Абдуллаев Лютфали Версия от 00:09, 20 мая 2017; I am (обсуждение | вклад) (→‎Глава VI. Музкомедия конца 40-х. Формирование стиля.)(разн.) ← Предыдущая | Текущая версия (разн.) | Следующая → (разн.)

Абдуллаев Лютфали - выдающийся азербайджанский актер

• 
• 

Ширин Манафов.

В ритме импровизации

Редактор - Лейла Абдуллаева

…за тех, кто знает, зачем выходит на сцену (вместо вступления)

В 2014 году театральная общественность Азербайджана отмечала 100-летие со дня рождения выдающегося азербайджанского актера Лютфали Абдуллаева. На родине артиста в Шеки был организован международный театральный фестиваль. Тогда же в Шеки был установлен бюст замечательному артисту.

Эта книга – не только дань памяти, уважения одному из достойных сынов нашей страны, но одновременно и попытка разобраться в причинах той всенародной любви, которой он был окружен на протяжении всей своей жизни. Люди того уже ушедшего поколения с гордостью вспоминали Лютфали Абдуллаева как всеобщего любимца. Каждый второй пенсионер в стране заявлял, что лично был знаком с мастером, каждый пятый уверял, что они были друзьями. Лютфали Абдуллаев действительно стал живой легендой своего времени, и в народе его называли просто по имени, каковой традиции и мы будем придерживаться на этих страницах.

Молодежь не знает прошлого, считая, что летоисчисление должно начаться с появления Facebook. Интернет - поколение живет под девизом «не грузите нас»: мир многих ушедших советских реалий справедливо вызывает у него отторжение. Но кто будет отрицать: именно в эту эпоху нивелирования исторической памяти на волне новых идейных установок каким-то непостижимым образом не только сохранилась, но и получила развитие национальная традиция.

Представляли ее в том числе и написанные еще до революции музыкальные комедии Узеира Гаджибекова, поднявшего этот жанр на небывалую высоту. В годы сталинщины это солнечное искусство сыграло для масс роль своего рода спасительного маяка, помогавшего верить в свою собственную национальную неповторимость, оригинальность и значимость. Люди буквально боготворили любимых артистов, выражая свою любовь в конкретных поступках. Показателен следующий случай, о котором любил вспоминать актер Сиявуш Аслан.

Как-то у Лютфали сломался автомобиль. Мастер, починивший машину, категорически отказывался брать деньги. Ремонт был нешуточный, мастер потерял много времени, использовал новые запчасти, и Лютфали долго настаивал. Обычно в таких случаях мастера говорили ему или Рашиду Бейбутову: "Положи свои деньги в карман. Не позорь меня!" А тут человек, мало того, что не взял деньги, но еще и прокомментировал свой поступок: "Это я тебе должен. В следующий раз расскажу". Прошло несколько месяцев, опять что-то не заладилось с машиной, и тут мастер рассказал, что происходило у него в доме эти несколько месяцев. Когда в его доме собирались гости, он рассказывал, как он помог самому Лютфали Абдуллаеву с ремонтом. Достал дефицитные запчасти… Жена всегда спрашивала: "А ты взял с него деньги?" Жена обожала этот момент, гости замирали и всматривались в нее, когда она задавала вопрос.
- Неужели ты это сказал – дай деньги?
- Ты с ума сошла! – мастер тоже обожал этот момент рассказа – Ни за что. Мои дети будут питаться одной кашей, а жена умирать с голоду, ни за что с такого человека не возьму.
- Почему? – подавала реплику его жена, которую мастер с удовольствием оставил бы умирать с голоду.
- Да потому что я с тобой еще никогда так хорошо не жил, – отвечал мастер, - Всегда цапались, ругались, а сейчас уже три месяца живем как в раю. Первый раз в жизни жена не осуждает меня за то, что я не сорвал с клиента деньги. Ведь ты, Лютфали, сделал меня и мою жену частью своего праздника. Иди домой, завтра приходи, машина будет готова.
Лютфали встал и резюмировал: "Это наш долг, превратить вашу жизнь в праздник".
- "Так выпьем же за тех, кто знает, зачем надо выходить на сцену", - так заканчивал свой рассказ Сиявуш.

Установлен бюст Лютфали в одном из скверов в верхней части Шеки. И вот шекинцы сразу предложили рядом с бюстом разместить серию фигурок, изображающих сыгранных им персонажей.

Эта книга о Лютфали Абдуллаеве и его друзьях - носителях национальной памяти, живших и творивших в середине прошлого века. Книга для молодых. Но и старшее поколение узнает много нового и необычного о своем любимом артисте. Роль комедийного актера и значимой общественной фигуры Лютфали сыграл так точно, так вызывающе демонстративно, как боялись играть и демонстрировать себя многие, не менее одаренные советские артисты. Время было откровенно безжалостным к талантливым и ярким, но Лютфали не побоялся… и победил.

Хранитель национальной памяти. Часть первая

Глава 1. Нуха 1914-20-е годы. Поколение прорыва.

была эпоха невероятного динамизма. Картина А. Лентулова « Мир. Торжество. Освобождение.» - живописная ода этому времени.

Он появился на свет 22 марта 1914 года в небольшом городе Нуха. Именно так, начиная со времени вхождения азербайджанских земель в состав Российской империи и вплоть до 60-х годов прошлого века назывался современный Шеки, один из старейших очагов азербайджанской городской культуры. Не углубляясь в историю шекинского ханства, напомним все же о вкусе его правителей, чему свидетельство украшенный непревзойденным искусством "шебеке" дворец, о котором в свое время Назым Хикмет сказал: "Даже если в Азербайджане не будет больше никакого другого здания, достаточно показать миру Дворец ханов". В начале ХХ века это был второй после Баку промышленный центр, благодаря издавна развитому шелкомотальному производству, первой в Азербайджане табачной фабрике и заводу по производству хлопкового масла высокого качества.

Что касается времени, на которое пришелся период юношеского формирования артиста, то это были 20-30-е годы прошлого века, время крушения вековых устоев и закладывания новых. Это была эпоха невероятного динамизма. Картина А. Лентулова «Мир. Торжество. Освобождение.» - живописная ода этому времени. [1]
На картине несущаяся вперед фигура в разрозненном, как панно с аппликацией, мире, где двуглавый орел и рядом павлин, звезды и скачущие буквы крутятся и мечутся, как в неистовом танце.

…Мы наш, мы новый мир построим
В том числе, новую культуру, новое искусство. На волне лозунга "культуру в массы!" возникает такое специфическое для того времени явление, как Агиттеатр. Агиттеатры росли, как грибы на необъятных просторах новой советской страны и были призваны воспитать новую советскую молодежь в духе новой советской идеологии. Но в то же время (внимание!) они открывали широкую дорогу к обновлению театральных жанров, поискам новых форм, в частности, активного сотворчества со стороны зрителя. Исполнители в агитбригаде – «мастера на все руки», владеющие широким спектром сценических приемов, умеющие петь, танцевать, хорошо читать текст, обладающие хорошей дикцией, а также зажигательным темпераментом.

Не в этом ли культе импровизации и направленности на реакцию зала – истоки последующего стиля игры, которым так прославился Лютфали Абдуллаев?

Надо признать, советская власть изобрела эффективную форму пропаганды среди молодежи. Кинематограф – это потом. А в 1920-1925 годы важнейшим искусством были агиттеатры; именно они сыграли колоссальную роль в формировании нового поколения.

Агиттеатр был призван перебороть страх молодых перед угрозами старших, которые не разрешали членам своих семей работать на советскую власть. Юные актеры разыгрывали агитки – сцены – плакаты, мини спектакли или просто читали стихи – призывы учиться, разоблачать старых хозяев и работать на конфискованных у них фабриках. Особенно эффективным такой метод мобилизации оказался в промышленных городах, каким была Нуха. Острая потребность в увеличении работников и работниц шелкового производства дала Агиттетру здесь зеленый свет.

- "Ребята! Давайте в наши ряды! Мы построим новую жизнь!" Выступая в школах и цехах, артисты буквально вырывали из-под плотной завесы страха и косности тех, кто, несмотря на недовольство старших, как это было и в доме Лютфали, готов был влиться в группу прорыва. Для жадной до нового молодежи театр стал магнитом, символом другой жизни с ее новыми ценностями; для актеров-участников – вызов многовековой традиции, рассматривающей ремесло актера как постыдное. Что говорить, если унизительным для мужчины в те времена считалось даже танцевать. Правда, искусство пения (мугамное, ашугское) очень ценилось, но это была прерогатива избранных, как правило, продолжателей семейной традиции.

Лютфали, обладатель абсолютного слуха и приятного голоса, хоть и любил петь, происходил из семьи купца; известный своим отнюдь не тихим нравом и консерватизмом Амир киши увлечения сына пением не одобрял, а уж к театру и вовсе относился с презрением. От гнева отца мальчик частенько прятался на крыше, где, напевая про себя любимый мугам, находил отдушину в игре с голубями.

В среду Агиттеатра Лютфали попадает с двенадцати лет. Здесь вкусы его формируются под влиянием человека достаточно интересного и необычного. Бахшали Ахундов (все звали его Бахшали Эфенди) предпочитал играть в атакующем стиле, страстно ненавидя все, что связано с рутиной и инерцией. Созданный им в 1920 году театр агитации очень скоро становится заметным явлениям в Нухе. Сами факты биографии этого нестандартного человека – свидетельство его незаурядности и поистине широких интересов.

Бахшали родился в 1898 году в семье состоятельного шекинского купца. Его родственник, хозяин шелковой фабрики, нанял учителей для своих детей, Бахшали учился вместе с ними, оказался способен к языкам, изучил французский и немецкий. Поступил в Париже в медицинскую школу, но, не закончив ее, по семейным обстоятельствам вынужден был вернуться в Нуху. Затем он едет к брату по отцу в Тегеран. Там изучает фарси и арабский, изучает Коран. Но призвание свое чувствует отнюдь не в богословии, а в просветительстве, бросающем вызов всему и вся. Оттого после установления советской власти в Азербайджане в 1920 году возвращается в родной город, где на волне строительства нового общества оказывается весьма востребованным. Вся деятельность Бахшали в Нухе – пример того самого патриотизма, который воплощается в самых различных делах, опирающихся на глубокую осведомленность во многих областях. Именно при его содействии в Шеки начался сбор ценных исторических экспонатов: рукописей, ковров, исторических документов, изделий мастеров, особенно шекинских ювелиров, иными словами, был создан краеведческий музей, один из первых в советском Азербайджане вне Баку. Какое-то время он руководил созданным в те годы шекинским Музыкальным техникумом.

Бахшали не был романтично влюбленным ни в театр, ни тем более, в советскую власть. Но время дало ему шанс реализовать свою страсть, свою мечту – увидеть в азербайджанцах просвещенную нацию. Руководимый им театр агитации и критики стал для нухинцев своего рода приобщением к европейским ценностям. Учеников он обучал музыке, языкам, актерскому мастерству. Иными словами, был истинным наставником, проводником в мир духовного совершенства.

Но не он один. Из тех, кто ратовал тогда за просвещение молодежи, Миргасан Ахундов. Он был старше Бахшали на 5 лет, окончил в 1927 году Московский институт экономики, по возвращении в Шеки возглавил кооперативное движение в Белокано-Шекинской зоне. Основное направление его деятельности – поиск талантливых детей из бедных семей; лучших направляли на обучение в вузы Баку и Москвы. Авторитет его среди молодежи был огромен.
-Участвуйте, пробуйте свои силы, рискуйте, поверьте в себя!

Лютфали окружали яркие, честолюбивые сверстники. Многие выходцы из Нухи, будущие артисты, ученые, представители азербайджанской интеллектуальной элиты начинали свой путь под влиянием Агиттеатра. … "Поколение прорыва", - так говорил о своих подопечных Бахшали. Назовем некоторые имена.

Нуреддин Бадалов, как и его друг Лютфали, прекрасный исполнитель мугама, впоследствии долгие годы будет преподавать музыку в Нухинском музучилище. Их друг Шариф Идрисов, он был моложе Лютфали на два года, со временем станет собирателем стихов и песен Ашига Молла Джума.

Мамед Эфендиев, впоследствии известный театральный деятель, первые шаги на сцене, как и Лютфали, делал в шекинском агитеатре. В 1931 году будет направлен на учебу в Москву в институт красной профессуры. Станет автором монографии « Азербайджанская драматургия: проблемы развития». В 1937 году будет заведующим кафедрой азербайджанской литературы в пединституте им. Ленина. Погибнет на фронте в боях под Керчью в 1942 году.

В этом ряду Мовсум Саламов (1906-1985гг.) – историк, востоковед, стоявший у истоков музея истории Азербайджана, первый директор музейного комплекса Ширваншахов в Баку. Лютфали всю жизнь почитал этого человека безмерно. Сын уста Аскера Мовсум

Первое свое образование он получил в религиозной школе -"моллахане", после 1920 года стал посещать вечернюю первую "урусскую" школу открывшуюся в Шеки, проявил незаурядные способности, в связи с чем через два года был направлен на рабфаковские курсы". После окончания восточного факультета Университета направлен на продолжение учебы в Ленинград, аспирант академика – историка и языковеда И. И. Мещанинова. По возвращении из Ленинграда в Баку получает от государства важное поручение – создать исторический музей в бывшем особняке Зейналабдина Тагиева. Что он делает в первую очередь? Пытается возродить разграбленную после прихода 11 Красной армии уникальную коллекцию средневековых рукописей, азербайджанских и персидских ковров, восточного оружия и другого антиквариата, собранного нефтепромышленником.
Мовсум собирал экспонаты по крупицам, привлек всю интеллигенцию Баку. При том, что многие из самых ценных экспонатов коллекции к тому времени были вывезены из Баку под видом конфискации имущества богатеев, многое все-таки удалось спасти. Во времена антирелигиозной компании в 1933 году Мовсум выкрал надгробный камень Фатали хана рядом с мечетью Биби – Эйбат. В настоящее время этот камень с письменами находится в созданном им Музее истории. В 1937 году он был арестован по обвинению в национализме, 19 лет провел в лагерях, возвратился в Баку в 1956 году; и сразу историк Аловсят Сумбатзаде и писатель Мирза Ибрагимов вернули его к активной общественной жизни. Мовсум был реабилитирован и по их рекомендации назначен директором музейного комплекса Ширваншахов.

Сейчас, с высоты времени, можно провести параллель между Мовсумом Саламовым и Лютфали Абдуллаевым: оба, и историк, и актер, каждый на своем посту, спасали национальную память.

Среди друзей детства Лютфали и участников театральных представлений: будущий драматург Сабит Рахман, он старше Лютфали на 4 года; тенор Аловсят Садигов, долгие годы исполнитель партий Меджнуна, Шах Исмаила, Ашига Гариба, до 1963 года солист театра Оперы и балета; Мамед Бурджалиев, сверстник Лютфали. Став впоследствии прекрасным комедийным актером, был успешен и в театре, и в кинематографе, в будущем народный артист Азербайджана.

"Агитация и пропаганда" – осточертевшее клише эпохи социализма. Но ведь агитировали не только за коллективный труд, агитировали за посещение девочками школ, за продолжение обучения в техникумах и институтах, получение рабочих профессий и т.д., и т.п. С 12 лет участвуя в постановках агиттеатра, Лютфали был участником мощного процесса высвобождения молодежи из атмосферы невежества, косности и подчинения воле родителей.

Среда была буквально заражена волей, экспрессией своего наставника, его верой в своих актеров и их будущее. Да, Бахшали называл своих подопечных группой прорыва. Но некой группой прорыва хотели видеть Агиттеатр и партийные руководители. Вот только первые мечтали вырастить поколение, преданное идеалам социализма. А для второго миссия театра – в том, чтобы разбудить провинцию, выявить талантливых, помочь им найти свой путь в жизни.

У Лютфали хороший голос, и многие думали, что вскоре он бросит театр и станет исполнителем мугама. Любовь к мугаму он пронесет через всю жизнь, и его исполнение многими знатоками будет одобрено за теплоту и чистоту исполнения. Но юноша твердо решил стать актером, и сделать выбор ему помог Бахшали.
- Ты должен развиваться в том направлении, где достигнешь высот, где ты незаменим. Ты можешь стать хорошим певцом и отличным актером. Значит, ты будешь актером.

Бахшали буквально столкнул юношу в веселую пропасть актерства. Сверстники Лютфали знали его как одного из тех, кто выступал на подмостках театра, вопреки негодованию отца. Чем интересней юноше в труппе, тем сложнее ему дома. Отец Амир киши, до революции богатый купец, человек огромного роста, властный, не терпел возражений. После прихода советской власти и конфискации имущества замкнулся в себе, не выходил из дома, стал особенно капризен, придирчив. Был твердо уверен, что сын Лютфали позорит его и делает посмешищем для окружающих. Ну как он мог предвидеть, что через много лет Лютфали из "позора семьи" превратится в ее гордость…Неприязненное отношение отца к сыну так и остановилось на 1929 годе, когда пятнадцатилетний подросток без спросу покинул дом и уехал в Баку.

Был ли этот поступок интуитивным осознанием своей будущей миссии? Или его, как и многих сверстников, время просто вытолкнуло вперед на волне всеобщего энтузиазма и пропаганды нового образа жизни?

По рассказам друзей школьного детства, он никогда не имел намерения "пробиться". Но в то же время, к пятнадцати годам вполне осознавал, что наделен даром, знал, что у него получается, а что выходит слабо, и над чем надо работать. Ведь чуть ли не с детства сформировался у него определенный стиль поведения и игры на сцене. А именно, - уверенность в себе и умение артистично обыгрывать, например, неприязнь, презрение окружающих к профессии актера. То есть – быть абсолютно непонятным, неожиданным для тех, кто кажется себе гораздо сильнее этого тонкого, маленького роста паренька со смешными повадками. Так что вполне возможно, что, пропадая целыми днями на репетициях, он уже знал, что уедет в Баку. По рассказу Вагифа Керимова (одного из немногих шекинских старожилов) определенную роль в этом сыграл Ахмед Анатоллу (талантливый комедийный актер, выступал с 1911 года в театральной труппе "Сафа". Исполнитель роли Вели в спектакле "Аршин мал алан", показанном на декаде 1938 года). Рассказ от имени Анатоллу мог быть следующим.

- В 1926 году я с небольшой труппой был на гастролях в Нухе. Гостиниц не было, актеров распределили по домам нухинцев, и я попал в дом отца Лютфали. Мальчик, сын хозяина, посмотрел спектакль « Лейли и Меджнун», затем «Аршин мал алан». Втайне от отца, человека строгого, консервативного, мальчик рассказал о своей мечте стать актером. Что я мог ему посоветовать? Конечно, ехать в Баку…

Дальше события развивались так. Осенью 1929 года актеру сказали, что у входа в театр его ждет какой-то мальчик. Это был Лютфали. Он попросил помочь ему устроиться в городе, где у него никого не было. Через некоторое время актер поспособствовал тому, чтобы подростка с хорошим голосом приняли в хор театра Оперы и балета. Счастью мальчика не было границ. Можно представить себе, с каким нетерпением он ждал первого выхода на сцену с хором…

Сведения о девяти годах жизни Лютфали в Баку скудны. Известно, что некоторое время он учился в музыкальном училище по классу валторны, но особого рвения в учебе не проявил. Хор оперы – это уже ближе к его театральным наклонностям. Именно на подмостках оперного театра он познакомился с Шамси Бадалбейли, человеком, с которым соединят его узы не просто дружбы, но единых творческих интересов и устремлений. Шамси был старше его на три года, но имел к тому времени довольно солидную по тем временам творческую биографию. Окончив Азербайджанскую консерваторию по классу народного исполнительства и композиции, он стал проявлять интерес к музыкальной режиссуре и устроился ассистентом к драматургу – режиссеру Джафару Джабарлы. Почувствовав свое призвание именно в режиссуре, он начал работать в Азербайджанском Драматическом театре ассистентом режиссера, вскоре был послан Народным Комиссариатом Просвещения в Москву на стажировку, и, вернувшись, приступил к активной режиссерской деятельности в том же театре.

Кто знает, суждено ли было дружбе двух творческих людей развиться в нечто гораздо большее, чем просто дружба, если бы не случилось событие, ставшее судьбоносным в жизни обоих.

Глава II. Обаяние Музкомедии

В годы истребления азербайджанской элиты театр музкомедии стал прибежищем и отдохновением, а может быть, и своеобразным локомотивом развития общества, сопротивления режиму, самой оригинальной и остроумной моделью формирования национальной интеллигенции, изобретенной в СССР.

Это событие оказалось знаменательным в судьбе не только Лютфали, но и всего азербайджанского общества. 30 мая 1938 года опереттой Зульфугара Гаджибейли "« Evliykən subay» "(Женатый холостяк) открылся театр Музыкальной комедии, которому было присвоено имя Джалила Мамедкулизаде. Поначалу своего здания у театра не было, и актеры играли на сцене клуба, созданного в бывшей вилле Ротшильда (сейчас "Белый город"), затем – на площадке Летнего клуба под открытым небом, наконец, в 1939-м году театр переехал в здание бывшей Еврейской синагоги (теперь Театр Песни на улице Рашида Бейбутова). Театр объединял две труппы – русскую и азербайджанскую. В обеих работали талантливые, профессиональные режиссеры и артисты. Соответственно разнился и репертуар. Если в русском отделении играли европейскую классику – "Сильву", "Марицу", то самобытность азербайджанской труппы определялась постановками отечественных оперетт. Об этом и пойдет речь на страницах нашей книги.

За короткий срок театр приобрел невероятную популярность, причем, не только у широкого зрителя, но и у интеллектуальной элиты. Почти все премьеры периода 1938-1948, а потом 1956 – 1970-х годов собирали полные залы. Феномен подобного взлета не изучен, а между тем речь идет о действительно уникальном явлении.

Ни в одном городе СССР не было ничего подобного. Везде один и тот же стандартный набор западной и советской классики. При этом, если европейская классика пользовалась, безусловно, огромным успехом, советские оперетты на злобу дня этим похвастаться не могла. Хотя бывали и исключения. Вершиной советской оперетты была признана «Свадьба в Малиновке», события в которой происходили во время 1918 года. А в Баку (имеется в виду азербайджанский зритель) у "Свадьбы" был холодный прием, здесь своя "свадьба", о чем речь впереди.

Современные советские постановки о героическом рабочем классе и передовом трудовом колхознике по всей стране проходили в театрах музыкальной комедии при полу-пустых залах, а в Баку в 50-70-е годы – аншлаг, билетов не достать. Полные залы на современных пьесах – это было так неожиданно, так "по – комсомольски"…Партийная бюрократия рапортовала о невероятной популярности спектаклей на тему патриотического воспитания:

- Разве это не свидетельство роста сознательности советских работников и тружеников села! Разве это не означает, что налицо успех советской пропаганды в Баку!
У партийного руководства республики успех этот ассоциировался с поразительным взлетом социалистического советского театра в Азербайджане. Музкомедия с ее отличными показателями посещаемости в 1940-80 – е годы ставилась в пример всем театрам.

Как же объяснить театральный бум, охвативший Баку в этот период? И как могла возникнуть такая удивительная для "легкого" жанра оперетты ситуация? Не найдено ни одной публикации в прессе о причинах популярности советских колхозных оперетт в Азербайджане.

Вот что рассказывал академик А. Мирзаджанзаде о годах своей молодости:
"Бакинская Музкомедия моей молодости обладала таким же влиянием на умы, как в уже зрелые мои годы (70-80-е, проведенные в Москве,) театр на Таганке. По восприятию моему – явления абсолютно идентичные - ощущение оптимизма, вызова довольно тусклой и скучной театральной жизни тех лет. Музкомедия бакинская была популярна как среди людей пожилых, так и молодых, что само по себе очень интересно. Более всего мне нравилась азербайджанская классика – актеры играли с большим подъемом, публика реагировала очень живо, эмоционально.Чудо?
Музкомедия была центром культурного инакомыслия, доказывала нашу национальную индивидуальность. То, что московские критики называли самобытностью, национальным колоритом, на самом деле скрывало гораздо более значительные явление, чем фольклор… Говорят, искусство помогает перенести тяготы жизни, прозу будней. Тем более в трудные послевоенные годы, на которые пришлась моя молодость. Музкомедия снабжала зрителей историческим оптимизмом, радостью и верой в будущее…"

Примерно так же характеризовал театр известный бакинский психиатр Агабек Султанов в кругу своих учеников:
"Я как постоянный зритель Музкомедии с 1957 года могу сказать от имени зрителей моего поколения: мы все вышли из «Аршин мал алана». Счастье, что Узеир бек сумел создать театр как поразительной силы и обаяния духовный центр, своего рода оборону от навязчивой жесткой цензуры, буквально пронизавшей тогда все стороны нашей жизни в СССР… Надо учесть, что мое поколение жило под девизом, удачно сформулированным Маяковским: "У советских собственная гордость". Все национальное – область экзотики, фольклора, этнографии, забавные детали и типажи из отсталого прошлого. Мрачного, тяжелого, гнетущего.
Притягательная сила Музкомедии, как и фильма 1945 года «Аршин мал алан», основана на стремлении сохранить, спасти национальную память о целом периоде в нашей истории, отраженном с большой долей любования. Театр Музкомедии, своеобразный "дом Узеир бека", вдохновлял всех нас на создание таких же национальных центров в других областях… Уверен, что достижения в остальных направлениях – следствие поразительно богатого и разнообразного влияния Музкомедии на культурную атмосферу Баку еще в 1940-х годах."

