелка! Конфета, чай. Обеда ждали в холодной мастерской – работать не мог из-за рук, потом в скульптурке смотрели рисунки старых мастеров. Валя Рыбалко переворачивала страницы. Оттаял немного душой. Обед... мучной суп и 50 гр. колбасы. До слез мало. Но вкусно, хотя колбаса наверное из опилок.
В Эрмитаже удар – переселение в салон для изгоев - старушки и пр. дрянь, не имеющая права входа в чистые двери наравне с ... и собаками. Холодно, далеко от Тони и Никольских.
Отрываюсь от ТАСС.
Эх, ма!
13/1-42
Вчера по-видимому был абсолютный нуль.
Дно.
Мороз, красивый, с инеем, с туманной дымкой.
Я брел в Академию еле-еле. В Академии вымерз до тла. Чувство ужасной физической слабости. Сидел в мастерской у холодной печки, глядел архитектуру за рубежом... – будничные, но там солнце, тепло, люди строили и ели, писали и ели, и не мерзли. Купил горстку плавленного сахара, суть та же – 100 гр. за Беломор и 50р. и за две пачки 200 гр. хлеба.
Вечером (сумерки) страдный путь домой – самое страшное. Раскатанные колеи от автомобиля при переходе улицы и при спуске с моста. Грохнулся ужасно около самого Эрмитажа на бедро. Вечером – отошел чуть – Тоня подпекла хлеб, ели сахар, пили кофе (и вообще я был «сыт» из-за рациона, но физическая слабость!). Я не мог двинуться. Рыбий жир Тоня смешала перетопленный с таким и положила в портфель незаткнутую коптилку. Весь керосин расплескался и залил 5 пачек папирос. Мы бурчали друг на друга – бедный детишкин!
В общем было дно или потолок душевного и физического маразма. Я еле разделся. Хотел снять... и не мог из-за руки. Залез под одеяло и пальто и не мог устроиться поудобнее. Ноги не отошли за всю ночь.
Ночью проснулся часа в 4 – не мог спать, было дурновато из-за рыб. жира. Вообще не очень поверилось (в первый раз), что выберемся.
Потом (это, конечно, не потом, а подготовила Тоня) взял себя в руки.
В 9 проснулся, делал гимнастику под одеялом, разминал мышцы. Пришла Тоня, согрела кофе, поели сахару. Она помогла мне встать – вообще день начался совершенно иначе.
Я упал, едва выйдя, опять на то же бедро и брел еле-еле. Очки в кармане, а нос завязан шарфиком. Воздух – пустой, розовый туман с ярко-оранжевым пятном солнца, иней. Адмиралтейство и Исакий абсолютно фантастичны. Люди бредут как у Дж. Лондона. Надо выбирать место, по которому только что проехала машина. Еще раз упал на то же место!
В Академии – пахнет жизнью – я получил чашку какао (мило!), ломоть плавл. сыра, блюдце повидло, съел все (кроме повидло – взял в баночку). Свет! Почувствовал себя крепко.
В мастерской Уляш попросил меня сделать пастелью рисунок, и я одной рукой рисовал. А Мардук мне все подавал и подвигал – рисовал чуть не носом, пастель сыпалась на меня, я уставал от напряжения, вызванного штриховкой, но воспрял духом и воспарил и почувствовал себя в седле!
Гоп, гоп! Поехали!
Обед - дрянная жижа из крупы и мало каши, но с хлебом. Я наелся. Здоровый ломоть выменял за 2 пачки «Звездочки» у милиционера. Ужин!
Говорят о Мге и о речи Попкова. Это, конечно, журавли в небе, но приятно.
Нет, выживем!
Искусство - хорошая штука, стоит жить из-за него!
Говорили с детишкиным не о еде, а о том, что будет «потом».
Это последняя запись в дневнике. О дальнейшем узнаем из воспоминаний и письма Элеазара Ваксера:
2/2 -42
В Эрмитаже мне сказали, что Моисей с 25 января находится в ВАХ, в стационаре. Он страшно ослабел и пришлось его туда поместить. Из Эрмитажа отправился в Академию. Иду по льду Невы, повторяя его "скорбный путь".
Стационар ВАХ помещался на первом этаже, в бывшем машинном бюро. Это была большая светлая комната, угловая - окна на Набережную и Третью линию. Нашел я его с трудом. Небольшая светлая комната, в которой стояло около десятка кроватей, большой стол и камин. В комнате было по ленинградским меркам тепло, но вообще, конечно, холодно. Моисей лежал на койке и читал "Утраченные иллюзии" Бальзака - последняя прочитанная им книга...
Двигаться он не мог, не было сил, т.к. было истощение 3 стадии. Как обрадовался моему приходу! Еду взял, но ничего не мог есть. У меня, все же, не было мысли, что вижу его в последний раз, что жить ему осталось только два дня. Около него на тумбочке лежал блокнот и карандаш. С огромным трудом, но он - рисовал. Дал мне задание - связаться с редактором "Окон ТАСС".
"Все образуется!" - это были последние слова, которые я услышал от него.
Моисей Ваксер скончался в ночь с 3 на 4 февраля 1942 года.
- ↑ Антонина Николаевна Изергина - одна из первых женщин в истории отечественного альпинизма- выжила, в феврале 1942 года эвакуируется из блокадного Ленинграда в Алма-Ату, где работала инструктором в военной школе. Талантливейший искусствовед, выдающийся музейный работник, она была настоящим ферментом интеллектуальной и творческой жизни Эрмитажа, в первую очередь - Отдела западноевропейского искусства музея.
- ↑ Руку Моисей сильно обморозил.
- ↑ Зарька - Элеазар Ваксер, брат Моисея, в то время служил в частях ПВО под Ленинградом, на станции Лисий Нос.
О Моисее Ваксере см.: Ари Ваксер. Ваксерилья. Тель-Авив, 2001.