Вспоминает Тогрул Джуварлы (киновед):
"Одним из главных зрителей этого театра был легендарный глава «Азнефти» в последвоенные годы - Сулейман Везиров. О нем рассказывают как о необычайно строгом, талантливом и требовательном руководителе, который мог засиживаться на работе до поздна. Но оперетта была его отдушиной. Завседатаи театра знали, что он всегда может появиться, хотя бы на второе действие, и для него здесь всегда держали свободное место в первом ряду. Только в театре он и мог по-настоящему расслабиться, и та же молва говорит, что, неожиданно явившись на спектакль, он радостно включался в этом мир музыки и даже подбадривал актеров радостными щелчками пальцев. Здесь ему было легко и свободно...

Золотой период азербайджанской Музкомедии пришелся на годы советской власти. Она, эта власть, не помешала талантливым людям создавать яркие спектакли, но она самым беспощадным образом помешала их сохранить.

Новруз Гартал (актер Музкомедии)
- Все наши спектакли снимались на пленку и показывались по ТВ, некоторые, по просьбе зрителей, по нескольку раз. Но и эта популярность не спасла: спектакли стирались, и, как нам говорили, пленку использовали вновь. Так пропали многие шедевры. "Той киминдир?" не хотели стирать, но актерам сказали, мол, необходимо было снять и показать очередной съезд городского бюро коммунистической партии, и пришлось стереть любимый телезрителями спектакль. Все спектакли с участием корифеев Музкомедии должны были попасть в Золотой фонд как великолепный материал для обучения актерскому мастерству.

Спасибо Рауфу Казимовскому за документальный фильм о Музкомедии, спасены хотя бы несколько сцен в исполнении мастеров. Остались отрывки спектаклей в концертном исполнении, что не дает представление о золотом периоде Музкомедии. Это большая потеря - исчезновение спектаклей того периода, когда нашим театром созданы спектакли – шедевры и, что не менее важно, создан свой зритель, тонкий и благодарный.

В годы истребления азербайджанской элиты театр музкомедии стал прибежищем и отдохновением, а может быть, и своеобразным локомотивом развития общества, сопротивления режиму, самой оригинальной и остроумной моделью формирования национальной интеллигенции, изобретенной в СССР. Как же создавалась эта модель?

Но сначала об истоках…

Глава III. Дом Узеир бека

С легкой руки Узеира Гаджибекова именно жанр музыкальной комедии выдвинулся на первый план в ту бурную эпоху активных поисков путей и форм пересечения национального с европейским. В самом факте открытия в Баку Государственного Театра Музыкальной комедии была некая закономерность, если рассматривать этот акт с точки зрения национальной культуры. Ведь вкус к оперетте был привит азербайджанцам еще в начале ХХ века Узеир беком. Его "Мешеди Ибад" и "Аршин мал алан" были достаточно известны, так что широкая публика не только имела представление об этом жанре, но воспринимала его как искони свой, национальный.

В свою очередь, и в творчестве Узеир бека оперетта - явление отнюдь не случайное, как не случайна обличительно-просветительская ее направленность. К началу ХХ века критика современных общественных устоев стала традицией, которая началась с острых комедий Мирза Фатали Ахундова и была блистательно продолжена на рубеже Х1Х – ХХ веков Ширвани, Зардаби, Сабиром, Мирза Джалилом Мамедкулизаде. На волне острой критики современных нравов началась журналистская деятельность юного Узеир бека в первые десятилетия ХХ века. Влившись в когорту молодых людей, устремленных к европейским идеалам просветительства, он заявил о себе, прежде всего, как автор искрометных, полемически заостренных текстов на злобу дня.

А позже, после "Лейли и Меджнун" – этого грандиозного прорыва в мир европейской культуры (да, да, европейской, потому что хоть и мугамная, но ОПЕРА), обращается к музыкальной комедии, где блестяще соединяются талант публициста и талант композитора. После пробы пера в оперетте "Муж и жена" появляются два написанных друг за другом (1912-1913 годы) шедевра: "Не та, так эта" (Мешеди Ибад) и "Аршин мал алан", которым суждено было стать не только вровень с лучшими мировыми образцами жанра, но и обнаружить самобытную его трактовку.

Любовь на фоне социально-бытовой тематики – для оперетты это не новость (вспомним того же "Мистера Икс"). Но в опереттах Узеир бека акценты смещены. Социальная составляющая – отнюдь не фон, повод для раскручивания фабулы, а равноправная сторона конфликта, провоцирующая на создание ярких, колоритных, узнаваемых в любую эпоху типажей.

Персонажи "Мешеди Ибада" и "Аршин мал алан", так же как вереница образов карикатуриста начала века Азимзаде, - яркое воплощение в искусстве быта и нравов целой эпохи, а также особенностей национального характера.

При этом критика определенных традиций определенного общества соседствует с вечными проблемами человеческих взаимоотношений. Все это абсолютно очевидно для нас сейчас, когда обе оперетты достойно занимают одно из первых мест в азербайджанской классике.

Но тогда, в десятых годах XX века, когда шли оживленные дискуссии о том, как нести просвещение в массы и каким должно быть национальное искусство, в частности, национальный театр, молодому Узеир беку пришлось выдержать множество обвинений в приверженности легкому жанру.

Свидетельство этому дискуссия, которая развернулась в 1917 году на страницах газеты "Каспий" между Узеиром Гаджибековым и известным журналистом Асадом Мамедовым-Ахлиевым. Вот выдержки из нее, приведенные в изданной в 2005 году книге Фарах Алиевой "Azərbaycan musiqi mədəniyatı tarixinin qaynaqları":

Мамедов-Ахлиев "Разумная сцена должна вскрывать все язвы нашего общества и дать возможность людям заблудившимся стать на истинный путь сцена <>может и должна играть роль зеркала, в котором отражается вся наша действительность. Но, к сожалению, этот фактор просвещения очень долгое время был недоступен мусульманскому народу<>Очевидно, причиной такого презрения к сценическому искусству было наше духовенство<>Поэтому, если о некоторых науках и искусствах мы можем говорить, то о сценическом искусстве должны сказать, что оно у нас только начинается<> Наша театральная карьера началась с опер и опереток, тогда как эти последние являются только второ, а то и третьестепенными продуктами сценического искусства, претендующего на воспитательное значение. Оперетки и другие произведения легкого сюжета являются, если так можно выразиться, сладкими блюдами, которыми нельзя накормить голодного человека. Для нас, духовно голодных, нужны основные блюда, т.е. драмы." ("Каспий" 27 октября 1917 г.)

Узеир бек Гаджибеков: "Многие из наших публицистов, говоря о воспитательном значении театральных представлений, таковое признают только за драмами <> Я далек от мысли подозревать наших публицистов в умышленном создании тормоза на пути развития нашей национальной музыки, начинающегося именно с попытки сочинять музыкально-драматические произведения, <>а потому такие серьезные разговоры о вреде музыкальных произведений и о том, что эти произведения, по сравнению с драмой имеют третьестепенное значение, я объясняю просто несерьезным отношением к музыкальному искусству<>Для начала<>я бы попросил гр.Ахлиева ответить мне на следующие вопросы: Чем руководствуетесь, отрицая или умаляя воспитательное значение музыкальных произведений вообще? Чем уступают в воспитательном значении оперы "Отелло", "Фауст", "Борис Годунов" и др. драмам тех же произведений?" ("Каспий" 28 октября 1917г.)

Эта дискуссия интересна прежде всего тем просветительским запалом, который охватывал в то время молодую азербайджанскую интеллигенцию, радеющую за приобщение к европейским ценностям. Что же касается предмета обсуждения, то по-своему правы оба участника. Вот только искусство развивается по своим собственным законам, а не по указке сверху или по плану.

Рождение шедевра – всегда загадка. Здесь можно только предполагать. Может, Узеир бек каким-то наитием почувствовал потребность общества именно в такого рода произведениях, подымающих серьезные проблемы в доступной для массового восприятия форме. Может, справедливо мнение высказанное в одной из передач радио "Свобода" о том, что "именно музыкальная комедия в большей степени объясняет некоторые этнические особенности азербайджанцев. Этому удивительно музыкальному народу привычно передавать свои мысли и чувства с помощью песен, танцев и восточного юмора".

А может, просто так получилось, что в других областях искусства не было в то время художника, равного по силе таланта Гаджибекову. Так или иначе, но с легкой руки композитора, именно жанр музыкальной комедии выдвинулся на первый план в ту бурную эпоху активных поисков путей и форм пересечения национального с европейским. О том, что эти поиски отнюдь не прекратились и после установления советской власти, свидетельствует деятельность целой когорты азербайджанской интеллигенции. Активно участвуя в строительстве новой культуры, она, в то же время, не отказалась от национальной идеи.

А ведь с первых лет создания СССР установка принципиально другая: мы - начало истории. Это требование, приказ, закон. Все, что было до СССР – забыть, стереть с памяти народа. Мы усталое солнце потушим, Свет иной во вселенной зажжем…(Андрей Платонов).
Никак не меньше.

И вот в этой ситуации выжили и оказались эффективными только самые тонкие формы сопротивления. Блестящее доказательство тому – вся деятельность Узеир бека в области строительства новой музыкальной культуры, вдумчивая и целеустремленная. В этом же ряду новая жизнь его музыкальных комедий.

Эти последние, а потом и весь театр Музкомедии, стали восприниматься народом, в том числе, и как форма спасения национальной культуры от яростного солнца большевизма, которое намерено вырастить советского человека на выжженном поле.

Открытие театра состоялось в 1938 году, в разгар развязанной годом ранее компании по истреблению «врагов народа». Врагами были объявлены Гусейн Джавид, Мушвиг, актеры: Аббас Мирза Шарифов, Ульви Раджаб и сотни представителей азербайджанской элиты. Подобная обстановка требовала от создателей театра очень завуалированной системы общения между актерами и режиссерами. Доносы были нормой, даже долгом советского гражданина. Невероятно трудно создать творческую атмосферу в театре, когда фраза «Я обязан сообщить о своих подозрениях» - норма.

Музкомедия была создана в тот период, когда уничтожались и сами носители истории, и бесценные документы. В 1938 году жена Фиридуна Кочарлинского Бадисеба Кочарли обращается к первому секретарю ЦК КП республики Мирджафару Багирову с просьбой вернуть архив мужа. Она сообщает, что в нем много ценных исторических и литературных материалов, в том числе рукопись Мирзы Фатали Ахундова, переписка с Сабиром, переписка с редакцией журнала « Молла Насредин», тексты самого Кочарли и письма Салмана Мумтаза, Гусейна Джавида, Алимардана Топчибашева…. Архив хранился в квартире брата Бадисебы Мамеда Векилова. Когда в 1937 году был арестован его сын Мустафа, то изъяли и архив Фиридуна Кочарлинского, и вот теперь его супруга просит вернуть архив. Ей любезно ответили из НКВД; в письме сообщалось: «Свидетельствуем, что с нашим участием были сожжены документы, книги, фотографии и рукописи, изъятые на квартире М. Векилова. В связи с этим составлен акт». И – все. Не беспокойтесь, все законно. Вместо истории – акт об уничтожении памяти…

Можно посмотреть на это явление и со стороны имманентного развития искусства. В русле открытости европейской культуре, основной тенденции времени, оперетта оказалась тем единственным европейским жанром, который имел национальную традицию. К тому же «легкий" жанр позволял обходить жесткие установки советской идеологии. Музкомедия, с ее опорой на классику в лице комедий Узеир бека, превратилась в своего рода центр спасения азербайджанской культуры досоветского периода, и как следствие, стала центром формирования национальной элиты. Умение преподнести современным языком тайное послание, мастерство утаивания сакрального смысла – вот что ценил в актерах Музкомедии Узеир бек. Театр – инструмент живого и тонкого воздействия на современника. Этой энергетикой "дома Узеир бека" питался Лютфали. Актер не только взращен этим стилем, но и внес огромный вклад в его дальнейшее развитие.

Глава IV. 30-40-е годы. Поиски самобытности.

Итак, сигнал получен: сквозь современную советскую тематику с ее рабоче-крестьянской начинкой должен пробиваться во что бы то ни стало национальный стиль; вне его театральные постановки обречены. С самого основания театра в 1938 году Лютфали в составе основной труппы. И сразу первое большое плаванье: театр участвует в знаменитой декаде азербайджанской культуры в Москве. Для нынешнего поколения название "декада", по всей вероятности, ничего не говорит. Но в то время придуманная кем-то эта разнарядка была отличной возможностью для республик продемонстрировать свое искусство на самой ответственной сцене огромной страны. Продолжающиеся в течение десяти дней спектакли, концерты превращались поистине в грандиозное действо, грандиозное не в том смысле шоу-возможностей, который вкладывается в это определение сейчас, но в смысле высокого качества отобранного материала. Можно с иронией относиться ко всей этой подконтрольности республик центру, ко всему этому официозу, но нельзя отрицать, что подобные демонстрации достижений служили мощным стимулом к совершенствованию мастерства.

Декада 1938 года вошла в историю азербайджанского искусства как знак признания его высокого качества за пределами республики. Кроме того, был одобрен основной вектор его развития, который должен был непременно найти отражение в новых произведениях на злобу дня.

Но откуда их взять? И вот в театре ставится нашумевшая в Москве "Свадьба в Малиновке"… и не имеет никакого успеха у азербайджаноязычной публики. Что ж, можно считать это очень нужным поражением. В это же время с успехом ставятся: мугамная опера "Ашиг Гариб", где в роли ашига Вели уже ярко проявляются артистические качества Лютфали – голос, талант актера и танцора, и комедия "Визирь Ленкоранского ханства" Мирза Фатали Ахундова на музыку Ниязи, где Лютфали играет изобретательно и с юмором Кяряма. Итак, сигнал получен: сквозь современную советскую тематику с ее рабоче-крестьянской начинкой должен пробиваться во что бы то ни стало национальный стиль; вне его театральные постановки обречены. Это прекрасно понимают руководители театра.

К примеру, в комедии "Той киминдир"("Чья свадьба") драматурга Магерама Ализаде и композитора Агаси Мешадибекова создатели спектакля отказываются от первого названия "Депутат гыз", сочтя его пресным и скучным. И публика принимает постановку. К слову сказать, этот спектакль выдержит испытание временем и будет вновь и вновь в различных режиссерских версиях завоевывать все нового зрителя. Очень удачная театральная находка – дуэт Узуна (Длинный) – Гошуна (Короткий) таил в себе возможность целого каскада импровизаций в национальном стиле, чем пользовались режиссеры и актеры. Ахмед Анатоллу играл Узуна, Лютфали – Гошуна.

Ну, а потом громкий успех комедии Ордубади и Сеида Рустамова «Беш манатых гялин», где Лютфали играет слепого Мовсума в характерной для него импровизационной манере. Потребность в пьесах, предполагающих активное использование чисто национальной традиции рождающихся на глазах у зрителя шуток, огромна. После бакинского успеха «Беш манатых гялин» эту пьесу ставят театры Шуши, Агдаша, Шамхора, Газаха, Физули, Ленкорани.

В тот период большой популярностью в Баку пользовались концерты актеров Музкомедии в домах культуры, на летних площадках парков города. Чаще всего концерты состояли из сценок из трех спектаклей: «Мешади Ибад» Узеир бека, «Беш манатлыг гялин» Зульфугара Гаджибекова и "Гызыл гюль» Султана Гаджибекова.

С началом Второй Мировой войны театр Музкомедии стал называться Азербайджанским Государственным театром агитации, сокращенно АГИТТЕАТР. Центральное место занимают сатира, антифашистские скетчи. Характерно, что именно тогда "на потребу дня" в сатирических целях на сцену была допущена ранее гонимая мейхана, мастерами которой были многие актеры музкомедии…

В 1942-м году художественным руководителем и директором Агиттеатра был назначен Шамси Бадалбейли. Это была прекрасная кандидатура на эту должность. Обладавший опытом многих театральных постановок, в том числе и комедийных, прошедший школу советских мастеров театра в Москве, этот человек имел свою концепцию развития комедийного театра, а потому сразу приступил к обновлению спектаклей.

Шамси Бадалбейли

Сначала - новая версия «Мешади Ибад». Но репертуара явно не хватает. О творческих поисках Бадалбейли свидетельствует неоднократное обращение его к известным классическим комедиям, музыка к которым создается из фольклорных обработок. Так появился музыкальный спектакль «Слуга двух господ» Карло Гольдони, где Лютфали играл Трюфальдино.

Поразительно: идет война, а театр живет полноценной жизнью, и каждый спектакль вызывает отзывы в печати.

Театр в те годы выполняет функцию не агитатора, а катализатора театрального процесса даже в условиях войны. Спектакли разнообразны, режиссеры и актеры не боятся экспериментировать. Ведущие актеры настолько популярны в народе, что удостаиваются государственных наград. В их числе Лютфали Абдуллаев, который получает звание Заслуженного артиста республики.

В 1944 году Лютфали разрывается между работой в театре и кино, ведутся сьемки «Аршин мал алан». До выхода на экран звездного фильма еще год. В летние месяцы труппа выступает на концертных площадках в парках города. Сидячих мест не хватает, и часто зрители смотрят стоя.

Обновленный Шамси Бадалбейли «Той киминдир?» воспринимается как праздничный карнавал в довольно скудном на веселье время. В 1943 году «Аршин мал алан» с большим успехом игрался грузинским театром Тбилиси, а в 1945-м Шамси Бадалбейли ставит «Кето и Котэ» Долидзе; вариацией этой грузинской пьесы станет поставленная в 1982 году Товстоноговым в БДТ «Ханума». Насиба Зейналова, Алия Терегулова (Кето), Лютфали, Ахмед Анатоллу с удовольствием передают характерные черты грузинского колорита.

Вот как определяет особенности грузинского стиля Тогрул Джуварлы:
На протяжении столетия, начиная с великих классиков Маржданишвили и Вахтангова, оттачивалась пластика. Она – главный алгоритм этого театра, где слово может в конечном счете умереть в пластике, и театр может стать немым. Это невомзожно в азербайджанском театре, где всегда торжествует синтез слова и музыки.

Играя в «Кето и Коте», Лютфали внимательно всматривается: в чем особенности грузинского характера? Манера поведения, разговора, убеждения, ухаживания, походка, жестикуляция…Ему важны малейшие детали. Лютфали стремился быть не похожим на других исполнителей одних и тех же ролей, обнаруживая абсолютное несходство в сравнении со своими дублерами в интерпретации роли. Например, с тем же Ахмедом Анатоллу.
Пока еще стиль нащупывается, но Лютфали уже уловил, в чем он особенно силен и какие задачи ставит перед актерами Шамси. Под внешней канвой событий должен быть нерв спектакля, его тайное и постепенно нарастающее напряжение, захватывающее и исполнителей и публику.

Глава V. «Аршин мал алан»

«Всех героев этого фильма мы расстреляли во время революции и после. По фильму же получается: наши враги – милейшие люди, обаятельные и добрые, веселые и умные. Разрешить «Аршин» означает сказать, что большевики не правы, преследование дореволюционной элиты – преступная ошибка».

После выхода в свет фильма "Аршин мал алан" на Лютфали Абдуллаева обрушилась такая слава, о которой он вряд ли мог мечтать. Фильм, полюбившийся миллионам зрителей, прославил не только всех его участников, но азербайджанское искусство в целом, став его визитной карточкой. «Аршин» первый в истории советского кино случай, когда глубоко национальное искусство получило международное признание. В то же время фильм, демонстрировавший особенности национального стиля, воспринимался как достижение всей советской культуры. История создания этого шедевра, выхода его на экран в определенное время, место в отечественной культуре, роль в судьбе артиста – все это заслуживает подробного рассказа.

Для начала приведем сухие факты. Фильм вышел на экраны в 1945 году. Мировая слава буквально с первого года проката за рубежом. Фильм дублирован на 86 языков (сама оперетта переведена на 80 языков). Картина обошла почти 140 стран. В СССР за первые шесть недель проката ее просмотрело 16 миллионов зрителей. Бюджет азербайджанского и русского вариантов составлял 5 миллионов 807 тысяч тогдашних советских рублей. Только за два первых года проката фильм дал стране 5 миллиардов рублей прибыли. По ценам 1947 года этих денег было достаточно на приобретение за границей технического оборудования для запуска металлургического завода. Кроме этих пяти миллиардов «Аршин» давал в течение многих лет огромные валютные поступления от проката за рубежом.

«Аршин мал алан» стал одним из самых прибыльных экспортных предложений за всю историю СССР и способствовал бурному расцвету советского кинематографа в послевоенные годы. Пять миллиардов рублей прибыли позволили запустить десятки фильмов на киностудиях СССР. Успех «Аршина» за рубежом обеспечил отличный прием других советских фильмов, «Аршин» сделал советскому кинематографу неоценимый подарок - славу поставщика оптимистических фильмов. Фильм оказался настолько востребованным в Европе, что советский кинематограф стал ориентиром для быстро растущих киношкол Польши, Восточной Германии, Румынии, Венгрии.В Китае «Аршин» приносил такие гигантские прибыли, что Мао Дзэдун приказал снять китайскую версию азербайджанской оперетты. Китайский фильм назывался «Любовь под одеялом»: китайцы называли одеялом чадру. Впоследствии Грузинские кинематографисты рассказывали об огромном влиянии фильмов «Аршин» и особенно «Мешади Ибад» на основоположников грузинской национальной кинокомедии.

Страдания худсовета

Между тем сама история выхода фильма на экран заслуживает особого внимания. Дело в том, что поначалу худсовет в Москве фильм не принял, его «зарубили» как чуждый советской действительности, восхваляющий буржуазный образ жизни. Мнение партийных чиновников, неизменно присутствующих при просмотрах новых лент, можно свести к следующему: «Всех героев этого фильма мы расстреляли во время революции и после. По фильму же получается: наши враги – милейшие люди, обаятельные и добрые, веселые и умные. Разрешить «Аршин» означает сказать, что большевики не правы, преследование дореволюционной элиты – преступная ошибка». Но и мнение профессионалов было уничтожающим. Худсовет заседал в Москве 5 июля 1945 года. По воспоминаниям режиссера фильма Рза Тахмасиба, тон задавали режиссер Михаил Ромм и актер Н.Охлопков, оба приняли фильм в штыки. М.Ромм сразу после просмотра: "Это даже нельзя обсуждать. Плохой фильм. Но пусть выйдет на экраны, люди работали…"

Возразил лишь Сергей Эйзентштейн: «Этот фильм – прорыв, удачный эксперимент, народ его примет. Этот фильм – произведение искусства". Его никто не поддержал: ни режиссер С. Герасимов, ни композитор Т. Хренников, ни актер А. Москвин. Генерал М. Галактионов: « От этого фильма попахивает Сибирью». Михаил Ромм объяснил, почему «пахнет Сибирью», обратившись к Рза Тахмасибу: «Вы хотите сказать, что жизнь до революции была такой прекрасной?» Конечно, после такого обращения, никто не посмел поддержать фильм.

Разумеется, о скандальном худсовете доложили Сталину. Проходит какое–то время, и накануне празднования очередной годовщины Октябрьской революции сам вождь напоминает об «Аршине» и приказывает привезти ленту ему на дачу. Фильм был доставлен Ждановым и тогдашним председателем госкино Большаковым. Хозяин посмотрел «Аршин мал алан» три раза подряд, и не скрывая удовольствия от просмотра, заявил присутствующим: «Очень хороший, нужный народу фильм, и герои замечательные!» Подобная реакция Сталина была полной неожиданностью (кстати, непредсказуемость, была для вождя важным инструментом удержания власти). Восторг Сталина поразил худсовет. Им ближе «Фигаро»- слуги и хозяева противники, война классов. А в «Аршине» Лютфали играет не слугу, а друга, единомышленника героя – богача. Тогда зачем революция и за что боролись?

Мгновенно рейтинг Сергея Эйзенштейна взлетел до небес, а членов худсовета – хулителей «антисоветского» фильма охватил ужас. Они поспешили заявить о своем новом видении замечательного фильма, который они рекомендуют к прокату. Фильм стоит просмотреть три раза, как товарищ Сталин. Тогда можно оценить все его достоинства. «Аршин» получил зеленый свет, но своей мировой славе он обязан, конечно, не этой истории, а своим собственным качествам и блистательной игре актеров.

Что увидел в фильме Сталин?

Попробуем выявить тот механизм восприятия, который позволил "отцу народов" сразу безоговорочно принять фильм. Молодость Сталина, годы формирования его как политика прошли именно в Баку. Впервые он появился здесь в июне 1904 года, с 1907 по 1910 годы вновь в Баку, причем, год в Баиловской тюрьме. Этот город с его тяжелейшими условиями нефтедобычи, где орудовали на дорогах грабители и печатались антиправительственные прокламации, был одним из центров назревающей революции. Сталин воочию наблюдал обстановку первого нефтяного бума, прекрасно знал среду, в которой все это происходило, можно сказать, вдыхал атмосферу тех лет.

Баку начала прошлого века – кипящий котел, где рушились вековые мусульманские устои и рождалось новое динамичное общество. Здесь обедневшие беки брали взаймы у рождавшихся на глазах миллионеров; сюда съехались из разных уголков мира инженеры, архитекторы, врачи, учителя, создатели оригинальной архитектуры города, двигатели прогресса, образования. Стремление к европейским ценностям равно охватило и романтически устремленную в будущее молодежь, и растущих как грибы нуворишей. Тогда в одной системе измерений действовали, с одной стороны, Ротшильд, братья Нобели, с другой, миллионеры-азербайджанцы: Тагиев, Нагиев, Ашурбеков и другие "коварные, жестокие, беспощадные капиталисты, угнетатели простого народа", но они же – благотворители, меценаты, они же – азартные игроки на мировой арене борьбы за нефть. Никакого страха, никакой паники и растерянности перед нашествием на нефтяной рынок западных фирм – гигантов. Побеждает тот, кто борется мастерски, изобретательно, бесстрашно и азартно. Это наслаждение борьбой с конкурентами поразило Сталина. Ничего подобного ни в Тбилиси, ни в Петербурге им не наблюдалось. Ни до революции, ни после. Кто знает, может, именно тогда будущий диктатор научился тактике своего рода одновременного сеанса игры, где правила придумывались на ходу. Появившиеся в 1911-13 годах комедии Гаджибекова отражали быт и нравы времени в высшей степени остроумно и увлекательно. Так что, они были восприняты на "ура" не только, благодаря высокой художественности, но и как яркая картина общества с его новыми героями и новой системой отношений.

Сталин прекрасно знал спектакль «Аршин мал алан», смотрел в Тбилиси, где в 1915 году эту пьесу играли на четырех сценах на четырех языках: грузинском, азербайджанском, армянском, русском. Напомним, что он сам начинал как поэт, которого Илья Чавчавадзе в 1900 –е годы считал чуть ли не восходящей звездой грузинской поэзии, то есть обладал достаточно хорошим художественным вкусом. Налетчиком, главарем банды, грабившим банки, Сталин стал, принеся первую жертву. Первым Сталин убил поэта Сосо, сохранив, очевидно, художественный вкус. Это так, к слову. Что же касается "Аршина", то вновь о нем вождю напомнил спектакль на упомянутой декаде 1938 года, где роль Аскера сыграл Бюльбюль. Сталин смотрел спектакль с нескрываемым удовольствием и, не сдерживая эмоций, аплодировал. Вечером на приеме Гаджибекова посадили между Сталиным и Молотовым. Вождь обратился к Узеир беку со словами « Я еще в Тбилиси смотрел вашу пьесу. Помню, мелодии из спектакля пели по всей Грузии». Так что зеленый свет «Аршину» был дан еще в 1938 году, режиссеры: Рза Тахмасиб и Николай Лещенко.

Сценарий фильма был утвержден в Москве только 22 марта 1944 года. Фильм стал сниматься Бакинской киностудией на азербайджанском и русском языках. Съемки фильма шли в Мардакянах, пригороде Баку. По рассказам Бейбутова, когда бакинцы узнали, что снимается фильм, то доставали из «сундучков» семейные реликвии: утварь, одежду, достойную бекского интерьера, и несли на съемочную площадку. Поэтому весь реквизит был настоящий: и золотой портсигар, и богатые наряды, украшения, мебель, посуда. Узеир бек активно участвовал в процессе работы над фильмом, давал рекомендации, точно вычислив, каковы ожидания от фильма со стороны общества и власти. Акцент был сделан на стремлении героев быть независимыми в решении своей судьбы.

И все-таки в решении Сталина сыграли роль не только впечатления юности. Нужен был фильм на экспорт. Еще в 1943 году, когда наметился перелом в ходе войны с фашистской Германией и начались победы советских войск, Сталин высказал пожелание советским кинематографистам «переплюнуть Голливуд».

- Эти попытки начались еще до войны: с фильмов Александрова и Орловой, которые старались «играть» по форме на поле голливудских комедий, но имели успех, пусть и грандиозный, только в масштабе СССР (Тогрул Джуварлы).

Тогда, в конце войны диктатор захотел сыграть своеобразный сеанс на двух досках: фильм для внутреннего пользования и в то же время, фильм, призванный создать определенное реноме советскому искусству на Западе. За фразой Сталина «утереть нос Голливуду» скрывалось другое – нужен новый образ СССР в послевоенной Европе. Во имя создания в послевоенной Европе этого обаятельного образа система позволяет вольности.

Итак, задание кинематографистами получено. Десятки попыток… На киностудии в Ташкенте, где работали тогда все ведущие московские режиссеры, было запущено несколько кинофильмов, как казалось авторам, способных оттеснить Голливуд и завоевать западного зрителя. Не удалось… В 1946 году на Международном кинофестивале в Венеции была представлена ретроспектива советских кинофильмов: «Чапаев» братьев Васильевых, «Депутат Балтики» А. Зархи и И. Хейфица, «Жила – была девочка» В. Эйсмонта, «Без вины виноватые» В. Петрова», «Клятва» М. Чиаурели. Золотую ленту получила кинолента «Непокоренные» М. Донского. Но все это военные фильмы, тогда как "Аршин" не имел никакого отношения к злободневности. Как воспринял фильм советский зритель

Через Большакова вождь дает подсказку, в каком ключе преподнести причину разрешения фильма для советских чиновников и художественной интеллигенции. Да, фильм «Аршин мал алан» - гимн прошлому миру, уничтоженному беспощадно советской властью. Но мы их победили. Мы так убедительны в своей силе и величии, что можем себе позволить снисходительно потрепать прошлое по плечу, позабавиться комедией из жизни побежденного нами буржуазного мира.

Феномен фильма вызывал повышенный интерес: известно, что молодой Аркадий Райкин изучал не только сам фильм, но и историю его создания, изучал в подробностях (интересный материал на эту тему был опубликован в одной из ленинградских газет времен перестройки).Сатирику важно понять истоки неожиданной реакции Сталина, чтобы научиться камуфлировать свои мысли в тоталитарном режиме. Как стало возможным создать фильм не только без иронии к героям прошлого мира, но, наоборот, с большой любовью и симпатией. Как правильно все рассчитать? Сталин вроде бы должен был уничтожить и фильм, и его авторов, но оказалось,- наоборот: он нуждался в таких фильмах и в таких авторах, как Гаджибеков. На позиции игрока, не страшащегося играть сразу на нескольких досках, будет впоследствии построена игра самого А. Райкина. Это чувство "исторического момента" и умение вести игру "на грани" позволит ему спасти себя и взойти ярчайшей звездой после 1953 года, в годы правления Н. Хрущева.

Как должна воспринять фильм западная публика.

Если в двух словах: «Аршин мал алан» - это своеобразный аналог «Серенады солнечной долины». При этом, никакой подражательности. Фильм создает невероятно симпатичный образ страны, а значит, и власти, и самого Сталина. 1945 год, он победитель, хозяин Европы, доброжелательно настроенный приверженец традиционных европейских ценностей.

«Аршин» представил новый СССР: с советскими людьми можно сотрудничать, у них такие же ценности, как и на западе. Вы говорите, диктатор, деспотия, где нет свободы слова, а вот, какие фильмы снимают в СССР и показывают советским гражданам. В «Аршине» воспеваются вполне буржуазные ценности – культ предприимчивости, личного благополучия. Получилось красиво: советское руководство обладает гибкостью, провозглашает такими фильмами, как «Аршин», базовые европейские ценности – самореализацию свободных людей.

Еще одна немаловажная деталь. Герои начала 900-х годов настаивают на своей правоте тактично и приходят к победе не насильственным путем, никого не подавляя, никого не уничтожая. Победа в результате красивой игры, а не насилия и подавления – принципиальная противоположность большевизму с его жестоким преследованием несогласных. Ни один фильм, спектакль, выставка, выступление политиков, конференция не создали на Западе иллюзию «СССР – оплот гуманизма» более эффектно и изящно, чем «Аршин». Всего лишь оперетка, но как убедительна непринужденная игра актеров. Создавалось ощущение, что фильм снят вне СССР, в свободной стране и (что более всего потрясло худсовет) - свободными людьми. А идея? Страна мягкой силы, форпост гуманизма, страна – защитница слабых, которых учит (фильмами, подобными «Аршину»,) искусству побеждать. Страна, где снимаются такие фильмы, как «Аршин», - развивающееся общество. Это то, что с 90-х годов ХХ века называется в политологической литературе "мягкой силой" (softpower).

Фильм 1945 года был популярен на западе, во многом и благодаря эффекту неожиданности, что и предвидел Сталин. Эта очаровательная непредсказуемость знаменитого фильма стала еще одним уроком для Лютфали, и урок был им отлично усвоен.

Как воспринят «Аршин» азербайджанской публикой

Фильм « Аршин мал алан» о дореволюционном Баку и его жителях. Это – первый в истории СССР фильм открытого восхваления того мира дореволюционного Баку, который был уничтожен советской властью. Впервые с 1920 года напомнили об эпохе подъема, личной инициативы, о людях того времени, полных энергии, предприимчивости и оптимизма. Эта атмосфера прекрасно передана фильмом, и она близка особенно азербайджанскому зрителю, среди которого было немало очевидцев. По словам режиссера фильма Рза Тахмасиба, каждая попытка осовременить его пьесы в кино и театре встречали протест Узеир бека. Он строго следил, чтобы исполнители придерживались классической, дореволюционной версии постановки. В ходе обсуждения этой темы режиссер понял, что Узеир бек, который был автором не только музыки, но и литературного текста, стремится сохранить дух времени, создавшего и этих героев, и его самого. Примечательно, что в новом киноварианте «Аршин мал алана» 1965 года вот этого ощущения нет, как нет его и в постановке Музкомедии 1973 года, где Сиявуш Аслан в роли Вели играет другое – энергию влюбленности, страсть, желание. Это объяснимо. Ушло поколение зрителей, знавшее суть «Аршина» по первоисточникам. Исчезла и тонкая ирония фильма 1945 года. Ушли носители памяти, а новые исполнители сыграли пьесу как бытовую комедию в русле многих трюковых фильмов брежневского времени.

Поколение победителей

Говоря о восприятии фильма широкой публикой, нельзя сбрасывать со счетов и атмосферу всеобщего подъема, энтузиазма победного 1945 года.

Речь об особом поколении. С войны возвращаются победители и массовое самоощущение: мы – особенные. Воины – богатыри. На войне происходили чудеса. Легенды создавали победителей и победу. Летчик выпрыгнул из горящего самолета без парашюта и остался жив.

Парадоксально, но показавшийся худсовету мещанским, локальным, буржуазным «Аршин» имел бешеный успех еще и потому, что сумел отразить вот этот вот культ победы, воспев героев, бросающих вызов традициям и легко, красиво побеждающих противника.

«Аршин» тем и популярен, что он культ победы разрабатывал на бытовом материале. Если в начале ХХ века, в период создания музыкальной комедии, Аскера, его друга – слугу Вели, Гюльчохру породила опьяняющая атмосфера первого нефтяного бума в Баку, то в 1945 – м году после победы над фашизмом фильм передал опьяняющее желание простого человеческого счастья. Уставший народ хотел счастливой жизни и мирного неба.

Рассказывает Халид Гаджиев:
- Конец 1945 года. Мой отец Салех устроил обед в честь возвращения из Германии своего племянника майора Мамеда Манафова (От ред.:отца автора этой книги). Среди приглашенных близкие друзья Мамеда, в том числе – Вейсал Абдуллаев (двоюродный брат Лютфали). Был приглашен и Лютфали. Мне тогда было десять лет, но я помню эти вечера очень ясно. Торжества длились несколько дней. В торжествах участвовали и другие наши родственники, вернувшиеся с фронта. Участников войны встречали как героев. Меня поразило тогда, что эти молодые парни, в основном им было по 25-30 лет, восторженно принимали Лютфали, хотя он не был на фронте. Позднее я понял почему. Они воспринимали Лютфали как человека, который сыграл очень важную роль в их жизни. Благодаря участию в знаменитом фильме, к Лютфали было особое отношение. Мировое признание этого фильма повысило авторитет азербайджанцев во стократ, тем самым повысило самооценку каждого из нас. Многие годы после войны этот эффект мирового признания самобытности азербайджанской культуры, какого – то солнечного состояния нации, переданного фильмом, окрыляло и вдохновляло не только ветеранов войны, но и мое поколение тоже.

Фикрет Гусейнов был долгие годы главным тренером сборной Азербайджана по човгану – конному поло. Вот что он вспомнил:
- В 1957 году состоялся чемпионат СССР. Нашу команду руководство республики провожало со стандартным напутствием: "Победа любой ценой и без победы не возвращайтесь!" Ребята играли на пределе, первая встреча – победа. Но какой ценой! Игроки отдали все силы, загнали коней и следующую игру мы проиграли. Поражение команда восприняла как трагедию. Реакция на поражение была истерическая, в команде царили паника, страх, отчаяние. Установка «Победа любой ценой» давила на игроков. Вечером я попросил показать команде фильм «Аршин мал алан». После просмотра команда стала обсуждать план на очередную игру. Установка резко поменялась – не выдыхаться, не загонять коней, действовать не нахрапом. Распределять силы, играть в комбинационную игру, измотать противника, экономить силы для следующего матча. В результате, мы выиграли, и с хорошим запасом энергии. Выиграли, в конечном счете, турнир. Фильм помог нам стать самими собой, научил команду побеждать,получая удовольствие от самого процесса игры: выигрывая и проигрывая, в спорте это первое дело. Думаю, в жизни тоже. Самое главное - праздничное, веселое восприятие сопротивления вашим замыслам, планам, предложениям. Так играли свои роли Рашид и Лютфали в «Аршине».

В 1946 году за участие в создании фильма «Аршин мал алан» Узеир Гаджибеков, Рза Тахмасиб, Рашид Бейбутов, Лейла Джаванширова (Бедирбейли), Алекпер Гусейнзаде, Минавар Калантерли, и Лютфали Абдуллаев получили Сталинскую премию. Фамилию Лютфали Абдуллаева в список предложил внести сам Сталин. Узеир Гаджибеков стал лауреатом государственной премии (так потом стала называться сталинская) во второй раз.

Кого сыграл Лютфали

Роль слуги Аскера Вели Лютфали исполняет с 1938 года. Его герой с таким азартом, удовольствием и с такой самозабвенностью ухаживает за служанкой Телли, что дуэт второго плана становится не менее ярким выразителем идеи фильма, чем главные герои. Символизируя жажду перемен, Вели и его подруга – такое же типичное явление для своего времени, как и Аскер. В исполнении Лютфали протест против устаревших традиций становится увлекательной игрой, он с удовольствием присоединяется к бунту и соблазняет на участие в нем свою возлюбленную. Лютфали играет не слугу (никакого раболепства), а друга, не подчинение указаниям хозяина, а радость некого сотворчества; его участие в авантюрном приключении сопряжено с большой долей личной инициативы. При этом актером прекрасно воплощено ощущение собственной силы в достижении цели. "Хитрость против насилия" - в этом он сродни Фигаро.

Кто знает, может, Лютфали уже тогда сыграл самого себя, историю своего восхождения от безвестности провинциального актера до лауреата Государственной премии СССР и народного артиста Азербайджана? Может, отсюда та органичность, с какой он вжился в роль простака. Так же, как его хозяин, Вели бунтует изящно, без позы, без страданий, уничтожение устаревших штампов для него так же естественно, как стремление к счастью. Его непринужденность кажется такой естественной, что многие пытаются ему подражать. Но второго Лютфали и близко нет, ни в театре, ни в кино.
Он стал легендой, всенародным любимцем. В его же собственной артистической биографии именно "Аршин" явился высшей школой актерского мастерства.

Композитор Айдын Азимов:
- Роль Вели стала для Лютфали актерским паспортом на всю жизнь. Ведь он обладал огромной артистической энергией от природы, но именно режиссер Рза Тахмасиб сумел направить эту энергию в нужное русло, научив актера сдерживать себя, обуздывать свой актерский темперамент во имя отточенности каждой детали, во имя правдивости воплощаемого образа. Той правдивости, которая будет отличать игру артиста на протяжении всей жизни.

Глава VI. Музкомедия конца 40-х. Формирование стиля.

С 1946 года в Музкомедии начался выдающийся эксперимент по конструированию подобных спектаклей, когда тандем: Шамси – Лютфали – Насиба создавал из весьма слабых советских пьес спектакли – шедевры. После ошеломительного успеха фильма «Аршин мал алан» авторитет театра Музкомедии взлетел на недосягаемую высоту.

• 

Лучшие актеры, музыканты, композиторы мечтали влиться в очень популярный коллектив и пройти школу Узеир бека. Но что делать с репертуаром, которого катастрофически не хватает, что делать с либретто катастрофически низкого уровня? Как и все театры, Музкомедия испытывает потребность в обновлении трафаретных, банальных советских схем. Колхозно-советская тематика не выдерживает никакой критики, но это – одно из обязательных требований со стороны единственного заказчика – государства. Молодые азербайджанские композиторы вынуждены были писать музыку на абсурдные тексты.

Например, в 1946 году на сцене Музкомедии шла оперетта Фикрета Амирова «Cözun aydın». Лютфали играл Гахрамана, Насиба Зейналова – Наргилю. В обсуждении спектакля принимали участие Узеир Гаджибеков, театровед Джафар Джабаров, драматург Сабит Рахман и режиссер Рза Тахмасиб. Музыка очень понравилась, но автора либретто Магеррама Ализаде раскритиковали за некоторую схожесть сюжетных линий с популярными постановками прежних лет: «Той киминдир?» и «Гызыл гуль». Именно в этом спектакле загорелась новая театральная звезда – дуэт Насибы и Лютфали. Загорелась во многом вынужденно: надо было спасать постановку, а Лютфали и Насиба сумели оживить довольно слабый текст либретто, попросту заменив его своей импровизацией на заданную тему. Шамси Бадалбейли, признав замечания критиков о слабости драматургии и посредственных, вялых диалогах, сделал ставку на чудесную музыку Ф. Амирова и игру актеров. Потому он и предоставил им необходимую свободу; этот актерский произвол был одобрен всеми участниками обсуждения. Пришлось пойти даже на жертву: искрометный юмор дуэта Насибы и Лютфали затмил довольно пресную любовную линию: Алай – Лейла.

Сюжет не волнует ни режиссера, ни актеров; главное требование к автору либретто – не мешать создавать колоритные образы и запоминающийся, веселый спектакль. Кончилась самая тяжелая в истории война, люди хотят видеть на сцене веселых, жизнерадостных героев. Актеры играют с большим подъемом, стараясь восполнить схематизм образов и весьма скромный словарный запас героев своей яркой индивидуальностью. Это начало серии многих совместных побед, когда Лютфали стал приходить на помощь и включался в актерскую операцию по спасению спектакля. И зрители были благодарны актерам за эту атмосферу праздника, карнавала. В результате, спектакль стал популярным, получил отличные рецензии, особенно отметили Лютфали (Гахраман), Насибу (Наргиля) и Ибрагима Гусейнова (Фонтанов).

Именно «Гезун айдын» положил начало устойчивому феномену в советском театре – борьбе двух дуэтов: положительных героев и отрицательных. Сатирические типажи, как водится, бросают вызов двум любящим сердцам. Разумеется, проигрывают, но в самом конце, буквально на последних минутах спектакля. Если бы герои – любовники побеждали бы в середине спектакля, зрители им этого не простили бы. Да и не поверили бы, настолько сатирические типажи в исполнении Лютфали и Насибы интеллектуально превосходили милых, симпатичных, трогательных комсомольцев и комсомолок.

Итак, в конце 40-х годов театральный мир Баку был заинтригован новым и очень оригинальным для СССР явлением – режиссер формирует актерское братство в тайной войне с цензурой. Роль Лютфали в этом процессе огромна. Он первый, с его талантом импровизатора, взял на себя риск обновления сюжетной линии, текста, внесения поправок в весьма сырые материалы. Признать в годы сталинизма за актером право на подобную свободу – весьма опасно. Власть может уничтожить бунтаря. Да руки коротки: Лютфали – не просто лауреат Госпремии, его имя внесено в список участников фильма по инициативе "самого товарища Сталина".

С 1946 года в Музкомедии начался выдающийся эксперимент по конструированию подобных спектаклей, когда тандем: Шамси – Лютфали – Насиба создавал из весьма слабых советских пьес спектакли – шедевры. Первый этап продлился до 1949 года, затем продолжился, причем бурно, активно – уже после смерти Сталина, в 1956 году. Эта предоставляемая актерам свобода всегда отличала стиль руководства Шамси Бадалбейли. Но не надо думать, что разрешалось абсолютно все.

Вспоминает Хуршид Абдуллаева, дочь артиста:
- Помню, как папа, взяв меня на спектакль, попросил: когда увидишь, что пришел Шамси, подойди к дирижеру и скажи ему, а он даст мне знак рукой!
Видимо, это было напоминание о мере допустимой импровизации.

1947 году состоялась премьера «Дурны», которую можно считать одной из легендарных постановок театра. Автор либретто - Сулейман Рустам, композитор - Сеид Рустамов. Милая, обаятельная деревенская девушка, чистота помыслов и намерений во всем. Любовь к труду, родной деревне и к Мураду, правильному советскому парню. Спектакль имел успех, но за этим успехом – долгие часы обсуждений, сотни предложений и исправлений. Шамси Бадалбейли долго работал с Алией Терегуловой, прежде чем удалось создать обаятельный лирический образ главной героини. Так что публика и критики отметили замечательные лирические песни Сеида Рустамова в исполнении Терегуловой и талантливого певца Кямала Керимова. Но самым важным компонентом успеха стала сама атмосфера спектакля, с его двумя линиями: любовной и сатирической.

Пьеса о деревенской жизни «Дурна» открыла серию "колхозных" комедий. Как самая удачная и искренняя в этом ряду, она стала на многие годы примером для либреттистов деревенских пьес.

У зрителей и коллектива театра словно заговор, они – носители коллективной памяти. Спектакли – какая-то не нанесенная на карту СССР автономная область, где нет ни Сталина, ни сталинизма. А чиновники? Эти смотрят и не видят. Ни за что не поверят, что какая-то группа артистов может использовать советскую власть в своих целях, в целях искусства.

Некоторые колхозные пьесы были настолько слабыми, что не доходили даже до премьеры. Но если режиссер в расчете на блестящих актеров театра видел в либретто нечто карнавальное, то включалась вся труппа, и результатом был шумный успех. Так был создан шедевр из комедии Сулеймана Алескерова на либретто Сабита Рахмана «Улдуз». Вновь события происходят в колхозе, теперь он называется «Новый путь». В колхозе есть филиал института субтропических растений. Бюрократ и тайный вредитель в исполнении Лютфали не намерен повышать урожайность лимонов и мандаринов. Попросту говоря, ему начхать, обеспечит ли Азербайджан родину дешевыми мандаринами или нет, не говоря уже о выведении гибридных сортов. Тогда как передовая, сознательная колхозница и красавица Улдуз и ее возлюбленный – передовик Бахтияр, страстно любя друг друга, не менее страстно борются за рекордный урожай лимонов. У них две мечты – создать семью и забросать СССР дешевыми лимонами.

Лютфали на репетициях в свойственной ему неповторимой манере спрашивал у шекинца Сабита Рахмана, откуда вдруг такая любовь к цитрусовым? Мандарины в Шеки никогда не росли, и с чего это Сабит создал «субтропическую» пьесу. Вот если бы речь шла о росте урожая гороха или лобио, он бы понял Рахмана. Видимо, ответ драматурга не устроил актера, и пришлось внести в спектакль много своего, фирменного. Лютфали и Насиба взяли всю нагрузку на себя и сыграли ведущие партии в этом спектакле блистательно. Лютфали и Насиба явно наслаждались ситуацией, и по спектаклю было видно, повеселились всласть. Нельзя им отказать во вкусе: издевались над лирическими героями тактично, в меру, как бы приглядываясь к реакции зала.

К счастью, органы не проснулись. Конечно, колхозная передовая общественность в конце разоблачила вредителя, со смаком сыгранного Лютфали. Бюрократ за попытки помешать выведению нового сорта цитрусовых был наказан и уволен, и институт сумел, наконец, запатентовать новый гибридный сорт лимоноапельсинов. Чиновники были довольны спектаклем. Дорога к новым трудовым подвигам открыта. А в Шеки шутили: лучше бы Сабит Рахман вывел гибрид каштаногороха, сколько тогда мы сэкономили бы каштана и гороха в приготовлении "пити".

В 1964 году режиссером А.Гулиевым был снят одноименный фильм, где одним из главных его художественных достоинств стала замечательная игра актеров оперетты: Лютфали Абдуллаев, Насиба Зейналова, Башир Сафароглы, Малика Агазаде, Гаджибаба Багиров, Сиявуш Аслан.

Вот тогда дуэт Лютфали – Насибы "Адын недир? Зулейха" стали распевать и русскоязычные зрители.

• 
• 
• 
• 
• 

Глава VII. Конец 40-х – начало 50-х. В роли спасителя театра.

Выездные концерты позволяли не только спасти основной состав Музкомедии, но и присмотреться к молодым, начинающим актерам.

В 1948 году умирает Узеир бек. А в 1949-м – закрывается Музкомедия. Эти события не были связаны напрямую. Постановлением правительства СССР все театры должны были перейти на хозрасчет, самоокупаемость. В Барде, Закаталах, Шемахе… всего в 15 городах закрылись театры. Но кто знает, может быть, будь жив Узеир бек, Музкомедия в Баку смогла бы выжить, да и Багиров при желании смог бы сохранить столь любимый в народе театр. Не захотел… Постановлением Совета министров от 25 мая 1949 года Театр был закрыт. Артистов разбросали по разным театрам. Разбросали намеренно варварски. Музыканты и артисты рассеялись по домам культуры и летним эстрадным площадкам. Ряд актеров – лидеров, такие как Алия Терегулова, Насиба Зейналова, Ислам Шарифов были переданы в распоряжение ведомства министерства культуры. Чиновники так хорошо разбирались в искусстве, что в результате их покровительства Насиба стала кассиршей кинотеатра. Кого-то отправили в Гянджу, кого-то в Гейчай. Лютфали в составе небольшой группы избранных влился в труппу национального драматического театра.

Как выживали артисты? Гастролями по всей республике. Актеры играли сцены из известных постановок, Гюльага Мамедов и другие набирающие известность музыканты выступали с сольными номерами. Интересно, что одним из спасителей команды Музкомедии был именно Лютфали. При том, что многие артисты смирились и играли в других театрах или просто сдались и ушли из профессии, Лютфали был именно тем, кто не представлял себя вне жанра. Гастроли с участием популярного в народе комедийного актера неизменно проходили с огромным успехом и становились событием. Выездные концерты позволяли не только спасти основной состав Музкомедии, но и присмотреться к молодым, начинающим актерам. В годы простоя, по воспоминаниям актеров, Лютфали стал, как сейчас говорят, и продюсером и менеджером.

Характерно, что именно в этот сложный жизненный период проявились в полной мере его человеческие качества: его доброта обеспечила заработком десятки безработных актеров и их семьи. Часто он собирал и вывозил на гастроли гораздо больше артистов, чем требовалось. Денег доставалось меньше, но зато гастроли спасали от голода многих актеров и помогали молодым обрести веру в себя. Как-то во время гастролей в Гяндже Лютфали притворился больным, и его роль сыграл тогда начинающий Сиявуш Аслан. Постепенно к небольшой кучке актеров присоединялось все больше людей.

Долгие 7 лет длилась эта борьба за спасение театра. Борьба почти без надежды на успех. С 1949 года и до самой смерти Сталина была абсолютная уверенность, что Музкомедия больше не откроется. Между тем, именно в процессе этих гастролей не просто сохранялся, но заново создавался костяк труппы. И наверняка Лютфали это прекрасно сознавал, как сознавал, что ведет опасную игру. Чисто внешне – абсолютно советский работник сцены, преданный идеалам партии.

- Да, собираю группу актеров и музыкантов; даем концерты перед тружениками села. Исполняем азербайджанскую классику, товарищ Сталин одобрил. Успех и полные залы. Хлопкоробы в восторге. Разве это не вклад в повышении культурного уровня колхозников?

Но полные залы и восторг зрителей – это звонкая пощечина тем, кто закрыл театр. Его спасла Сталинская премия. Без этого он давно был бы нейтрализован как активный игрок, так как успех гастролей актеров закрытой Музкомедии свидетельствовал о том, что с позиции хозрасчета Музкомедия была вполне жизнеспособна. Значит, театр закрыт по совсем другим причинам. И единственный, кто об этом напоминает, это Лютфали. Ничего не заявляет, но вывозит актеров в провинцию, имеет бешенный, ошеломительный успех. И таким образом, невиннейшие "Мешади" и "Аршин" превращаются в акт протеста против закрытия Музкомедии, фактически сразу после смерти Узеир бека.

Цель гастролей для Лютфали и его сподвижников – полные залы и восторженные аплодисменты. Причем зрители аплодируют именно классике. И эти аплодисменты дают надежду возродить Музкомедию, в том числе, и как память о том периоде, когда герой «Аршина» - Аскер был явлением массовым. Вот, что страшит Багирова; для него и иже с ним самое страшное, что об этом помнят. И кто возрождает эту память? Смешной комик, всего 155 сантиметров росту, уже полнеющий, кажущийся всем простодушным, простым, прямодушным, глуповатым, недалеким и прочее…. При этом формально не может быть никаких претензий. Ну что может быть безопаснее для системы, чем исполнение ролей придурковатых слуг или городского смешного гочу, который обирает торговцев на базаре?

Долгих семь лет Лютфали играл для театра роль хранителя традиций. Он научил молодое поколение актеров обыгрывать противника, просто занимаясь своим ремеслом в сельских домах культуры. Ни один из закрытых в республике театров не продержался эти семь голодных лет. А актерский костяк Музкомедии к моменту ее повторного открытия не просто сохранился, но был в хорошей форме, во многом благодаря продюсерской гастрольной активности Лютфали.

Глава VIII. Романтический сюжет

В 1943 году произошла встреча Лютфали с его будущей супругой Севдой Пепиновой. История их взаимоотношений – настоящий романтический сюжет: разные сословия, семейный запрет, долгие годы врозь. И, наконец, свадьба. Но мы попытаемся представить их в контексте сквозной линии нашего повествования, а именно национальной памяти и таланта артиста.

• 

  Севда Пепинова

• 

  Хадиджа ханум Абдурахманова

• 

  Хадиджа ханум и Гасан бек Агаевы

• 

  Хуршуд ханум Агаева

• 

  Ахмед бек Пепинов

• 

  Гасан бек Агаев.

Они познакомились в столовой для работников искусства, куда она пришла по карточке своей матери – Хуршид ханум Агаевой, проректора консерватории. С первых дней знакомства прямо рассказала о тех вещах, какие актеру советского театра необходимо было знать. А именно, что она дочь врага народа – одного из министров АДР Ахмеда Пепинова, расстрелянного в 1937 году. Ее совсем не огорчает то, что ее не принимают в комсомол и сокурсницы избегают ее. Она одинока, у нее нет подруг, но это ее устраивает, так как их заставили бы доносить на нее. Лютфали заинтригован. К тому времени он уже достаточно состоявшийся актер – играет в театре и снимается в фильме. Ему есть, что терять. Другой бы на его месте прекратил контакты с дочерью врага народа, а он ищет все новых с ней встреч. Редких, так ее бабушка Хадиджа категорически против.

Хадиджа ханум – представительница татарского княжеского рода. Родом из Ташкента, она вместе с сестрой Зейнаб – одна из немногих мусульманок, получивших до революции образование в Петербурге в Смольном институте. Как-то (это было в начале ХХ века), гуляя по Невскому, сестры Абдурахмановы увидели объявление о том, что на другом конце империи в открывающуюся женскую семинарию требуются преподавательницы-мусульманки. Обе, не раздумывая, откликнулись на этот призыв (деньги на дорогу им выслал Гаджи Зейналабдин Тагиев, при активном участии которого и была построена эта школа). Так сестры очутились в Баку и, как оказалось, на всю жизнь. Вскоре Хадиджа ханум вышла замуж за Гасан бека Агаева.

Этот молодой человек, выходец из Гянджи, на средства того же Тагиева в Москве окончил медицинский институт. Вернувшись в Баку, он активно включился в кипящую жизнь свободомыслящей интеллигенции, печатался как журналист во многих прогрессивных изданиях, а во времена АДР занимал пост заместителя председателя парламента. Кончил он свою жизнь, как и следовало ожидать, трагически: в 1920-м году в возрасте 45-ти лет погиб в Тбилиси от пули армянского террориста (вот почему грянувшие через 70 лет карабахские события Севда ханум будет воспринимать особенно остро).

Одна из трех дочерей, рожденных от брака Хадиджи ханум и Гасан бека, Хуршид ханум (мать Севды) стала первым азербайджанским музыковедом, сподвижницей Узеира Гаджибекова, автором первой монографии о его творчестве. Муж ее – Ахмед бек Пепинов (по происхождению турок-месхетинец) также был видным общественным деятелем. Окончив Горийскую Учительскую семинарию, а потом экономический и юридический факультеты Московского университета, он был прекрасно образован, знал семь языков. В правительстве АДР занимал пост министра земледелия и труда, был автором проекта земельной реформы. В советский период некоторое время занимался публицистической деятельностью, но в партию большевиков не вступил. В 1937 году Ахмед бек был расстрелян. Позже, на следствии по делу Багирова в 1953 году, выяснится, что его убил в своем кабинете выстрелом из пистолета сам Багиров. По-видимому, бывший депутат парламента АДР Ахмед бек Пепинов знал о Багирове настолько много, что его нельзя было отпускать из кабинета даже в камеру тюрьмы. Красавица Хуршид ханум вышла во второй раз замуж за видного советского чиновника, врача Бахадура Эйвазова. Так что маленькую Севду (фактически с шести лет) воспитывала бабушка Хадиджа.

Жизнь дочери «врага народа», как можно легко предположить, была отнюдь не усыпана розами. К счастью, ее тетя Назакет ханум, родная сестра матери, преподавала в Институте иностранных языков и способствовала тому, чтобы прекрасно владеющей немецким языком племяннице не чинили препятствий. Так 17-летняя Севда стала студенткой отделения немецкого языка.

И все-таки, несмотря на почти запрет бабушки, встречи Севды и Лютфали продолжаются. Хотя оба понимают, что они из разных миров. Севда думала и чувствовала иначе и не стала скрывать этого от человека с прищуренными, вспыхивающими веселыми искорками глазами. Севда всматривалась в реальность и в него, и это его поразило. Мало кто позволял себе в сталинские времена всматриваться в эпоху и людей. Да и сейчас не очень много таких найдется. Взгляд у нее зоркий, цепкий и очень не советский. Советские люди не всматриваются в настоящее, они в нем живут. С комсомольским энтузиазмом и трудовым подъемом. У Севды ничего этого нет.

Из воспоминаний Сары Ашурбейли, тоже дочери «врага народа»:
"Ко мне относились, как к прокаженной. Никто не смел со мной дружить, не приглашали в гости, невозможно было устроиться на работу. Мы, дети врагов народа, были вне общества. К счастью, я знала несколько языков и смогла устроиться переводчицей."

Лютфали начинает приглашать Севду на свои спектакли, после провожает домой. Между тем, против этих встреч не только Севдина родня, но и артистическая среда: "Один из наших, да еще один из лучших, отдает свое сердце женщине не нашего круга. Театр – это семья, значит, он должен принадлежать нам", - примерно так рассуждали актрисы Музкомедии, яркие, блистательные, обожаемые публикой. Эти мотивы усилились после триумфа фильма «Аршин мал алан» в 1945 году. Какая женщина в 1947 году не хотела соединить свою судьбу с лауреатом Сталинской премии? Да еще с человеком широким, умеющим красиво ухаживать за женщинами.

- Ах, какая мы были бы с ним пара, - мечтали и негодовали многочисленные поклонницы. - А кто эта наша соперница? Преподаватель немецкого языка, высокомерная аристократка, подумаешь, высшая раса, голубая кровь. Сколько пренебрежения в ее поведении, разве она может его ценить…

Эгоизму артистической среды сопротивляться было так же не легко, как и бабушке Хадидже. К тому же у него непростые отношения и с самой Севдой. Она тоже не сразу стала ему доверять. Он вписался в систему, вполне счастлив, а она, отнюдь не фанатка жанра музыкальной комедии, предпочитает оперу. Но главное, помнит о своем долге перед памятью отца и всей семьи – стать супругой такого же именитого человека с корнями. А Лютфали?

- Актер, парень из провинции – такие кандидатуры даже не рассматриваются. Тем более, комедиант. Один из тех, кто (по мнению бабушки Хадиджи) готов на любые роли ради того, чтобы выжить, вписаться в ненавистный режим. По ролям в театре, да, наверное, и по жизни – слуга, актер второго плана. Севда повторяет ему воззрения своей бабушки, с интересом ожидая, что же он скажет в ответ.

Тем не менее, он рискнул вскоре после знакомства послать сватов …и, конечно, получил категорический отказ. Думала ли Севда, при всей своей симпатии к нему, что этот худенький парень, тогда еще не вполне определившийся в своем творческом и человеческом амплуа, не сдастся и решится бросить вызов всему, что мешало его любви.

А он? Он еще никогда не встречал женщины, влюбиться в которую – вызов. Кто знает, может, если бы не эта встреча с Севдой в самом начале съемочного процесса фильма «Аршин», Лютфали не сыграл бы свою роль столь вдохновенно! Напор, динамика, драйв (как сейчас говорят) … Да, эта женщина ему очень интересна, но и он себе очень интересен: как повести себя в ситуации, где все против его желаний, воли.

Жизнь как театр? Вполне возможно, что он представлял себе происшедшее так. "В 1943 году ко мне подошла девушка и потребовала, чтобы я в жизни сыграл роль, как в фильме. И если в жизни у тебя ничего не получится и ты не решишься, то и в фильме тоже не получится." И он принял вызов, ведь человек он был очень азартный и обожал тех, кто ставил перед ним невыполнимые задания. Одна из версий…

Севде трудно было поверить в силу его характера, в его мастерство преодолевать препятствия. Тем более, в эпоху сталинизма, когда известные творческие лица не то, что за брак с дочерью врага народа, а за знакомство, дружбу, помощь лишались партбилета, изгонялись из театра. Не верила даже после 1945 года, славы фильма, вручения Лютфали Сталинской премии – высшей формы покровительства, благосклонности режима к творческим работникам.

После триумфа «Аршина» Лютфали вновь просит разрешения на брак у бабушки Севды. И вновь Хадиджа-ханум отказывает, причем не менее категорически, чем в первый раз. А гордо брошенное им: "Я теперь лауреант!" не только не помогло, но вызвало дополнительное раздражение (…он и по-русски говорить толком не умеет!).

Он был потрясен, раздавлен. Настолько, что стало самому интересно, найдет ли он выход из ситуации. Хадиджа ханум не просто отказала, а унизила его. Обратилась при нем к его другу Шамси Бадалбейли: "Как вы, сын уважаемого мною Бадалбека, можете сватать мою внучку за этого простолюдина!»

Вот и получилось, что жизнь оказалась явлением гораздо более азартным и таинственным, чем театр. Потом, оправившись от шока, Лютфали и Шамси не без восхищения вспоминали и анализировали эту сцену царственного отказа бывшей княжны как достойную пера великих драматургов. "Нет, - утверждал Лютфали, – ключ не сами слова, а изумление, искреннее потрясение: как посмел? И на что надеялся Шамси?" - "В этом изумлении звучало другое, – развивал свою мысль Лютфали. - Он чувствует, есть что-то общее между этим снисходительным «мастер смеха» и пренебрежительной формой отказа."

Между тем для семьи Хадиджи Агаевой линия раздела проходила между разрушенным миром идеалов ее мужа, зятя, целой плеяды национальной интеллигенции и новым братством уничтожавших национальную память невежд и чиновников. По мнению родни Севды, Лютфали, необразованный простолюдин – один из разрушителей старого мира, их мира. Хадиджа ханум искренне считала, что он верит в этот большевистский бред. Как же, ведь он обласкан и поднят именно этой властью. А ведь, казалось, после просмотра фильма "Аршин мал алан" она должна была понять, что Лютфали Абдуллаев в силу своего незаурядного таланта выступает не только как носитель, но и хранитель этой самой национальной памяти. Но нет, она считала его всего лишь исполнителем. Она не скрывала презрения ко всему советскому, и советские театр и кино не были исключением. Она видела постановки великих театров: Большого в Москве и Мариинского в Санкт - Петербурге, что ей эти советские фигляры с их плебейским восторгом и преклонением перед сталинской медалью – побрякушкой.

Посмотрев фильм, она поняла лишь то, что этот провинциальный выскочка сумеет повторить успех его героев с применением современных методов соблазнения и кражи красавиц из семейной крепости. Рядом с её внучкой, с ее-то воспитанием и образованием, должен стоять человек ее круга. Севда выйдет замуж за человека образованного, с корнями, обладающего памятью, памятью о наших отцах, о светлом, ярком периоде Азербайджана, о периоде ярких эпохальных личностей и событий. А этот актеришко, исполнитель ролей второго плана - он понятия не имеет о таких вещах.

К слову сказать, семья Абдуллаевых никогда не испытывала особых симпатий к советской власти, впоследствии Лютфали позволял себе весьма иронические и смелые реплики в ее адрес. Но это будет позже. Сейчас же советская власть не только ему не мешает, но высоко ценит. Почему же родные Севды пренебрежительно относятся к награде, полученной от самого Сталина? – ответы на эти вопросы очень интересны ему, хотя это рискованное знание, такие вещи предпочитали не знать.

На дворе 1948 год. Газеты из номера в номер печатают страшные вещи: про дело врачей – вредителей, про аресты бесконечных "врагов".

Мина Сеидмамедова (внучка Лютфали Абдуллаева):

"Нынешнее поколение, не понимает что такое сталинское время. Им трудно себе представить, какие ужасы, какой страх переживали люди. Трудно представить, что люди жили в патологическом страхе за свою жизнь, за свое здоровье, за свою свободу, за хоть какую-то крышу над головой, их могли посадить, расстрелять, сослать в лагеря, как и сделали со многими в их семьях, включая женщин и детей. Ведь и Севду, и Хадиджу могла постигнуть та же участь. Возможно, их держал на плаву только брак Хуршид, но и это могло, в какой-то момент, перестать их оберегать. И поэтому желание выдать внучку за человека, который, кроме всего прочего (происхождения, образования), сможет ее защитить, что вряд ли смог бы сделать какой-то актер, было для Хадиджи очень важно. Соответственно, Севде тоже это внушалось. Она также росла в этой атмосфере тотального страха за себя, за бабушку.

Для Хадиджи ханум жизнь полна страха:«В такое опасное время моя внучка мечтает выйти замуж за песчинку, беспомощную и беззащитную. Нельзя дочери депутата парламента АДР Пепинова жить сердцем!». Она настаивает, у нее есть отличная кандидатура. "Ты будешь с ним, как за каменной стеной, – этот аргумент был очень важен для детей врагов народа." "Человек из нашего круга, - убеждала бабушка - сын дворянина, участник войны, и в то же время, советский офицер (в данном случае это обстоятельство ее не смущало). К тому же красавец, статный, представительный, на голову выше этого комедианта Лютфали во всех отношениях. Он будет способствовать твоей карьере." Она станет преподавателем немецкого языка и литературы, представительницей национальной элиты. Три года спустя Севда все-таки уступает и выходит замуж за Хаджимурата Ибрагимбейли. Офицер награжден медалями за участие в Великой Отечественной войне, занимает хорошую должность. Никто теперь не посмеет чинить ей козни. Она замужем за человеком системы.

Почему Севда согласилась на этот брак? В 1949 году ее уволили с кафедры немецкого языка, дочь «врага народа» не может быть преподавателем, тем более в институте. И это при том, что национальных кадров в бакинских вузах послевоенного периода было катастрофически мало. Брак с советским офицером, ветераном войны, коммунистом восстанавливает ее на работе. Но все не так однозначно. Хаджимурат Ибрагимбейли был не просто человеком с положением. Красавец, вскруживший голову не одной женщине, эрудированный, великолепно говорящий по-русски, он умел красиво ухаживать. Так что вполне возможно, что Севда им увлеклась. Тем не менее семейная жизнь с этим человеком не заладилась, она бросает "каменную стену" и возвращается домой.

А Лютфали? Для него началась не лучшая пора случайных заработков, гастрольной жизни и существования на грани нищеты. Были женщины...

И вот спустя годы опять начинаются встречи с Севдой. Оказывается, все эти годы нищенского существования актера она продолжала верить в него. Он жил случайными заработками на гастрольных концертах, а его спокойно, терпеливо дожидалась Севда, человек весьма рациональный, полный честолюбивых планов, научный работник. Это было абсолютно не понятно бабушке Хадидже, но зная свою внучку, она подозревала, что какая-то очень загадочная логика в ее действиях есть, ведь Севда отвергала все попытки бывшего мужа наладить их отношения. При этом популярность Лютфали растет, растет и его авторитет в театральном мире; и это у Хадиджи-ханум не может не вызывать любопытства.
- Ведь ни одной ведущей роли, всегда играет слуг, помощников, отрицательных типов. Не может исполнитель мелких ролей в театре, стать событием. А Севда ищет личность, человека – событие. Легкомысленный, вздорный….

Севда:
- Светлый, легкий, тонкий, солнечный и глубокий…

Муж упорно не дает согласие на развод, и официально они в браке, которого нет. И вот в дело о разводе включается Лютфали. Директриса загса умоляла Лютфали позвонить в райком партии, чтобы заведующий "отделом идеологического воспитания трудящихся" приказал ей оформить развод Севды с членом Коммунистической партии и к тому же полковником. Лютфали успокоил ее, пообещав помощь, если кто–то в райкоме обвинит ее во взяточничестве.
- Просто скажи им, что к тебе зашел Лютфали Абдуллаев.

Создаваемые из таких сцен, как получение развода в загсе, спектакли были гораздо более жизненными, чем надуманные сюжеты советских пьес. Естественно, Баку следил буквально за каждым его шагом. На следующий день после посещения загса по городу повторяли его фразу:
- Жена полковника не является военнообязанной и не должна подчиняться полковнику, а загс – не министерство обороны.

Все это в конце концов покорило неприступное холодное сердце бабушки Хадиджи. Через 15 лет после того, как ее внучка Севда и Лютфали познакомились, Хадиджа ханум, наконец, поняла, что человек, претендующий на руку ее внучки, обладает той внутренней свободой, которую она в свое время чтила в романтичных борцах за будущее своей нации. Но больше всего ее потрясло все-таки его отношение к Севде.

В 1957 году они поженились. Свадьба прошла в квартире Лютфали, приглашенных ждал роскошный стол и веселье. Из семьи Пепиновых присутствовала только двоюродная сестра Севды Халида со своим женихом – композитором Васифом Адигезаловым. Бабушка Севды на свадьбу не пришла.

Мамед Джалилов один из близких родственников Лютфали:
- Мне посчастливилось быть на свадьбе Лютфали и Севды. Это было в 1956 году. Тогда не было таких дворцов с огромными залами, свадьба проходила в Баку, в квартире Лютфали. Присутствовали, в основном, актеры и режиссеры и, конечно, родственники Лютфали. Всего человек тридцать. Тремя часами раньше я находился в зале Музкомедии на спектакле «Дурна». Прекрасный спектакль. Но свадьба была много интересней, это был праздник свободы, юмора, веселья и радости. Лютфали просто светился от счастья, он очень любил Севду и старался, чтобы свадьба прошла весело и запомнилась ей. Все участники старались, расхваливая своего коллегу Лютфали. Жаль, тогда не было видео, это было море импровизации, и время пролетело незаметно, никогда более, а я много спектаклей с участием Лютфали посмотрел, он не был так лучезарен, так светел, так счастлив.

А на следующий день, с утра пораньше Лютфали куда-то засобирался. На вопрос Севды, что это у него за дела в такой день, он деловито ответил: "Qedim bahım Xadica neçədir". А ведь Севда опасалась, что муж запретит ей встречаться с родственниками!

Прошли годы. Отношение Лютфали к Хадидже ханум было не просто уважительным, но бесконечно теплым. А она... уже на смертном одре призналась: «Один грех у меня в жизни был – не оценила сразу Лютфали»…

Глава IX. Музкомедия 50-70-х. Театральный джем-сэйшн.

Пьеса рассматривалась лишь как основа для импровизации, и часто авторы приходили в недоумение от того, что видели на репетициях. Полное исчезновение замысла. " Это не мое", – недоумевали они. Сразу после смерти Сталина в марте 1953 года и снятия Багирова был поднят вопрос о возрождении Музкомедии. В 1954 году была создана труппа под руководством Солтана Дадашева (Шамси Бадалбейли в эти годы был директором филармонии). В театр вернулись ветераны, плюс более ста новых актеров пополнили хор и балетную труппу.

• 

  Лютфали, Шамси Бадалбейли, дирижер Чингиз Садыхов

• 

  Лютфали - Мешеди Ибад

Начали с «Мешади Ибада», где Лютфали сыграл торговца Кербалаи Насира, и «Той киминдир?», где Лютфали играл Ашыга Ибиша (Aşiq İbiş). Затем возобновили «Аршина». Играли в здании Оперы и балета. Но реальное возрождение любимого народом театра произошло в 1956 году, когда вернулись в свое здание. Вот только жаль, что театру не вернули имени Джалила Мамедкулизаде….

Рассказывает Халид Гаджиев:

Мне посчастливилось посмотреть в 1956 году «Аршин» в исполнении корифеев. Аскера играл Лютфияр Иманов, Гюльчохру- Роза Алиева, Асю – Шафига Гасымова, Вели – Лютфали Абдуллаев и Телли – Мелека Шахмарданова. Такого радостного, светлого исполнения я не видел больше никогда, души актеров пели от счастья: они вернулись в свой родной дом. Исполнители прекрасно передавали дух спектакля и времени, когда стало свободнее дышать. Выбор «Аршина» для открытия Музкомедии был точен. Жизнерадостная комедия как вызов вчерашнему дню. Это была победа актеров, несмотря на закрытие театра продолжавших свою важную работу – на летних площадках бакинских парков, в сельских домах культуры. Каждым спектаклем они говорили:
- Мы помним, помним все. Мы есть, мы существуем!

Но не все так просто. Чтобы сохранить интерес у публики, а это было поколение хрущевской оттепели, более требовательное, чем послевоенное, нужно было многое обновить. При том, что дышать при Хрущеве стало легче, цензуры никто не отменял. Как и примитивного разделения мира на две части: советский человек – не советский. Все «не наше» при Сталине подлежало истреблению, Хрущев выражался осторожнее – "искоренению".

В том же 1956-м году директором и художественным руководителем театра вновь становится Шамси Бадалбейли. Будучи опытным профессионалом, знающим проблемы театра изнутри, он понимает, что нужны свежие идеи. С этой целью был создан худсовет, куда вошли, кроме него: драматурги Сабит Рахман, Сулейман Рустам, Магеррам Ализаде, композиторы Фикрет Амиров, Сеид Рустамов, режиссер Борис Ростинин, актеры Лютфали Абдуллаев и Камал Керимов. Худсовет был призван возродить ценности школы Узеир бека – создавать постановки, выстраивать образы и мизансцены, используя тонкие штрихи и отвергая плакат и карикатуру. Это цель театра.

• 

  Шамси Бадалбейли

Многие зрители приходили в Музкомедию развлечься, посмеяться, но со временем становились "умными" зрителями, поддавшись очарованию слежения и обнаружения этих тонких штрихов и нюансов. В этом путь к живому, не затертому восприятию классики. Знаковые, культовые постановки должны восприниматься каждым новым поколением зрителей с обостренным вниманием. Нужно создавать образы тонкими штрихами (incə ştrixlərlə), избегая откровенного шаржирования. Этот акцент на тонкое понимание игры подмечался, фиксировался зрителями.

Росло новое поколение ценителей стиля Музкомедии. Потому каждый раз и "Аршин", и "Дурна" и "Мешади Ибад" звучали по – новому. Например, Лютфали в роли Мешади Ибада сыграл сакральный смысл этой пьесы: Пьеса эта – ирония над теми, кто намерен купить все, в том числе, время. Неминуемо то, что произойдет. Время в лице молодой красавицы скажет: "Ами, я ухожу, ты мне не интересен".

Один из путей обновления – усиление танцевально-балетной составляющей спектаклей. Для постановок танцев привлечена талантливейшая Амина Дильбази. В ее интерпретациях характерные танцы становились не просто интермедиями, но сообщали новые штрихи знакомым в народе персонажам. Так в обновленном виде были представлены: «Дурна», «Гезун айдын», «Улдуз». И народ вновь повалил валом. Вот как надо ставить колхозные пьесы – с танцами, балетом. Высокое качество всей музыкальной составляющей, включая великолепные вокальные данные исполнителей лирических героев, компенсировало абсурдность содержания.

Но не менее важным условием успеха было родившееся еще в конце сороковых традиционное противопоставление положительных и отрицательных героев.

Так в ставшем событием обновленном спектакле "Той киминдир" блестяще выступало трио: Лютфали Абдуллаев играл Гошуна, Башир Сафароглу - Узуна, Насиба Зейналова - Мястя. Эти трое плюс танцы внесли такую свежую струю в прочтение классики колхозного жанра, что спектакль получился просто на зависть всем другим театрам.

Вот как вспоминает о спектакле Халид Гаджиев.
Трио Лютфали – Башир – Насиба держало зал в состоянии ожидания взрывов на протяжении всего спектакля. Мастерски подводят к кульминации, раздается хохот, и затем вновь ожидание нового взрыва. "Да у них от колхоза ничего не осталось, – сетовали режиссеры драматических театров – разрешите и нам ничего не оставить".

Но та импровизация, которая в легком, веселом жанре оперетты воспринималась вполне органично, и, завуалированная в обрамлении музыки, вполне невинно, в серьезной драме могла обернуться чем-то искусственным и нарочито вызывающим.

К слову сказать, и спектакли Музкомедии нередко подвергались критике. Примечательно, что в роли критиков выступали все чаще композиторы и музыковеды. Так музыкальному критику Эмине Эльдаровой (музыковед, специалист по ашугской музыке) не все понравилось в роли Дурсуна в исполнении Лютфали (газета «Коммунист» от 7 октября 1956 года). По ее выражению, Лютфали Абдуллаев пользуется «легкими эффектами». Сама отмечает при этом, что «Дурсун– «лентяй и пустомеля».

Как Лютфали относился к критике? Спокойно. Он-то знал, каких трудов стоило режиссеру и артистам оживлять перегруженные советской пропагандой и морализаторством тексты. Знал, каков его личный вклад в превращение скучной пьесы в карнавальный спектакль.

Но когда впоследствии, в 60-х годах стали расти как грибы пьесы-двойники, именно Лютфали и Насиба запротестовали против нещадной эксплуатации находок "Дурна", и их бунт спас театр от самой страшной болезни – самоповтора, а значит, потери зрителя.

На совещаниях худсовета специалисты говорили о достоинствах текста, а Лютфали всегда об одном: как сделать из первоисточника праздник и видит ли он праздник вообще. Некоторые спектакли сходили со сцены буквально после премьеры.

В 1960 году нельзя зажечь публику, играя колхозные пьесы про передовиков без яркого второго плана, без сигнала: мы играем другое. Начинать надо с интриги, если ее нет, то актерам предстоит ее изобрести. По воспоминаниям актера Новруза Гартала, именно Лютфали настоял на том, чтобы в этот процесс придумывания интриги включались все участники спектакля. Актеры – не исполнители, а создатели.

Пьеса рассматривалась лишь как основа для импровизации, и часто авторы приходили в недоумение от того, что видели на репетициях. Полное исчезновение замысла. " Это не мое", – недоумевали они. И тогда на переговоры выдвигали Лютфали. Он инициатор вольного отношения с первоисточником, он и самый тонкий в переговорах с капризными авторами. Лютфали воздействовал на них магически. Ход был таков:
- Вы хотите, чтобы ваша пьеса продержалась хотя бы три месяца? По глазам вижу – хотите. А целый сезон? Тоже хотите. Это возможно при одном условии. Если актеры будут играть с удовольствием, то есть если каждый из них найдет свое место в постановке и каждый будет замечен.

Лютфали требовал от всех актеров заполнения каждой секунды любой сцены с ним находками, неожиданностями. Это держит зал в предвкушении новых открытий. Авторы были ошеломлены. Им и в голову не приходило находить место в интриге для каждого и расписывать героев второго плана. Они видели только солистов, ведущие партии.

И вот авторы терпеливо ждут, что актеры сделают с их пьесой. А актеры упиваются своим вкладом в спектакль, труппа играет с удовольствием, все увлечены работой над развитием сюжета. Заметьте: работой не над ролью, а над развитием сюжета.

Советские критики часто писали о постановках Музкомедии так, будто речь идет о драме или трагедии. Мол, Лютфали не до конца раскрыл образ тунеядца и бездельника. Отмечая при этом, что спектакль получился веселым и интересным, но его недостатком является игра Лютфали, он не достаточно назидателен. Это правда, он упорно не желал быть моралистом, терпеть не мог поучать. Ни со сцены, ни в реальной жизни. А над критиками смеялся – они писали забавные вещи, например,– в игре Лютфали не до конца раскрыт образ вредителя и бюрократа.
-Я же сам себе не враг…

В развитии театра в те годы все чаще прослеживалась одна особенность: постановки, где ведущим фантазерам, зачинщикам событий – Лютфали, Насибе, Баширу, позднее Сиявушу нечего было играть, быстро и незаметно сходили со сцены.

От спектакля к спектаклю музкомедия демонстрировала свой фирменный, набирающий высоту стиль – импровизацию ведущих актеров.

На сцену выскакивает Сабит Рахман, драматург-комедиограф, и просит, требует, настаивает, чтобы Лютфали и Насиба повторили сцену, он запишет. Они недоуменно смотрят на драматурга.
- Ты понимаешь, что ты требуешь? Найди для нас тему, которая нас также зажжет и увлечет, как только что нами найденная тема, изобрети характеры, и мы вновь создадим новую искрометную импровизацию. А о том, что ты только что слышал, забудь. Мы вышли из образа, из состояния…

А режиссер? Композитор Айдын Азимов метко сравнивает подобные актерские импровизации с вариациями на музыкальную тему:
- Есть режиссерские ходы, сценические решения, в пределах которых допустима импровизация, но выходить за рамки заданной темы нельзя – в этом суть мастерства импровизатора. Может, оттого и обсуждения, споры о предстоящих спектаклях между Шамси и Лютфали затягивались порою далеко за полночь.

Театр популярен и любим, причем не только широкой публикой, но и знатоками. Для театральных гурманов поход в Музкомедию сулит погружение в чудесный мир, знакомый, узнаваемый и развивающийся. Для молодежи – увлекательное зрелище, полное неожиданностей, нестандартного юмора. Отрицательные герои атакуют разнообразно и остроумно, так что спектакль, где положительным героям расставлено множество ловушек, напоминает сеанс шахматной или футбольной игры. Лютфали – центр нападения, в команде отрицательных его роль сродни свободно нападающему, ну чем не Банишевский! Вся команда играла на него, отдавая ему пасы. Создатель головых ситуаций, Лютфали к тому же обладает отлично поставленным ударом, великолепно завершает атаки. Наблюдать развитие красивой комбинации – услада для знатока. Но с одной оговоркой – концовка всегда должна быть в пользу положительных героев. За пять минут до конца злодеи разоблачены. Он и Она играют свадьбу, сажают в тюрьму взяточников и всякими другими способами торжествуют победу. Но концовка никого не интересует, это долг цензуре, налог системе. Зато спектакль захватывает. И ведь ставились, казалось бы, совершенные пустяки, легковесные пьесы – анекдоты…

Одним из плодовитых авторов Музкомедии был Шихали Курбанов, имя которого сейчас носит театр. Филолог по образованию, человек, широко образованный и нестандартно мыслящий, он вошел в историю азербайджанской культуры как общественный деятель, возродивший национальные праздники, в частности Новруз Байрам. По тем временам это был смелый, неординарный поступок. Комедия « Özümüz bilərik » поставлена в 1962 году. Автор либретто – Шихали Курбанов, композитор Сулейман Алескеров, режиссер Рауф Казымовский. Пьеса очень правильная, вполне советская, разоблачает бюрократизм. Критик Н. Бабаев в газете « Азербайджан генчлери» в 1963 году рекомендовал режиссеру « положительных героев показать поярче, а то очень тоскливые, скучные, бледные на фоне ярких, сочных образов отрицательных героев, настолько великолепно сыгранных, что в них влюбляешься. В этих коррупционеров, бюрократов, взяточников". "Озюмюз билярик" входит в число фирменных блюд Музкомедии. Главных положительных героев играют Мобиль Ахмедов и Шафига Гысымова; отряд отрицательных героев возглавляет зачинщик, идейный руководитель Лютфали в роли Муртузова, ему помогает Насиба в роли Шоляханым, Сиявуш Аслан в роли Ибишева.

• 

  Лютфали Абдуллаев, Севда Пепинова, Насиба Зейналова

• 

  Лютфали и Сиявуш Аслан

За положительными героями – правда советской идеологии и морали строителей коммунизма, за Лютфали и Насибой – жизнелюбие, остроумие, дерзость, удовольствие от схватки, интеллектуальное превосходство. Чем слащавее и беспомощнее аргументы положительных героев, которым отвратительны бюрократы, тем ярче выглядят Муртузов и его компания. Лютфали сыграл его симпатичным, обаятельным и остроумным человеком. Интересно, что в одно и то же время Муртузова играли Лютфали и Башир Сафароглу. Каждый по – своему остроумно и интересно, так что знатоки смотрели спектакль в двух вариантах. "Два разных типа бюрократа," – отмечал в своей рецензии критик Агамиров.

Маленький толстяк Лютфали не суетится, не комичен, он играет бюрократа респектабельного, убежденного, что он и есть основа системы, подчинение ему равнозначно подчинению Кремлю. Долговязый герой Башира суетлив, глуповат, смешон.

В эти же годы поставлены еще две комедии по пьесам Шихали Курбанова на музыку Сулеймана Алескерова. Первая –"Milyonçunun dilənçi oglu" композитора Сулеймана Алескерова – сатира на "загнивающий" Запад. Здесь собралась теплая компания: Лютфали играл Eynəkli kişi, Имамверди Багиров Сенатора, Башир – шефа полиции.

Вторая комедия –«Olmadi elə oldu belə», где Насиба играет мещанку, Лютфали – бюрократа. Оба восторженно принимаются залом. Они остроумны, думают быстро и нестандартно, и каждая их реплика вызывает взрыв смеха.

Та же схема применена и в другом успешном спектакле 1963 года « Səndənmənə yarolmaz» композитор Ашраф Аббасов, автор либретто – Магеррам Ализаде. Комические персонажи вместо того, чтобы забавлять публику, как клоуны в цирке, вызывают честных советских тружеников на бой. Состав двух армий примерно тот же. И опять в роли предводителей, зачинщиков, изобретателей ловушек Лютфали – Дарчинов и Насиба – Марджан. Они же – двигатели интриги и ее мотор. Два отряда бьются в словесных баталиях за признание публики.

Примечательно, что Лютфали никогда не считал, что играет отрицательных героев. Он считал, что всегда играл вызов. Да, я взяточник, или бюрократ, так вот я вам бросаю вызов; и не надо плакатов и лозунгов, вы просто докажите, что вы умнее меня, дальновиднее. Тогда я скажу, что ваши лозунги и призывы – не болтовня. Но ни в одном спектакле положительные герои не смогли переиграть Лютфали. Как ни старались режиссеры и авторы пьес, противники выглядели бледными, играли и мыслили стандартно и ничего не могли сделать с, казалось бы, одиозными глупыми, вздорными героями. Маленький, смешной толстячок Дарчинов уложил на лопатки правильных героев и честно сказал под аплодисменты зрителей: пока не переиграете меня, буду брать взятки, дебоширить, хулиганить и всячески издеваться над советскими товарищами.

Следить за Лютфали было огромным удовольствием, – рассказывает поклонник Музкомедии 80 -летний Али Ахундов. Даже когда он исполнял вторые роли, все внимание было приковано к нему, он создавал ситуации, он делал несчастными этих милых и беспомощных положительных героев, за страданиями которых было одно удовольствие наблюдать.

Редкая порода талантливых актеров, умеющих педалировать, выявлять суть, нерв спектакля. Стоит ему только появиться на сцене, сказать одну лишь фразу, и это сигнал для постоянных, искушенных зрителей, как надо относиться к происходящему зрителям. Зал оживал: вот сейчас все и начинается. Хотя, может, половина спектакля позади..

Прав был шахматист Бобби Фишер, предлагая определять победителя по качеству игры в ходе матча, а не по окончательному результату матча. Сочувствия у шахматистов не встретил. Но в театре процесс игры – это его суть. Именно так мыслили Шамси, Лютфали и Насиба, трактуя музыкальную комедию как поединок актерских индивидуальностей.

Сейчас не актуальна тема: социализм, борьба с вредителями, чуждыми элементами, мешающими строить коммунизм, но и в 1964 году в Баку это, по большому счету, никого не интересовало. Между тем, Музкомедия собирала полные залы. Благодаря вот этому примату импровизации над сюжетом.

Конечно, в блестящей импровизационной технике этого дуэта свою роль играли, выражаясь языком шахматистов, "домашние заготовки". Подобные заготовки рождались на многочисленных репетициях. Лютфали, несколько бравируя своим даром импровизатора, задавал такой ритм, такую скорость в искрометных диалогах с Насибой, что стоило большого напряжения поспевать за ним. И Насиба, пожалуй, единственная из всех, не только спокойно выдерживала этот ритм, но и не редко, к удовольствию Лютфали, переходила в атаку. Так что остальные участники спектакля еле поспевали за ними. С завистью о них говорили, это дар от природы. Да, но не нужно забывать, что техника диалога оттачивалась на репетициях.

По воспоминаниям Гартала:
- Насиба включалась на все сто процентов только с Лютфали. С ним надо работать на пределе остроумия, все время ожидая неожиданного хода.

Ни в театре, ни на эстраде такого дуэта, как Насиба и Лютфали, в СССР не было. Блистательные Менакер и Миронова исполняли заученные тексты. Ни шагу от запланированного. На «Улдуз» же люди ходили по нескольку раз, так как каждый раз Лютфали и Насиба добавляли в мизансцену что-то новое.

Следить за виртуозной техникой двух мастеров тем более увлекательно, что, как быстро выясняется, задача игроков не рассмешить зал, а застать врасплох друг друга. Встреча двух мастеров – фехтовальщиков неизвестно чем кончится, они наносят друг другу нешуточные удары. На каждый выпад неожиданный ответ.

Удачным оказался спектакль "Тифлис нягмяси" композитора Шота Милоравы, где Насиба играет мамашу, Лютфали ее избалованного сынка Гамлета. Постановка получила самые лучшие отзывы грузинской и азербайджанской критики.

Конец шестидесятых - начало семидесятых. Это был брежневский период застоя, когда школьница написала в газету: «Я лично не хочу преобразовывать ничего, ведь в нашей стране созданы прекрасные условия, и я ни к чему не стремлюсь». Медленная страна, родина спящих...

Но и в эти годы Музкомедия продолжает играть воспитательную роль в формировании определенных вкусов и запросов общества.

Были, конечно, комедии, настолько слабые в музыкальном и драматургическом отношении, что их нельзя было вытянуть только за счет яркой игры актеров.

Например, категорически не имели успеха те пьесы, где Лютфали играл положительного героя. Например, комедия «Höcət eləmə» композиторов Агабаджи Рзаевой и Исмаила Гулиева, по пьесе Гази Мамедова в постановке Алигейдара Алекперова. Это уже завод, Лютфали играет – редчайший случай – положительного героя, старого морского волка. Завод живет нервной жизнью, завод бурлит, коллектив передовиков возглавляет бюрократ и формалист Ходжатов – Höcətov (Башир Сафароглы), к тому же еще и дурак. Но тоскливо старому морскому волку: Лютфали терпеть не может нравоучения...

Лютфали всегда играл отрицательных героев с интересом к их позиции. Я – другой, я не хочу быть советским человеком. "Вредителем" быть веселее.

И каждый "вредитель" создавался им с таким удовольствием, с таким вкусом к деталям характера, поведения, с такой узнаваемостью, что фамилии героев на следующий день после спектакля становились нарицательными. Все эти Дарчиновы, Муртузовы, Аланзаде.

25 января 1966 года в Музкомедии отметили 50 –летие и 35-летие актерского стажа народного артиста Лютфали Абдуллаева. Юбилей отметили так, как и принято в театре. После торжественной части, которую вел Ахмед Анатоллу, зрителям показали отрывки из «Мешади Ибада», « Гезун айдын», «Той киминдир?» и других самых популярных постановок с участием Лютфали.

В последние шесть лет своей жизни он сыграл в опереттах: "Hardasan, ay subayliq?"(Где ты, холостая жизнь?"Сулеймана Алескерова, "Məmmədəli kurorta gedir" (Мамедали едет на курорт) Тофика Бакиханова и Наримана Mамедова; "Bizə bircə xal lazımdır" Telman Haciyev, "Dağlar qoynunda" Əşrəf Abbasov, "Həmişəxanım" Suleyman Ələsgərov, "Hicran" Emin Sabitoğlu.

Самая яркая среди них – "Хиджран". Драматург Сабит Рахман, композитор Эмин Сабит оглы, режиссеры Шамси Бадалбейли и Вагиф Агаев. Реалии тогдашней советской жизни со всеми ее подпольными спекулянтами, дельцами, которые реализовывали национальный талант к бизнесу в остроумно-изворотливой манере, - воплотились в ярких, колоритных образах, созданных Лютфали (Митош), Насибой (Гызбаджи), Сиявушем (Дадашбала), Офелией Аслан (Чарльстон) и другими.

Этот спектакль оказался последним в жизни Лютфали Абдуллаева. 1973 год начался для него с блистательной премьеры "Хиджран". А затем - утрата, которую он тяжело пережил: 9 апреля скоропостижно ушел из жизни двоюродный брат Вейсал, профессор-патологоанатом, человек, которого он не только любил, но и безмерно уважал. Цифра 9 оказалась роковой и в его жизни. Седьмого декабря он вернулся домой после встречи в Политехническом институте. А после ужина стал звонить друзьям. В том числе поэту Бахтияру Вахабзаде, который после того, как произошла беда, вспоминал об этом своем последнем разговоре с другом. Лютфали тогда сказал: «Скоро я встречусь с Махмудом, что передать ему?» - Бахтияр не сразу понял, что речь – о его покойном отце, а поняв, воспринял это как очередную шутку. Между тем, у Лютфали всегда было какое-то предчувствие своего раннего ухода, он давал понять это в разной форме, и фраза была сказана, видимо, отнюдь не случайно.
В ту же ночь у него случился инсульт, и через день его не стало.
На торжественном прощании в его родном театре среди людей, стоящих в почетном карауле, была Севда Пепинова. Это была дань уважения не только своему супругу, но и человеку, чье имя отныне уходило в вечность, став одним из символов азербайджанской культуры.

Каким он человеком был... Отдал мне роль. Часть вторая

Одной из легендарных черт артистического облика Лютфали была та легкость, с которой он делился своими ролями с молодыми. Это была доброта уверенного в себе талантливого человека, но в то же время, это было и проявление азарта, той страсти к соревнованию, которые были у него в крови.

Лучше всего себя чувствовал и включался, когда одну роль играли два, а то и три актера. Он часто повторял, что роль получается лучше, если у актера есть интересный дублер: знал это на собственном примере. Алигусейн Кафарли, Башир Сафароглу и Лютфали играли одну и ту же роль – Хаджи Гара. Это были три разных образа, все трое были актерами от Бога, обожали соревнование и были достаточно амбициозными актерами, и все три образа вышли замечательными.

Именно Лютфали тактично и красиво уничтожил пренебрежительное отношение корифеев к своим дублерам, за что последние были ему очень благодарны.
- Кто кому дублер – большой вопрос, поговаривал он.

Соревнование с начинающими обожал, очень любил играть от противного, все время вызывая дублеров на соревнование. Кафарли играет гротеск? Я буду играть лирический образ, мягкие полутона, никаких ударных сцен, никакого заигрывания с публикой.

Из воспоминаний Сиявуша Аслана, опубликованных в газете "Меденият" 80-х годов:

"Благодаря брезгливому отношению к привычным закулисным склокам и интригам, соревнование стало стилем Музкомедии в 1960-70 годах. Резко изменился статус дублера, это не изгой, не палочка – выручалочка, когда прима заболеет или на гастролях или на сьемках, а конкурент. Атмосфера соревнования в музкомедии была создана стараниями Лютфали. Он всем показал пример доброго и заинтересованного отношения к молодым. Недовольным звездам он отвечал: чем больше у тебя дублеров, тем ярче твоя звезда блистает. Действовало слабо. Это у него получалось: чем сильнее дублер, тем интересней играл он сам. Такое спортивное благородство дано только сильным игрокам…."

Не подавлять авторитетом, званиями, медалями, связями, а вступать в соревнование с начинающими на равных условиях – эта позиция Лютфали вызывала восторг у одних и бурю негодования у других. В лицо ему не говорили, но за спиной восклицали: "Лютфали ведет себя так, как будто никто не сможет затмить его, оттеснить, вытеснить, переиграть. Вы только подумайте, что он говорит молокососам, вчерашним студентам: "Мастер формируется только в соревновании с мастером. А что вы ждали от человека, который всю жизнь играет вредителей и врагов советской власти? Вредитель, он и в родном коллективе вредитель…"

Вечная история, одни добрых актеров обожают и говорят: они дали мне путевку на большую сцену. Другие считают, что из-за таких добряков распоясалась молодежь. Лютфали же молча делал свое дело. Подавал пример, как надо работать с молодежью. В пьесе «Озумуз билярик» начальника ЖЭКа играли Лютфали и Башир Сафароглу. Два разных образа, два разных стиля. Начальник жэка Муртузов был жалок, смешон, забавен, но у каждого по-своему. Знатоки, театральные гурманы ходили на этот спектакль дважды, для сравнения игры двух замечательных актеров.

Актер Новруз Гартал:
- С Лютфали было интересно и на сцене и вне сцены, он всем позволял раскрыться. Он и мне легко отдавал свою роль. Это значило, что он уже наметил другую роль, и там будет новое соревнование. Он был добрым, внимательным наставником. Но если бы у меня роль не получилась, он ни за что не отдал бы ее мне. Говорят, Лютфали был добрым человеком. Как сказать. Если ему попадался актер средний, посредственный, серый и вообще никакой, а их словесный бой наблюдали ученики, актеры, молодежь, тут Лютфали терзал жертву, как резвящийся ребенок надоевшую куклу.

В бытовом отношении он был человеком восточным, но в творческом плане не было более прозападного человека. Все личные привязанности и мягкость (пресловутое азербайджанское "яхши деил") отступали на второй план, когда речь шла о творчестве. В других театрах молодые актеры по 10 лет ждут, когда им предложат большую роль, все эти годы исполняя роли второго плана и теряя квалификацию. Многие талантливые актеры, режиссеры, художники, так и не дождавшись своего звездного часа, уходят со сцены. А дублеры Лютфали становились со временем замечательными актерами, а кто-то – такой же опорой театра, каким был Лютфали.

Актер и хозяин

В 1946 году на одном из концертов в Филармонии присутствовал Мирджафар Багиров. Группе артистов оперетты было велено присутствовать. По одному они подходили к нему, и тот милостиво протягивал им руку: поздравлял с получением звания, медали. Хозяин знакомился со своими придворными слугами. Багиров во всем подражал Сталину. Просто протягивает руку, говорит одну – две фразы. Сталинских лауреатов глава республики не любил: мнят из себя… Все было традиционно, пока к Хозяину не подошел Лютфали. На нем вызывающе дорогой костюм, вызывающе отлично на нем сидящий, этакий денди, он светится победой, превосходством, никакого подобострастия. Он пожимает руку Хозяина, и в рукопожатии нет страха.
- Разве таких, как ты, мы не истребили? – было в изумленном взгляде Багирова.
- Как видишь, – отвечали веселые глаза Лютфали. - Не надо так расстраиваться, так решил товарищ Сталин.
Он рассматривает хозяина изучающим взглядом. Перед Багировым стоит наблюдатель. Его веселыми и беспощадными глазами само время следит за ним, всемогущим хозяином республики. И тот ничего не может сделать этому человеку.
-Эх, товарищ Сталин, что ты наделал. Если бы ты знал, кому ты покровительствуешь, кому вручил свою охранную грамоту! Этот комик, комедиант, шут, клоун обманул вас. Под гримом простака таится наш злейший враг. За один этот взгляд его надо расстрелять. Чтобы никто более не смел такими глазами смотреть на власть.
- Теперь ты будешь знать, что все ваши усилия напрасны, - было в улыбке Лютфали – мы живы…
На Хозяина смотрел худощавый молодой человек со смеющимися глазами.
- Где же твой пистолет, которым ты убивал в своем кабинете таких, как отец Севды?
(Позднее, во время суда над М.Багировым будет открыто объявлено, что отец Севды Пепиновой был одним из тех, кто был убит им лично в его кабинете). Но пока до суда еще далеко, пока 1946 год. Лютфали улыбается Хозяину такой улыбкой, что за ней может последовать похлопывание по плечу. Зал замер и внимательно следит за реакцией Багирова, тот ошеломлен и медлит. Артист не просто смеет вести себя с Хозяином независимо, он смеет это демонстрировать. Лютфали поворачивается и отходит, зал наблюдает, как Хозяин провожает легко удаляющегося актера своим фирменным испепеляющим взглядом (говорили, лучший ученик Берия по части прожигания взглядом). Мертвая тишина… История эта обошла весь город.

Дождь

В 1947 году, то есть год спустя после сцены с Багировым в Филармонии Лютфали убедился насколько непредсказуема судьба популярного актера. Эту историю он никому не рассказывал, но ее поведала родственница артиста Алмаз, в доме которой он обычно останавливался, бывая в Шеки. Поздний вечер, моросит дождь. Лютфали только приехал в Шеки, завтра должен быть концерт, он сошел с автобуса, такси тогда не было, и он ждал попутку. Остановился грузовик, шофер окликнул его по имени и спросил, куда подвезти. Ответ – в гостиницу, она располагалась тогда в центре города, сейчас там музыкальная школа.

- Полезай в кузов, в кабине уже двое, – крикнул шофер. Ехать от силы семь минут, актер полез в кузов. Грузовик тронулся, дождь полил как из ведра, грузовик проехал мимо гостиницы. Лютфали начал стучать по крыше кабинки, из окна высовывается лицо шофера и тот, улыбаясь, кричит, извини, мол, не заметил, ничего не видно, страшный дождь, мы уже отъехали, задний ход дать не могу, темно, я еще один круг дам и подвезу к гостинице. Лютфали насторожился, почувствовав неладное, но промолчал. Машина описывает еще один круг и вновь не останавливается рядом с входом в гостиницу. Все мгновенно стало ясно, дождь хлещет огромными холодными гроздьями, а шофер не закрыл окно и ждет, когда актер станет вновь бить по крыше кабинки. Высовывается лицо шофера и вновь, ухмыляясь, тип заявляет, извини, мол, дождь, ничего не видно, проглядел, вот еще один круг дадим и тогда….

- Не торопись, крикнул Лютфали - дай насладится чистым воздухом. Очень соскучился я по чистому воздуху. И начал петь. Нельзя делать то, что от него ждет этот тип. Завтра же разнесет по городу, как знаменитый актер кричал и неистово бил по крышке кабины, умоляя остановить машину. Холодный осенний дождь, сильные злые капли бьют по крыше кузова, а Лютфали поет. Из окна выглянуло явно расстроенное лицо шофера, тот посмотрел на поющего Лютфали, еще больше расстроился, и через минуту грузовик резко затормозил у входа в гостиницу. Шофер вышел, помог актеру спуститься, проводил до входа. Лицо шофера было печально, он был разочарован: еще пять минут назад у него был шанс.

Минимум год он с упоением рассказывал бы как поиздевался над артистом, а то зазнался: лауреат, никого не видит, а ведь жили в одном квартале. Лютфали не был бы самим собой, если не пошел на добивание. Тепло прощается с огорченным шофером и говорит: "Ты уезжай, а я еще постою под дождем, подышу чистым воздухом. Если бы ты знал, какой пакостью приходится дышать в Баку, ты бы еще полчаса меня покатал. Спасибо за удовольствие."

Потрясенный, униженный шофер садится в машину, отъезжает. Промокший до нитки актер, не заходя в гостиницу, ловит машину и едет к родственникам. С высокой температурой сутки пролежал у родственников. Концерт был перенесен на другой день. Строго приказал, чтобы никому не говорили, в каком он состоянии к ним приехал. В гостинице оставаться было нельзя, весь город узнает. Эта история изменила актера, сделала его осторожнее, мудрее. Людская зависть и глупость не менее страшны, чем любовь или ненависть власти.

В череде воспоминаний. Часть третья.

Хуршид Абдуллаева (Заслуженная артистка Азербайджана, доцент Бакинской Музыкальной Академии)

Прошло более сорока лет со дня папиной кончины, а я все никак не могу смириться с тем, что его с нами нет. В первое время, не осознав еще факта его кончины, я на звонки по привычке отвечала: "Мама эвдэдир, папа – гастролда"… С момента папиного ухода моя жизнь как бы разделилась на две части: с ним и без него. Конечно, были в этой второй части моменты счастливые, были достижения, успехи, но того ощущения жизни, буквально залитой светом и счастьем, жизни под сенью папиной безграничной любви, больше не было никогда. Дело даже не в том, что папа нас с сестрой баловал безмерно, в противоположность очень строгой маме, дело в каком-то удивительном тепле, которое от него исходило. Плюс еще та слава, которой он был окружен и которую мы, даже будучи маленькими детьми, не могли не ощущать. Эта слава превращала его в наших глазах в волшебника, которому подвластны абсолютно все чудеса.

В детстве я очень любила бывать на военных парадах. Седьмого ноября и Девятого мая всегда ждала с нетерпением. Самое трудное было разбудить папу рано утром. Парад начинался в девять часов утра, а папа любил поспать (из-за чего у него всегда были "разногласия" с театральными режиссерами). Без пятнадцати девять мы еле-еле буквально вытаскивали его из постели, и вот он с двумя маленькими девочками пробирается сквозь перегороженные машинами улицы на площадь. Помню, как уже ближе к трибунам пройти было невозможно, и милиционеры подхватывали и переносили его на руках, мы же проскакивали под машинами. Папа с достоинством проходил по специальному пропуску к своему месту, и первые лица государства ему кивали.

Популярность его среди народа была просто фантастической. Люди прямо-таки не давали ему прохода. Тогда в кинотеатре имени Низами были ночные одиннадцатичасовые сеансы, завсегдатаем которых была бакинская интеллигенция. Так вот мама шла заранее и покупала билеты, потому что вдвоем с папой дойти от нашего дома до кинотеатра было за короткое время не реально, и можно было остаться без билетов. Его же знали абсолютно все – от машинистки до министра. Как-то он стал собираться из дому, говорит, что идет к заместителю министра похлопотать о деле очередного просителя. На удивленный вопрос мамы: "А ты его знаешь?" - Он ответил: "Главное, - он меня знает".

Уверена, что он прекрасно понимал силу своего таланта, и ему нравилось быть знаменитым. Но при этом у него не было кичливости и высокомерия. Анализируя сейчас его поступки, в частности, его неистребимое желание помогать всем и каждому, я думаю, что во всем этом было какое-то подспудное желание превращать жизнь в театр. Он вообще любил изучать, наблюдать людей. Любил всех этих председателей колхозов с их колоритом и специфическими повадками, любил разговаривать с мастеровыми. В подобном общении, по всей видимости, рождались какие-то актерские идеи, эскизы для будущих работ. Артистов он жаловал не очень. Но любил опекать молодых, в частности, Сиявуша Аслана. Обожал гениального Башира Сафароглу, очень радовался его успехам. А когда тому поставили страшный диагноз, воспринял это как личную трагедию. Тогда в онкологическом институте как раз работали его брат Вейсал с супругой Инной Арнольдовной – оба великолепные специалисты. Тетя Инна потом рассказывала, что папа навещал Башира каждый день и все не мог успокоиться, спрашивал ее – неужели нельзя его спасти. Дядю Вейсала он уважал безмерно. Гордился им как единственным ученым из семьи Абдуллаевых.

У него вообще было особое преклонение перед людьми образованными. В советские времена царил культ образования, но у папы это, по-моему, было связано и с тем, что сам он широкого образования не получил, был гениальным самородком. В этом – ключ его совершенно особого отношения к маме. Помню, как-то мне очень хотелось попасть на один из его спектаклей, который проходил в будний день. Нам, детям, разрешалось бывать на спектаклях только в выходные. И вот я стала просить, умолять папу: "Неужели ты не можешь настоять, это же ты – артист и это же твой спектакль!" Никогда не забуду, как он мне ответил: "Рядом с Севдой я никто".

Это не означает, что он никогда не возражал ей. Например, когда мама, всю жизнь приверженная национальной идее, объявила ему, что определила меня в школу в азербайджанский сектор, он воскликнул с негодованием: "Как ты могла! Я хочу, чтобы моя дочь выросла образованным человеком, чтобы она после школы поехала учиться в Москву!" Тут же заставил ее переиграть, и меня перевели в русский сектор. По-видимому, он всю жизнь переживал по поводу своего плохого владения русским. Вызывая восхищение в артистической среде Москвы, он прекрасно понимал, что, владей он русским в должной степени, мог бы играть на всесоюзной сцене.

В жизни он был достаточно серьезным, иногда даже суровым человеком. Мог вспылить, даже полезть в драку, но интересно, что даже во время домашних ссор (а такие, конечно, случались, как в любой семье), никогда не срывался на крик. Была в нем какая-то природная интеллигентность.

Помню слова, сказанные мне после моего выступления на открытом концерте в музыкальной школе имени Бюльбюля. Уж не помню, что я исполняла, естественно, европейскую классику. И вот дома папа говорит: "Я тобою очень горжусь! Сидел в зале и думал - Это моя дочь играет!" - Я ему в ответ: "Ну как я могу плохо играть, я же твоя дочка!" - А он: "Запомни, прежде всего, ты внучка Ахмед бека Пепинова!"

Думаю, он был очень горд тем, что женился на маме. Хотя, познакомившись с ней, влюбился с первого взгляда, еще не зная, кто она. Сразу пригласил на свой спектакль, и там, показав сидящим в зале, сестрам, сказал: "Вот видите эту высокую девушку? Я на ней женюсь!" Наверное, это был для него своего рода вызов самому себе – жениться на девушке из такой именитой семьи. Интересно его отношение к бабушке Хадидже. Мама боялась, что после женитьбы он, в отместку чинимым Севдиной родней препонам, запретит ей общаться с родственниками. Он же, наоборот, с первого дня женитьбы на маме с удовольствием стал общаться с бабушкой Хадиджой, проявляя чуткость и нешуточную заботу. Не было дня, чтобы он не подъехал к ее дому, сигналом не оповестил о своем присутствии и не спросил: "Что-нибудь нужно?" При этом неизменно обращался к ней по имени и на "ты". Видимо, в этом, кроме чисто человеческого участия к одинокой старухе, было и какое-то торжество победителя. Он был типично восточным человеком, но в то же время, мыслил европейскими категориями. Например, женившись на образованной женщине, всячески способствовал ее научной карьере. Когда мама готовила кандидатскую диссертацию, всю рутинную работу – сбор документов и т.д. – папа взял на себя.

Его внутренняя интеллигентность проявилась, в частности, в том, с каким теплом он относился к нашей домработнице Дусе. Как-то, по дороге с работы домой, он увидел в саду сидящую на скамейке плачущую девушку. Вернее, подростка. Когда он спросил, что с ней случилось, она рассказала, что приехала из молоканского села Хильмели в поисках работы, в семье она шестой (!) ребенок, и родители послали ее на прокорм в Баку. Вот уже конец дня, а работы нет. Папа взял ее за руку и привел к нам домой. Нужно сказать, что девушек из молоканских сел часто брали в качестве нянек. Но меня тогда на свете еще не было. В первое время своей жизни в нашем доме Дуся изредка начинала тосковать по дому, плакать. Тогда папа сажал ее в машину и отвозил в родное село. Проходила неделя, другая. Раздавался звонок: "Это квартира Лютфали Абдуллаева? Пожалуйста, приезжайте и заберите Дусю". Ну, а когда родилась я, тосковать она перестала. Об их взаимоотношениях с папой можно было снять спектакль.

Обращалась она к нему неизменно на "ты", могла иногда и крепкое русское словцо вставить, когда он осмеливался в чем-то возразить, например, в срочной покупке какой-нибудь домашней утвари. Она любила одеть нас сестрой по-своему, на свой молоканский вкус. Как-то мама, увидев наш нелепый вид, стала ее ругать. И папа стал на сторону Дуси: "Как ты можешь на нее кричать, ведь эта женщина смотрит за твоими детьми!". Был и такой случай. В квартире шел ремонт, и пришли мастера, которых папа специально пригласил для какой-то замысловатой работы. И вот один из них осмелился приставать к Дусе. Та пожаловалась папе. Так он выгнал этих мастеров. И на их недоумение по поводу того, что это ведь служанка, ответил: "Она мне как дочь". Но и мама была очень привязана к Дусе. Она была нам всем родным человеком, умерла в нашем доме в возрасте …лет, пролежав несколько дней без сознания. Мама пережила ее на полгода.

В жизни папа был очень серьезным человеком и дома почти никогда не шутил. Помню, как в раннем детстве меня всегда поражало и удивляло, когда, увидев его где-нибудь в общественном месте, люди начинали улыбаться или смеяться. Мне становилось ужасно стыдно. Вообще папина актерская жизнь долгое время для нас, девочек, оставалась тайной. Когда в нашем доме собирались гости, нас никогда не сажали за общий стол. Мы оставались в своей комнате вместе с Дусей. Нас приглашали, в крайнем случае, один раз, прочитать какое-нибудь стихотворение. Когда гости слишком шумели, Дуся влетала в комнату, говорила торжественным голосом: "Уже половина одиннадцатого, детям пора спать!" - и захлопывала дверь. Позже, годам к двенадцати, я стала понимать, что в нашем доме собираются знаменитости.

Самым большим завсегдатаем дома был Шамси Бадалбейли. Они с папой были закадычными друзьями, но главное, - творческими единомышленниками. Если папа приходил с репетиции домой и говорил с угрюмым выражением лица: "Шамси Бадалович звонил?", мы знали: они поругались. Если же он спрашивал веселым голосом: "Шамси не звонил?" - значит, наоборот, все прошло прекрасно. А ругались они, как правило, по двум поводам. Или Лютфали позволял себе на сцене слишком много импровизации, или Лютфали опаздывал на репетицию, ввиду того, что улаживал дела очередного просителя.

Из папиных ролей, увиденных мною в детстве, особенно запомнились роли Султанбека в "Аршин мал алан" и Мешеди Ибада. Нужно было видеть его жесты, позы в сценах с Амбалом. Зрители просто с хохоту покатывались. С возрастом я все больше и больше понимаю, что воспоминания о моем отце – самое большое богатство, которым я владею.

Гюльнара Абдуллаева (режиссер) … Вставай, приехали дорогие гости

Мы с моей старшей сестрой Хуршуд были маленькими, когда папа ушел из жизни. Мне было всего 11 лет, но я многое из моего детства помню. Главное – это общее ощущение праздника. Помню, что часто у нас собиралось много людей. Потом, когда я подросла, мне рассказали, что это были маэстро Ниязи с Хаджар ханым, Шихали Курбанов, Тофик Кулиев, Васиф Адыгезалов, Рамиз Мустафаев, Лейла ханым Бадирбейли.

Самым частым гостем был Шамси Бадалбейли. Помню после одной из премьер вся его семья приехала к нам домой. С Шамси Бадаловичем отца связывала долгая творческая работа и 45-летняя дружба. У них был напряженный рабочий график: часто обсуждение предстоящего спектакля и прошедшей репетиции проводилось в нашем доме сразу после ее окончания и могло продолжаться до утра. Моя мама с пониманием относилась к этому необычному графику. Нам с сестрой мама рассказывала, что вначале, когда только вышла замуж за папу, она испытала шок, от того, насколько резко отличается рабочий режим у популярного актера от обычного человека. Она совсем не была готова к такому образу жизни.

Папе удавалось смягчать углы, он постарался освободить маму от домашней работы. У нас были две домработницы, одна из них гуляла с детьми, другая была занята по дому. Но еду мама предпочитала готовить сама - она была фантастическим кулинаром, и папа ел только то, что готовила мама. Папа предпочитал, разумеется, нашу азербайджанскую кухню; обожал пити по-шекински, вообще, был большим любителем вкусно поесть. Когда у него обнаружили небольшое повышение сахара в крови, он сказал врачу: «Даже если я буду сидеть на диете, все равно умру, так лучше умереть сытым». В свою очередь, мама с удовольствием готовила, часто ей приходилось накрывать столы для многочисленных гостей дома. 25 лет она работала заведующей кафедрой немецкого языка в институте иностранных языков. Она вела серьезную научную и педагогическую деятельность: писала школьные учебники, читала лекции, принимала экзамены…

История любви моих родителей необыкновенная. Познакомились в 1941 году, полюбили друг друга, а поженились лишь спустя 15 лет. В первый же год знакомства папа вместе с Шамси Бадалбейли пришел сватать маму и получил отказ. Бабушка мамы татарская княжна Хадиджа ханым была шокирована тем, что ее любимую внучку сватает какой-то актер Музкомедии. "Если бы он был хотя бы драматическим актером, – говорила она, – а то оперетта!"

Прошли годы, папа сделал вторую попытку в 1945 году, когда получил Сталинскую премию за участие в фильме «Аршин мал алан». Вновь отказ. И так на протяжении 15 лет. В конце концов, бабушка, видимо поняла, что сопротивляться далее нельзя: маме уже 32, папе - 46 лет – и дала согласие. Но на свадьбу не пришла, все таки в душе их союз не приняла… Мама ведь была какое-то время замужем за полковником Хаджи Муратом Ибрагимбейли. Она была вынуждена согласиться на этот брак. Мама моя – дочь «врага народа» Ахмед бека Пепинова. Когда в 1949 года началась новая волна репрессий, маму уволили из института, где она преподавала. С Хаджи Муратом Ибрагимбейли она была в приятельских отношениях, он сказал ей: «Если ты станешь женой боевого офицера, я смогу за тебя заступиться». После регистрации брака маму восстановили на работе. Но спустя шесть месяцев она вернулась домой: больше выдержать не могла, она его не любила.

Ее брак с папой был потрясением и для первого ее супруга. Я с ним познакомилась случайно в 80-х годах. К тому времени он уже жил в Москве, стал заведующим кафедрой восточных языков, писал научные труды. Он был интересным человеком, красивым, умным, образованным. Так и не смог понять, почему мама ушла от него, и как она вообще могла выйти замуж за человека со средним образованием. Когда я сама ее спросила об этом, мама ответила так: «Знаешь, все те годы, что я прожила с Лютфали, я чувствовала себя настоящей женщиной». Мама рассказывала нам с сестрой, что когда папа ухаживал за мамой, его вызвали в НКВД и строго предупредили, что если он женится на «дочери врага народа», его карьере актера конец. Он продолжал с ней встречаться. Она отвечала взаимностью, хотя человек он был очень неудобный для семейной жизни.

Напротив входа в наш подъезд папа поставил скамейку для посетителей. С утра он принимал огромное число просителей, скамейка была предназначена для ожидающих. Просители входили в наш дом и рассказывали о своих бедах, проблемах. Он помогал всем; поток не иссякал, с семи утра ждали люди своей очереди побеседовать с папой. Часто он вместе с очередным просителем уезжал в какие-то учреждения. Однажды папа разбудил маму в семь утра со словами: «Вставай, приехали дорогие гости». Мама встает, накрывает стол, затем папа с гостями куда-то уезжает. Возвращается поздно ночью.
- Где ты был, где дорогие гости и кто они, – спрашивает мама.
- Я им помог, все наладилось, а кто они – я не знаю, – ответил папа.
- Ты ведь сказал, что это дорогие гости,- удивилась мама.
-Если бы я сказал, что впервые их вижу, ты не встала бы и не накрыла стол.

Как выяснилось позже, у этих людей тяжело заболел молодой родственник, и папа поехал с ними в Минздрав и добился направления на лечение в Москве. Купил им билеты в Москву, позвонил в Москву к друзьям, они встретили и отвезли в больницу.

Таких историй было много, но иногда мама не могла скрыть удивления. Я помню случай, когда речь шла о просьбах об освобождении из заключения в тюрьме. Мама спросила: « Лютфали, как ты можешь просить за людей, которые сидят в тюрьме?». Папа ответил: «Если я буду разбираться, - bu yaxşiliq deil. Если делаешь добро - делай. Если начинаешь думать: этому надо помочь, а этому – нельзя, это уже не доброта, поэтому я помогаю всем."

И люди его буквально боготворили. Потрясающая история была с Назымом Хикметом. Папа пригласил его в гости. У поэта было очень больное сердце, и когда он у входа подъезд узнал, что нет лифта, сказал: «Я не смогу подняться по лестнице». Папа стоял рядом, стоило ему обратиться к прохожим парням, как тут же четверо парней на руках подняли поэта по нашей крутой лестнице. Папа не сказал парням, что перед ними великий поэт, он просто попросил их помочь его другу подняться по лестнице.

Мама рассказывала такую историю. Ночь, она стоит на балконе и ждет возвращения папы: он был на свадьбе, и она стала беспокоится. Наконец, увидела, как он медленно приближается к нашему подъезду, вдруг какой-то парень сорвал с него дорогую по тем времена норковую шапку.. Мама думала - убежит, но вор, видимо, узнал актера, вернул шапку, и они стали о чем–то говорить. Затем папа приводит вора к нам домой и просит маму накрыть стол. Они беседуют, потом папа зовет маму и при ней обращается к парню: «Когда меня не будет дома, - я на гастролях или еще где – если тебе нужны будут деньги, приходи, моя жена даст тебе, сколько надо». Парень уходит. Мама обращается к папе: "Он только что сорвал с твоей голову шапку, а ты ему деньги предлагаешь у нас брать?» На что папа ответил: «Во-первых, шапку он вернул, во-вторых, очень нуждался в деньгах, поэтому и сорвал».

Прошло много лет, и когда папа умер, тот самый парень подошел к маме и сказал: "Помните меня?». Все 40 дней поминок он таскал стулья, столы, привел своих друзей, и они все помогали.

Папу до сих пор помнят и любят. Мама рассказывала, как однажды они пошли на поминки. Стоило им только войти в комнату, где стоял гроб с покойным, все присутствующие, даже члены семьи усопшего заулыбались. Потом мама сказала, что больше не пойдет с папой на поминки. При этом в быту он был очень серьезным человеком и шутил не часто.

Я понимаю, что мне очень повезло – родиться в семье двух таких ярких личностей – Севды Пепиновой и Лютфали Абдуллаева. Это – тот ориентир, на который всегда равнялись мы с сестрой, ориентир, о котором я рассказываю своим детям. А мой папа и сейчас помогает нам: многие вопросы решаются легко и по сей день, потому что мы - дочери Лютфали Абдуллаева. Добро никогда не исчезает бесследно, глядишь, в один прекрасный день, и тебе поможет человек. Так, как когда-то помогал людям Лютфали Абдуллаев.

Айдын К. Азим. Наблюдать за ним было наслаждением

(композитор, профессор Бакинской Музыкальной Академии)

По моему глубокому убеждению, музыкальный театр является своеобразным барометром состояния культуры и, естественно, аккумулирует настроения и чаянья народа в тот или иной период развития страны. В начале ХХ века музыкальные комедии Узеир бека отражали характерный для того времени просветительский запал молодой азербайджанской интеллигенции. А в середине века, уже в советское время, бакинский театр музкомедии выражал стремление народа сохранить свою национальную самобытность, увидеть на сцене хоть какую-то правду жизни сквозь шоры чудовищного вранья и жесткой цензуры.

Конечно, нельзя себе представить азербайджанский театр Музкомедии без Лютфали Абдуллаева. Это был актер, обладающий огромным талантом и невероятной энергетикой. Плюс великолепная школа, пройденная им в процессе работы с выдающимися нашими режиссерами. Фильм "Аршин мал алан" Рзы Тахмасиба и Николая Лещенко стал для него настоящей академией, где он постигал тонкости актерского мастерства.

Нужно знать, каким великолепным педагогом был Рза Тахмасиб, чтобы представить, как он учил молодого актера сдерживать и направлять в нужное русло перехлестывающую через край энергию. Посмотрите на мимику Лютфали, когда он просто мелькает на втором плане – мышцы лица все время работают: ни одного случайного движения, все точно выверено. Подобная отточенность, будь то походка, движения зада, поворот головы, отличали его игру всегда и придавали ей некий «шекинский» колорит. Вот на сцене Насиба уронила гребешок, и он провожает ее долгим взглядом, в котором выражено абсолютно все, что он думает о героине.

Наблюдать за ним было наслаждением. И ведь ни одного повтора! При этом он был величайшим мастером импровизации. Он и Насиба. Но зеленый свет их импровизациям давал Шамси Бадалбейли, режиссер, тонко чувствующий природу комического жанра.

Чтобы понять, каким образом из слабых, беспомощных советских пьес рождались шедевры, приведу случай из своей биографии. Как-то Гусейнага Атакишиев (светлая ему память), будучи в то время главным режиссером Шекинского театра, попросил меня написать музыку к пьесе, которую написал один из тамошних начальников. Заранее предупредил меня, что случай тяжелый, но отказать бедняге, который вообразил себя драматургом, никак нельзя. Дал мне объемистую тетрадку с текстом, в которой примерно три четверти было подчеркнуто синим карандашом, и четверть – красным. На мой вопрос, что сие значит, ответил: читай только красное! В результате получился вполне приличный спектакль, так что «драмодел» остался весьма доволен, искренне поверив, что все это создал он сам. Вот так, по-видимому, работал тандем Шамси – Насиба – Лютфали. Шамси намечал узловые точки спектакля и обозначал моменты импровизации.

Но что такое актерская импровизация? Ведь можно импровизировать и, не отходя от текста: стоит только сменить интонации и смысл реплик изменится. Никогда не забуду один случай. Я работал тогда звукорежиссером, и меня пригласили записать спектакль "Хиджран". Усадили над сценой. И вот смотрю: сидит Насиба и входит Лютфали. Нужно сказать, что великую Насибу рассмешить на сцене было невозможно – эта сама кого-хочешь рассмешит, не поведя бровью. Но тут Лютфали скорчил такую сердитую рожу, из глаз такие искры посыпались, что Насиба не выдержала и рассмеялась. Через минуту смотрю – весь зал смотрит наверх, в мою сторону. Оказывается, я в наушниках громко хохочу.

Импровизация этих двух потому и была блистательной, что отражала взаимосвязь с публикой. Отражала от спектакля к спектаклю по-новому. Вчера был один контингент, сегодня – другой, значит и игра будет другой. Увидев кого-то из знакомых в зале, Лютфали мог пройтись и по его имени, и по связанным с ним ситуациям так, что для всех сидящих в зале, кроме этого человека, это воспринималось как часть сюжета пьесы. Самое главное, это то, что у Лютфали, как ни у кого была какая-то особая актерская воспитанность – безграничное уважение к воле режиссера, несмотря на бурлящую внутри энергию.

Ужасно жаль, что он рано ушел. Мне кажется, его актерский потенциал содержал в себе и возможности драматического актера. Что-то вроде чаплиновского героя, маленького, смешного и… непобедимого.

Фархад Бадалбейли. ...Вы поняли, что показал руками товарищ Сталин?

(пианист, народный артист СССР, ректор Бакинской Музыкальной Академии)

Вся жизнь Лютфали полна интересных, поучительных и смешных эпизодов, ставших легендарными. В 1938 году Лютфали участвовал в декаде дней азербайджанской культуры в Москве. На заключительном концерте сидевший в ложе Сталин встает и аплодирует исполнителям. Зачарованные видом обожаемого вождя все участники движутся шаг за шагом к краю сцены, чтобы лучше разглядеть отца народов. Еще шаг-два, и артисты стали бы падать в оркестровую яму. Сталин делает обеими руками жест остановиться и отодвинуться от края сцены, что спасает актеров от падения. Занавес падает, труппа под впечатлением от аплодисментов вождя. И тут Лютфали заявляет: "Вы поняли, что показал руками товарищ Сталин? Каждому исполнителю выдать оклад за 12 месяцев!" Он был одним из немногих, кто в атмосфере всесоюзного поклонения всесильному вождю, сохранил независимость суждений, потому и осмелился в шутливой форме отрезвить, расколдовать зачарованную видом кумира толпу.

История эта получила продолжение. Конечно, о выходке Лютфали стало известно соответствующим недремлющим органам. Уже в Баку его вызвали на допрос и дали понять, что спасти себя от тюрьмы он может только, став осведомителем. Дали даже кличку "Леня". Что делать? Парню всего 24 года. Пришлось согласиться. Через некоторое время его вызывают на допрос.
- Ну рассказывай, что происходит в театре.
- Ничего особенного. Репетируем. Все спокойно.
- Как это, ничего особенного. А то, что между таким-то и таким-то был спор и они чуть не подрались, а то, что такой-то позволил себе высказаться о партии в недопустимом тоне? Иди! И в следующий раз будь бдительней!

Проходит какое-то время. Снова вызывают, и снова допрос. Докладывай об обстановке!
- Все хорошо. Репетируем. Товарищи ведут себя сознательно.
- Как сознательно, когда такой-то явился на спектакль в пьяном виде, а такие-то шушукались и рассказывали анекдоты. В конце-концов, кто кого должен информировать – ты нас или мы тебя? А ну пошел отсюда вон, и чтобы мы больше тебя не видели!

Обаяние его было просто фантастическим. Отсюда – такая бешеная популярность среди народа, которой он просто упивался. А потому позволял себе вещи, в те времена, да и сейчас, просто недопустимые. В связи с этим вспоминаются множество историй. Например, вот такая.

Среди друзей папы и Лютфали были люди самых различных профессий и должностей. В частности, министр строительства, который славился своим буйным нравом, в обращении с подчиненными был настоящим диктатором и матерщинником. Но человек был, видимо, интересный. Как-то, папа и Лютфали договорились с ним встретиться в одном из уютных ресторанов – посидеть, потолковать. Ждут час, второй – его все нет. Решили отправиться в министерство и выяснить, в чем дело (мобильников в то время не было). Оказывается, идет совещание, где он распекает строителей, на чем свет стоит – в зале стоит ор, и конца этому всему не предвидится. Что делает Лютфали? Входит с важным видом в зал и громко на всю аудиторию обращается к министру: "Салам малейкум!" Зал грохнул от смеха, и заседание закончилось в одночасье.

И ведь нигде не учился. Гениальный самородок. Хотя, безусловно, в театре он приобрел огромный опыт. Музкомедия того времени была ярким явлением. Очень сильная была русская труппа – Аллегров, Сазонова, Подгорная. Ставили классику: "Сильва", "Марица", "Свадьба в Маниновке". Дирижером был Чингиз Гаджибеков – исполнялись достаточно трудные оркестровые партитуры. И все на высоком уровне. Так что между двумя отделениями существовало своего рода соревнование. Они учились друг у друга. Безусловно, это очень подстегивало азербайджанскую труппу.

Отец очень высоко ценил Лютфали как удивительного актера. Ему была свойственна какая-то внутренняя свобода, которая проявлялась и в его суждениях, и в движениях. Маленького роста, кругленький, он был невероятно пластичен, и умел обыграть на сцене все, включая свою внешность. Например, ему трудно было сесть, положив ногу на ногу. Так он из этих попыток мог сотворить несколько маленьких этюдов-шедевров. А все эти созданные им образы чиновников-подхалимов! Это же настолько тонко схвачено, что работает и по сей день. Изменилось время, изменились одежды, но сущность чиновника – она ведь остается прежней. Такого мастерства перевоплощения как у него и Насибы, у теперешних актеров нет. При этом – какая культура поведения на сцене! Ведь дуэт Лютфали – Насиба, даже в сценах откровенной ругани, ни разу не сорвался на крик – миллион оттенков в споре, и все не повышая голоса.

Я знал дядю Лютфали очень близко, и могу сказать, что в быту он был очень серьезным человеком и шутил достаточно редко. И у меня это не вызывает удивления. Мне посчастливилось наблюдать в быту за Аркадием Исааковичем Райкиным. Как-то мы оказались с ним в одной компании: Ниязи, я и он. Это было после представления, и он сидел опустошенный и обессиленный. Нас всех позвали в гости, он долго отказывался, но ему пообещали, что там не будет много народу. И что же – когда мы вошли, увидели, что за столом сидят человек пятьдесят. Мало этого, напротив него оказалась какая-то крашеная блондинка, которая с недоумением и бесцеремонностью спросила: "Ну когда же вы начнете рассказывать анекдоты?!" Это все равно, что заставить Рихтера после концерта развлекать публику за ужином. И Лютфали был из этой породы – артист серьезный и глубокий.

Новруз Гартал. Прогулки по бульвару

Актер Новруз Гартал – живой архив Музкомедии. Автор книги об истории Музкомедии. И. Рахимли постоянно консультировался с Новрузом, который обладал исключительной памятью. В 1966 году Новруз поступил в театральный институт и уже со второго курса выступал на сцене Музкомедиии, стал ассистентом главного режиссера Шамси Бадалбейли. Помимо отличной памяти, внешности, прекрасного голоса, у юного актера есть еще одно великолепное качество – восприимчивость и бесстрашие.

Лютфали, Насиба и Шамси опекали юное дарование и старались обучить искусству гораздо более сложному, чем актерское мастерство. Искусству создания творческой атмосферы в театре. Поскольку очень скоро выяснилось, что у Новруза есть редкий дар – гармонизировать сложные отношения в актерской среде.

1967 год. Мне очень повезло, в институте мне преподавали такие звезды как Рза Тахмасиб, а в театре – Лютфали Абдуллаев. Он называл меня Новруз бала и брал с собой на прогулки по бульвару. Эти прогулки перевернули мое представление об актерском ремесле. Мне представлялось, что базовая основа для актера – память: прежде всего, надо заучить роль. Лютфали считал: база – импровизация. Учил меня оттачивать реакцию и никогда не комиковать. Брал меня на встречи с друзьями в чайхане, что находилась рядом с театром кукол. Раз или два в неделю там собирались его друзья: профессора, преподаватели вузов, ученые. Очень сложный мир, беседы о науке. Нельзя попасть впросак. Замечания, реплики Лютфали всегда были уместны и проясняли мне запутанные монологи ученых.

- А чем мы тебе интересны? – спрашивали педагоги. Лютфали отвечал: "Мои герои скопированы с вас, та же манера настаивать, вести споры, то же желание переиграть противника".

Меня это поразило. Актер изучает и использует не только манеру поведения, внешние проявления характера, но и логику рассуждений каждого. Казалось бы, где спор ученых, а где легкий жанр музыкальной комедии? Но, оказывается, именно это было для него своего рода питанием, и он великолепно использовал свои наблюдения, иногда поражая своего оппонента в театральных спорах - Насибу Зейналову на сцене и вне сцены.

Искусство ведения диспута интересовало его в первую очередь. Меня это удивляло: в конце концов, ведь не актер создает текст!

Я видел, что Лютфали был этим очень непростым людям интересен; он был нужен им – некий свежий взгляд, неожиданное мнение независимого наблюдателя. Лютфали объединял эту кампанию претенциозных честолюбивых мужчин. Иногда он одной репликой прояснял тайный смысл дипломатически завуалированных пикирований. Осаждал вспыльчивых, пресекал шуткой многословных, давал слово робким и стеснительным, тактично ведя меджлис, словноон вел спектакль: умерим амбиции ради создания интересной, насыщенной на события и открытия сцены. Более всего он любил и отмечал вспышки, озарения, когда вдруг в споре прорывалась точно и кратко сформулированная мысль. В эти мгновения смеялся от удовольствия. Это было совершенно иное качество остроумия, Лютфали как бы предлагал профессионалам взглянуть на проблему с неожиданной стороны. Кто были эти люди? В основном друзья школьных лет, с ними он в 1924 году приехал из Шеки в Баку.

В 1970 году мне пришла повестка в армию, Лютфали идет со мной к военкому республики, тогда им был Муртуз Кулиев, гигант двухметрового роста, мы с Лютфали ему были по пояс. Конечно, военком дал отсрочку мне на 1 год и провожая, сказал: "Лютфали, больше не приходи сюда. Рано или поздно меня посадят из-за тебя". - "Тогда перестань призывать в армию актеров и шекинцев", – ответил артист.

Тогрул Джуварлы. И до соседа рукой дотянуться, и счастье где-то рядом

(киновед)

Мои первые впечатления от кино - это сверкающий звуками экран. Великий немой заговорил и запел еще до войны. Но по-настощему зазвучал только после войны. Детство так и запомнилось, как нескончаемый водопад музыки: бешеный успех «Аршин мал алан», «Серенады солнечной долины», «Большого вальса», «Джорджа из Динкин джаза» и других замечательных музыкальных фильмов.

Старинный и единственный тогда в Гяндже кинотеатр Энгельса перебирался на лето в сквер напротив, ближе к речке – во вместительный летний зал. Война только кончилась, и кино, кажется, вдруг заменило людм все. Из сегодняшнего дня это может показаться удивительным, но было невероятно трудно попасть на хорошие фильмы о войне. Оставалась еще боль войны, потерь. И уже совсем удивительно, что появились первые спекулянты билетами: спрос рождает предложение, даже если это опасно.

Ближе к вечеру перед этим летним кинотетаром Энгельса было настоящее языческое стопотворение зрителей. А на веселые легкие музыкальные фильмы, вообще, было не попасть. Война прошла, и всем хотелось счастья, пусть даже пока чужого. А жизнь впереди казалась долгой и счастливой. Опьянение экраном было невероятное. На «Джордже из Динкин джаза» у меня украли только что купленные сандалики, прямо с ног: я сидел на руках дяди или мамы, уже не помню. Потому меня хором ругали за отсутсивие бдительности – мол, как я не почувствовал, что открывают застежки и уводят сандалики. И домой меня вели босоногим. Но ведь я был восторженным как все. Какая возбужденность, радостное беспамятство должны были царить в душе зрителей, если воришки могли свободно шастать под креслами или пристраиваться рядом и снимать детские сандалии. Чувство осязания на этих фильмах переставало работать – только восторженные слух и зрение.

В этом половодье экранной музыки «Аршин мал алан» занимал особое место. Оперетту знали и любили до войны. Но теперь арии из нее распевали буквально все и повсюду. Мальчишки распевали их на улице, а нувориши (каковые появляются после каждой войны), видимо в тайне и с особым смыслом распевали строки «Деньги есть? Есть. Есть». Действительно, денег тогда ни у кого не было, а были только у них. Словом, каждый находил в этом фильме свое. К тому же герои фильма, настоящие звезды экрана были рядом - в Гянджу часто наезжал театр Музкомедии, и некоторые герои «Аршин мал алана» как бы сходили тогда с экрана в жизнь.

Чаще всего, если мне не изменяет память, они выступали в «раковине» в парке, и за серьезным Лютфали Абдуллаевым увязывались толпы народа, правда, деликатно глазея на него с противоположного тротуара. Но их ожидал «облом» – настоящие комедийные актеры почти всегда неулыбчивы и серьезны, потому как только серьезность, внутренняя сосредоточенность делает человека готовым потом к взрыву импровизации, смеховому действу.

А слава Рашида Бейбутова в те времена была вообще безмерна. Актеры тогда жили небогато и, несмотря на славу, даже Бейбутов на короткое время ушел работать в эстрадный оркестр соседней республики. Когда этот оркестр наезжал в Гяджу «кукурузники» сбрасывали над городом листовки, оповещающие о гастролях. На листовках так и было написано «Солист – Рафаэль Бейбутов» . Это потом уже Бейбутов стал гастролировать по всему свету, создал свой театр песни.

После «Аршин мал алан» на «Азербайджанфитьме» снято немало достойных фильмов. Но этот фильм так и оcтался вершинным, потому что форма и содержание здесь совпали практически абсолютно. Во-первых, полная гармония музыкального и изобразительного ряда: здесь нет ни одной партии, которая воспринималась бы как концертный номер. Поют как выговариваются. Потом, когда началась мода на киномюзиклы (а были среди них и великие) стало очевидно, как легко взял эту высоту естественности «Аршин мал алан».

Во-вторых, орнаментальная рамка фильма оказалась самого высокого качества и была обусловлена выбранной натурой. Снимался-то почти весь фильм в двух естественных декорациях – роскошной мардакянской вилле Мартуза Мухтарова, которая еще до войны стала дендрарием, и на улицах Ичери Шехер. В кино – это большая удача: инерьер и экстерьер здесь сливаются в единое целое. Даже мелькающие порой на заднем плане рисованные задники как-то вписались в этот орнаментальный мир. Отсюда удивительно «домашняя» атмосфера фильма, его мягкость. Скажем так, мир здесь как дом: и до соседа рукой дотянуться, и счастье где-то рядом.

В-третьих, на «Аршин мал алан» сложился редкостный актерский ансмабль с абсолютным попаданием актеров на роли. Ни одного прокола – все на месте, причем на своем. Мне кажется, что именно этим объясняется тот факт, что ни вторая экранная версия, ни более поздние театральные постановки этой оперетты не смогли дотянуться до этой актерской ансамблевости.

«Аршин мал алан» так и остался историей о возможности счастья для всех, своего рода экранным утопическим миром, только без нажима и морализаторства. Но попробуйте даже мысленно «вытащить» из этого фильма гутаперчевого, веселого Лютфали-Вели - и фильм рассыпется в тот же миг. Потому что именно этот герой в неистовом и радостном поиске счастья. Он не слуга, он сотоварищ своего хозяина, который всей душой добивается счастья для Аскера, будучи в полной уверенности, что толика счастья обязательно достанется и ему. В этом вечном фильме у Лютфали Абдуллаева вечное место.

Джахангир Новрузов. Взращенный своим городом

(Заслуженный деятель искусств Азербайджана)

Если говорить о театре Музкомедии как о явлении азербайджанской культуры, то начать нужно с личности Шамси Бадалбейли. В свою очередь, появление подобной фигуры в нашей жизни отнюдь не случайно. Это стало возможным в результате активной деятельности азербайджанских просветителей и меценатов начала ХХ века. Среди них в первом ряду Зейналабдин Тагиев. Он был человеком, по сложившимся жизненным обстоятельствам, необразованным, но искренне озабоченным дальнейшей судьбой своего народа, его образованием. Потому и посылал молодежь учиться за границу, в Россию (того же Наримана Нариманова), спонсировал издания пьес и вообще литературы, строил учебные заведения и театры. Рассказывают, однажды, он спросил у верховного муфтия Кавказа, какие полезные дела можно сделать для своего народа, и тот посоветовал в частности 3 вещи. Первое, открыть женскую семинарию. Второе, построить театр, чтобы народ смог увидеть себя в зеркале. И третье, перевести Коран на тюркский язык, что бы верующие знали, во что верят. На вопрос удивленного Тагиева, почему именно женскую, тот ответил: "Нацию воспитывает женщина, мать. Духовный и культурный уровень нынешних азербайджанок не достаточен для воспитания детей в ХХ-м веке".

И плоды этого начинания не замедлили принести всходы. Одна из первых выпускниц женской семинарии Сона ханум Ахундова стала матерью Кара Караева, а другая Рагима Каджар родила двух сыновей, один из которых – Афрасияб написал первый балет на мусульманском Востоке и в Тюркском мире, а другой – Шамси создал азербайджанский музыкальный театр.

Не будь Шамси, не было бы ни Лютфали, ни Насибы, ни Башира, ни Алигусейна Кафарлы. Потому что, сплотившись вокруг этого широко мыслящего человека, актеры–самородки научились облекать свои таланты и мастерство в нужную эстетическую форму, и тем самым не только доставлять удовольствие народу, но и формировать вкусы азербайджанской элиты.

Будучи глубокообразованным человеком, Шамси Бадалович великолепно знал и традиции национального площадного театра, а потому в своей концепции комического жанра сделал ставку на свободу актерского мышления и импровизацию. Он сам был великим импровизатором, и его режиссерские находки уже таили в себе возможность свободного отношения к тексту. Метод его работы с актерами заключался в том, чтобы во время репетиций дать им как можно больше свободы – пусть фонтанируют отсебятиной и остроумными репликами, пусть подбрасывают свежие идеи. Безусловно, все это предполагало, прежде всего, свободное владение темой и ситуацией. Актеры, вобрав в себя сырой материал, пропускали его сквозь сито своих жизненных представлений, а поскольку жизнь – штука изменчивая, и многое зависит от мировоззрения окружающих тебя людей, например, от партнера по сцене, то на репетициях выдавались все новые и новые решения предлагаемых обстоятельств, варианты мизансцен и диалогов. Ведь от многого можно отбросить лишнее, а из малого ничего не выжмешь. Затем режиссер очерчивал главные драматические узлы: что-то объявлялось незыблемым, а что-то давалось на откуп актерской импровизации, так что на спектаклях готовый продукт пекся буквально на наших глазах.

Что же касается авторов всех этих пьес, то они сердились не на то, что с их текстом обошлись весьма вольно, а на то, что не они сами до этого додумались. Жадно ловили они каждую новую реплику актеров, записывали и искренно радовались тому, что их текст превращался в шедевр. Мальчиком мне доводилось часто присутствовать на репетициях. Помню, как авторов пьесы "Дом наш, тайна наша" Новруз Гянджали подошел к маме с тетрадью и ручкой:
- Насибаханум, это окончательный вариант? Вы больше ничего не добавите?
- Нэбилим (почем мне знать)…
- Если вы не против, я добавлю эти реплики к оригиналу. Как я сам не додумался до этого!

Было приятно вращаться среди этого коллектива, состоящего из великолепных профессионалов своего дела. Чего стоили художники-декораторы Аскер Аббасов, Беюк ага Мирзазаде. У Лютфали и Насибы был замечательный концертмейстер Люся Бабаян. Они ведь не имели профессионального музыкального образования, но разве можно было об этом догадаться, слыша их великолепные верхние ноты (мама с легкостью брала «си» второй октавы) или безукоризненное ансамблевое пение.

Отдельным удовольствием было – наблюдать за игрой артистов из-за кулис. Мама частенько брала меня с собой в театр. И вот как-то я наблюдаю: выходит из своей гримерной Лютфали в белой майке и длинных трусах (по роли в спектакле он должен был быть одетым именно таким образом), из другой артистической выходит мама, а по коридору им навстречу движется Шамси; и они реплика за репликой начинают элементарно хулиганить, подзуживая и толкая друг друга. Для меня, мальчишки, это было шоком – увидеть степенного, недосягаемо важного Шамси Бадаловича в этих его знаменитых очках в таком амплуа…

Да, он был из тех руководителей, который понимал, что актерам нужно давать возможность и покуролесить, и пересмеять друг друга. Было множество закулисных хохм… историй, при этом непорочные, искренние отношения, не было склок. И все это, во многом, благодаря старой гвардии во главе с Лютфали. В театре его называли не иначе как "Эми" (уважительное отношение к старшему).

Помню однажды решили подшутить над одним из артистов хора. Кассир, который выдает зарплату, сказал, что сначала нужна рекомендация "Эми", которую нужно затем отнести на подпись к Шамси Бадаловичу. Бедолага поверил, подходит к Лютфали, излагает свою просьбу, и тот, не моргнув глазом, отрывает кусок лежащей перед ним газеты, выводит какой-то текст и размашисто его подписывает. Можно представить, что было с Шамси, когда тот явился к нему с этой бумажонкой и просьбой… И таких историй множество.

О человеческих качествах дяди Лютфали можно рассказывать бесконечно. Удивительной широты был человек. Его отношение к своим маленьким дочкам было прямо таки трепетным. Помню, как наши семьи отдыхали в Ессентуках – так он из кожи лез, чтобы нам, детям достать все самое вкусное и свежее. Народ его буквально боготворил – скольких он спас от несправедливой тюрьмы, скольким помог устроиться на работу, со здоровьем, поместил в больницу!

А его житейский юмор…

Фильм "Улдуз" снимался в Астаре, а театр гастролировал в Ленкорани. Помню, как по нескольку раз в неделю мы ездили туда на его машине. За рулем Лютфали, рядом я и сзади мама. Мне тогда 9-10 лет было. Едем по новой дороге, и вот я спрашиваю:
- Дядя Лютфали, а вы можете ехать со скоростью 100 километров в час?
Он начинает наглядно демонстрировать: вот это я еду со скоростью 60 км, а теперь – со скоростью – 70, потом – 80. И как раз в это время поднимается сильный ветер, и на дорогу выкатывается огромный ком высохших колючек и пугает его, так что машина начинает петлять и вот-вот перевернется. Лютфали не моргнув глазом комментирует:
- Вот видишь, как трудно ехать на скорости 100 километров? Больше не проси!

Позднее, проработав в течение десяти лет в шекинском театре, я понял, откуда истоки его неповторимого юмора. Шекинцы – уникальный народ. За все годы моей работы мне довелось быть свидетелем только двух трагедий. Все остальные споры разрешались шутками. Например, такой вот случай. В советское время частникам не разрешалось торговать мясом на базаре. Но кто на эти запреты обращал внимание в Азербайджане, а тем более в Шеки! Веером выстраивались торговцы мясом, и у каждого было свое место. А тут вдруг двое не поделили места и поругались так, что один из них вытащил нож. Вот-вот пырнет. И в этот самый момент тот другой произносит с пафосом: "Давай, давай... Герой всегда умирает от рук негодяя!" - Все вокруг, включая самого "негодяя", прыснули со смеху…

Взращенный своим городом, определенной средой, Лютфали отразил их во множестве образов, настолько обаятельных и ярких, что, просматривая редкие сохранившиеся старые кадры, каждый раз не перестаешь удивляться: насколько же непостижима и тонка вот эта неразрывная связь жизни и музыкального театра.

Шекинцы вспоминают Лютфали

Племянница Лютфали - Алмаз и ее супруг Гейгез (голубоглазый), так его звали в народе, были одними из самых близких ему людей, в их большом доме он часто ночевал.
-На один - два дня наш дом и сад становились для него территорией отдыха и свободы. Всегда просил никого не звать, - вспоминает Алмаз.

Имя супруга Алмаз Заур, в Шеки все его звали Гейгез, он часто с удовольствием вспоминал о застольях с Лютфали.
- Лютфали терпеть не мог тех, кто имел шанс чего-то достичь, но оказался серостью. Иногда вместе мы совершали прогулки по Шеки, приветствовал одних и не замечал других. Многие на него обижались. Как-то он объяснил мне причину:
- Я помогал многим шекинцам; проходят годы, встречаемся случайно на улице, подходят, здороваются, а я им говорю «Кто ты и кем ты стал?»
- Это же я, - отвечают - Брат твоего соседа, ты мне десять лет назад помог попасть в институт.
- Да, помню, но я тебя не знаю. Потому что за 10 лет мне никто ничего о твоих успехах не рассказал, а теперь прощай.

Очень интересно рассказывал о таких встречах. Вроде бы как о смешных случаях, но по сути это был приговор. Он всем помогал и от всех требовал: мы должны тобой гордиться. Если во время застолья у меня дома или у кого-то приходил человек, которому он помог, но тот не работал над собой и просто нашел тепленькое место и незаметно доживает свой век, одного взгляда Лютфали было достаточно, чтобы тот встал и ушел.

Обожал мастеров. Рядом с моим домом, в соседнем квартале жил знаменитый гончар Шукюф–даи, приходил к нему в мастерскую и просто молча смотрел, как тот работает. Мастер наблюдал за работой мастера.

Гейгез отличался отличной памятью и с удовольствием рассказывал мне о встречах с актером.
- Утро. Лютфали и я завтракаем в саду. Алмаз принесла чай. Вечер прошел очень интересно, насыщенно, я пригласил пару общих знакомых, застолье получилось на славу. А теперь утро и надо чем–то угощать гостя. Я имею в виду не мед и сметану, а другое. Лютфали все время требовал, просил, жаждал. Его надо было угощать интересными людьми и историями. Я и сказал тогда: "Эх, Лютфали, не хотел тебе говорить, только очень у меня тяжелая жизнь." - "Интересно," – сдержанно говорит Лютфали. (Он знал, у Гейгеза были деньги, ни в чем не нуждался, да и характер у него твердый, никогда не жаловался).

"Очень у меня тяжелая жизнь, - повторяю я, выждал паузу и продолжил. – Вокруг меня одни скучные, серые, незаметные, неинтересные люди."

Смотрю, Лютфали мгновенно проснулся, улыбается, поощряет – продолжай, давай, давай, интересно. Охотник учуял дичь. Алмаз сходу включается: "Это кто тут серый, незаметный, бледный и, вообще, никакой? Это я что ли? Да я самая интересная женщина во всем Шеки. Я столько историй знаю, Лютфали и половину из них не сыграть. "Речь не о тебе, – говорю жене и обращаюсь к Лютфали. - Вот, например, неделю назад умер один из наших соседей, вроде бы пожил человек, должен был успеть накопить что–то интересное, а я не знаю ни одной истории, связанной с ним, чтобы угостить нашего гостя.

- А как его звали? – спрашивает Алмаз.
- Не помню, – отвечаю я.
- Как ты не знаешь имени соседа, на поминки которого тебя позвали?
- Что ты пристала, – говорит Лютфали,- Как Гейгез может знать имя человека, если он не помнит ни одного интересного случая с ним связанного!
- Давай выпьем за то, что бы нас с тобой всю жизнь окружали одни только интересные люди, – предлагаю я. Мы приняли по рюмке, и утро расцвело всеми красками, соловьи запели веселее и завтрак показался вкуснее, прекрасное получилось утро. Днем, на обеде у нашего знакомого Лютфали поднял тост за вкусных людей. Скорее всего, это было воспоминание о прекрасно начавшемся утре.

Сохранились воспоминания Союхбулаг - Айдына

так его прозвали, потому что долгие годы он был директором самого популярного ресторана «Союхбулаг».

- Мы часто обедали в маленькой компании: Бахтияр Вахабзаде, Лютфали, мой брат Маис, однажды был среди нас строитель Нуру. Он делал ремонт в родовом доме поэта, и тот его пригласил. УНуру тонкий юмор тактичного наблюдательного человека, Лютфали это ценил. Другой раз мы были втроем: Бахтияр – муаллим, Лютфали и я. Это был, примерно, 1970 год, и прошло уже 45 лет, а я помню беседу как вчера. Два друга с упоением, воодушевлением рассказывали друг другу разные истории из их молодости, много смеялись, хотя речь шла о голодных годах учебы в Баку.

Потом с не меньшим азартом говорили о необходимости проведения праздника именно шекинского юмора. Это была красивая мечта о возрождении национального театрального представления. Ведь в те времена все праздники были только советские, даже Новруз байрам официально не отмечался, так что об этом оставалось только мечтать. Их мечта осуществилась, в 1983 году в Шеки состоялся праздник шекинского юмора. К сожалению, уже без Лютфали. Праздник прошел именно так, как хотели его увидеть друзья: всенародное гуляние, театрализованное представление на стадионе, конкурсы актеров, певцов, карикатуристов.

Нуру Алиев (пенсионер)

- Каждый приезд Лютфали в Шеки был для нас праздником. Чаще всего актеры выступали в летнем зале в саду Физули. Зал был переполнен, мальчишки наблюдали за спектаклем с ветвей деревьев. Одним из этих мальчишек был Аловсят Садыгов, позднее один из лучших исполнителей роли Меджнуна. С годами многие из тех мальчишек стали учеными, министрами и всегда при встрече как одно из самых запомнившихся воспоминаний молодости рассказывали об этих концертах в летнем зале с участием Лютфали.

Он был путеводной звездой, все знали его историю и все хотели повторить этот путь. Я сам профессиональный строитель с 1955 года, какое–то время преподавал черчение в школе №10, которую в свое время закончили Лютфали, Сабит Рахман, Бахтияр Вахабзаде. Преподавал черчение тем самым мальчишкам, которые наблюдали спектакли из ложи для особых гостей – с деревьев. Очень важно в юности встретится с живой легендой.

Кто-то из этих парней рассказывал о тех концертах; сердце разрывается от смеха, а смеяться нельзя - упадешь. Как–то Бахтияр Вахабзаде пригласил меня на обед в ресторан «Сохбулаг». Кроме нас были, Лютфали, Айдын и его брат Маис. Лютфали был сдержан, не играл, просто наслаждался очень вкусными блюдами и не намерен был производить впечатление. Я был единственный, кого он не знал. То, как он наслаждался часто сменявшимися блюдами, был сам по себе великолепный спектакль. Лютфали сказал, что вкусные фильмы, книги, спектакли могут делать только те, кто ценят мастерство поваров.

Технология успеха точно такая же, как в кулинарии. Надо знать пропорции, какие добавлять специи, успех бывает у того, кто наслаждается процессом приготовления и умеет определять готовность по аромату готовящейся пищи. Он поднял тост за лучших поваров ресторана, он их прекрасно знал.
- У тебя на кухне минимум 15 поваров в разгар летнего сезона, - обратился он к директору ресторана Айдыну - убери из команды Джабира и еще одного – двух поваров, и прекрасный, знаменитый ресторан «Союгбулаг» превратится в столовую. Точно так же и при создании спектакля. Все и всегда держится на мастерах.
И предложил тост за мастеров.

В Евлахе министр транспорта проводил совещание, звали его Мамедали. В перерыве Лютфали обращается к министру:
- Я приехал с моим братом Асабали, очень хороший специалист. Дай ему место в своем министерстве.- Какое? – спрашивает министр
- Да хотя бы свое – отвечает Лютфали.
Министр выдавил из себя кислую улыбку.
-Я вижу, ты не готов, – говорит Лютфали. – Тогда может кого–нибудь из замов пора сдвинуть.
- У нас создается отдел по строительству вокзалов, – обращается к брату Лютфали министр. – Пойдешь?
Брат стал строить автовокзалы в Шеки, Закаталы, других городах. Лютфали помогал и другому своему брату.

Как-то Лютфали ехал на машине по какой-то сельской дороге. Вдруг движение остановилось, возникла огромная пробка. Оказалось, что умер ишак, и его тело лежит на дороге. Вокруг ишака собрался народ, машина уперлась в толпу, проехать было невозможно. Когда Лютфали обратился к милиционеру, тот сказал, что не может с народом ничего сделать и, может быть, он – Лютфали поможет. Лютфали подошел к толпе и громко объявил: родственники умершего и те, которые хотят выразить им свое соболезнование, должны остаться; все остальные расходитесь! Через минуту на дороге никого не осталось...

Про Нуру Алиева и Лютфали существует такая байка. Лютфали поздно приходил после спектаклей домой. Соответственно ночь для него начиналась где-то после двух часов ночи, а день – после десяти. И вот как-то звонит он к Нуру в половине второго ночи и говорит, что у него появилась идея – построить шкаф в прихожей и он хочет с ним посоветоваться. Разбуженный среди ночи строитель согласился и сказал, что он зайдет к другу и снимет размеры. На следующий день он звонит в дверь Лютффали в половине седьмого утра. Когда тот заспанный открыл дверь и с удивлением спросил, какое-такое срочное дело принесло его в такую рань, строитель ответил: "Если клиент дает заказ, мастер через четыре часа должен прийти и снять размеры". Таковы шекинцы.

Вагиф Керимов, заслуженный деятель искусств:

1967 год, мне 14 лет, выступаю в Шекинском театре вместе с Лютфали. Зал переполнен. Для начинающих актеров это был экзамен, мы должны были заинтересовать мастера своей игрой. Все знали его нелюбовь к комедийным трюкам, нельзя кривляться, надо удивлять зрителя и находить даже в очень известных пьесах что-то новое. После спектакля он собирает актеров, спрашивает, у кого какие проблемы, и звонит по организациям, начиная от домоуправления и кончая военкоматами. Во всех случаях достаточно было двух фраз, и проблема решалась в пользу актеров. Все исполнители по-одиночке подходили и спрашивали у мастера: "У меня есть шанс состояться как актер?" Каждому отвечал открыто:
- Надо пройти школу в сильном столичном театре, нужны годы терпеливой учебы у мастеров. Возможно, произойдет чудо, а это всегда сочетание таланта и характера. Но должно произойти еще одно чудо – вы должны пронести сквозь горькие порой годы ученичества светлое, праздничное самоощущение. Актер с ожесточенным трудной жизнью характером быстро сходит со сцены. Сохранить внутренний свет и пронести его сквозь годы жестоких испытаний – иначе нельзя. Требований много, и на театральный Олимп пробиваются единицы.

Многое для молодых актеров в его словах было неожиданным. Ведь часто все видится в розовом цвете: стоит приехать в Баку, одно удачное выступление, и дальше волна вознесет вас на вершину успеха. Вас все будут продвигать, поддерживать, помогать, и не будет никаких препятствий. Лютфали был откровенен: и в двадцать лет, и в пятьдесят каждым своим выступлением актер должен доказывать, что у него отличная школа. Вас ждет жесткий отбор, особенно это касается актеров комедийного амплуа. Стоит вам сказать: «У вас дар свыше, природный талант», и вы мчитесь в Баку за признанием. Но за каждой победой актера стоит умение заинтересовать режиссера. Помните, что в театре у вас будет дублер, который мечтает вас опередить.

Многих такие разговоры отрезвили и спасли от ошибочных решений. В юности Лютфали был актером в агиттеатре, из которого вышли несколько замечательных актеров. Таких, как Исмаил Османлы, Садая Мустафаева, Мамед Бурджалиев и другие. С большим уважением рассказывал молодым актерам о своем первом режиссере, директоре шекинского агиттеатра Бахшали муаллиме.

Лютфали с детства дружил с моим старшим братом Хатамом. Часто бывал в нашем доме, он очень ценил Хатама за острый язык, находчивость, юмор. В театральном мире Баку ходили легенды о репетициях - импровизациях Лютфали и Насибы. Мне же посчастливилось неоднократно присутствовать на импровизациях Лютфали и Хатама. Собирались наши знакомые, и вы знаете, смех раздавался редко, слушатели буквально ловили каждое слово, каждый поворот словесной дуэли между Лютфали и Хатамом. Хатам начинал рассказывать какой-нибудь эпизод, Лютфали подхватывал и развивал тему. Лютфали с большой симпатией относился к тем, кто воспринимал театр как школу, как учебный процесс. На импровизациях с Хатамом дурным тоном считался хохот: нельзя мешать участникам этого уникального явления – мейханы по-шекински. Улыбка, сдержанный смех истинных ценителей импровизации - лучшая награда. Лютфали ценил в Хатаме реакцию на реплики, неожиданную и парадоксальную. Лютфали всю жизнь был защитником способных, одаренных людей. Он их искал, выдвигал, работал с ними, помогал продвинуться.

У Лютфали было два брата, у младшего тоже были хорошие артистические данные. Он нашел им своеобразное применение: долгие годы был директором очень популярного в Шеки ресторана.

Фараим Гараев, директор водного отдела горисполкома в Шеки:

О Лютфали вспоминаю с огромной благодарностью, он сыграл большую роль в моей жизни. Это произошло в 1959 году. В автобусе бригада актеров ехала в село Карадаглы, проезжая село Гохмук, Лютфали попросил остановить автобус. Сошел с автобуса и обратился к стоящему на обочине дороги мужчине, его звали Абдулазял. У меня в Гохмуге жили родственники из рода Микаила Юзбаши. Пусть меня найдут: чем смогу помогу – и дал бакинский адрес. Год спустя я окончил школу и пришел по этому адресу.

Лютфали тепло встретил, помог с жильем, отвез на улицу Советскую, и я стал жить в доме родственницы его жены. Поступил в Политехнический, часто захаживал в дом Лютфали, помогал с покупками на базаре. Лютфали часто давал мне и моим друзьям билеты на свои спектакли. По вечерам после спектакля Лютфали брал меня на прогулку по бульвару. Выйти с ним на улицу было нельзя, все подбегали и все считали, что у актера есть время и энергия отвечать каждому. Лютфали был вежлив со всеми, у него было много знакомых, все подходили к нам, приветствовали знаменитого актера, мне было приятно, что мой родственник – всеми любимый известный артист.

Я старался не ударить лицом в грязь и учился хорошо, рассказывал ему о своих успехах. Уже на первом курсе стал получать повышенную стипендию как лучший студент, со второго курса стал подрабатывать на стройке. На четвертом курсе я стал и мастером цеха, кандидатом вступления в компартию, и начальником футбольной команды нашего ДСК0-2 Главбакстроя, где я работал после занятий в институте.

Вот я был вынужден впервые за всего годы учебы в Баку обратиться за помощью к Лютфали. На одном из матчей судья засуживал нашу команду, дал несправедливый пенальти в наши ворота, тренеры и я выскочили на поле, я не сдержался и дал судье затрещину. Судья написал жалобу, и началось следствие. Мне грозило исключение из института, из комсомола, увольнение с работы. Я обратился к Лютфали и сказал ему, что, как назло, у судьи брат - второй секретарь комитета партии Наримановского района, где находится моя работа и где я должен был вступать в партию. Мы с ним едем, заходим к первому секретарю, как сейчас помню, его звали Наджмеддин Садыхов, и он объясняет суть просьбы. "Юноша темпераментный, обожает футбол, так стоит ли из-за одной оплеухи портить ему будущее и лишать команду отличного организатора, а партию верного бойца?

Первый секретарь рассмеялся и согласился с гостем. Вызвал своего зама, родственника обиженного мною судьи, и попросил передать тому, чтобы он в будущем более объективно судил футбольные матчи, а также принять меня в партию вне очереди. Вскоре узнаю, что судья снял все претензии ко мне, а спустя неделю я был принят в ряды коммунистической партии.

Когда я получил диплом, Лютфали предлагал мне остаться в Баку, обещал помочь с работой, но по семейным обстоятельствам, я вернулся в Шеки. Показал себя энергичным руководителем и вскоре стал первым замом горсовета, парткомом шелкового комбината. Никогда не скрывал от близких, что моя жизнь могла пойти по совершенно иному пути и что во всем мне помог Лютфали. Вспоминаю об этом человеке всегда с любовью и благодарностью. Казалось бы, я так его подвел, а он всегда подчеркивал, что "Фараим излишне темпераментный, зато он всего добился своим трудом и энергией". Он всем помогал, но уважал, прежде всего, тех, кто сам пробивался в жизни.

Севиндж Гадирова (этнограф, сотрудница НИИ археологии и этнографии):

Лютфали даи был частым гостем моего отца Бахаддина Гасанова в 1950- 1960 годы. Их связывала любовь к поэту Вахиду. Сначала гости обедали, их было немного, не более двух-трех человек. Я помню, Лютфали даи всегда держал рядом бутылку с айраном из буйволинного катыха и запивал айраном долму. Его очень интересовали рассказы моего отца о Вахиде.

Мой отец был гораздо моложе Вахида, учился в Политехническом, но все время пропадал на меджлисах с участием Вахида, забросил учебу. Он обожал этого человека, знал наизусть многие его стихи. "И чем меньше они имели шанс быть опубликованными, тем больше я их обожал", - рассказывал впоследствии он. В этом месте рассказа гости смеялись. Лютфали задавал отцу множество вопросов, и если бы я была постарше, мне могло показаться это странным – признанный, обласканный властью актер боготворил человека, который открыто не признавал ни Сталина, ни Хрущева.

Помню, как отец подарил Лютфали даи очень редкую пластинку исполнителя мугама Шекили Алескера, она была записана в Польше до революции одновременно с пластинкой Джабара Карягды. Это был знак высшего уважения. Интересно, я тогда была уверена, что к нам в гости приходит певец. В моем детском восприятии Лютфали даи был музыкантом. Он прекрасно сам исполнял мугам и слушал мугам, как умеют слушать знатоки.

Гости читали стихи, свои и Вахида, мой отец и Лютфали исполняли мугам. Если бы мне тогда сказали, что у нас в доме гостит знаменитый комик, я бы удивилась безмерно. Сначала я узнала Лютфали даи как тонкого знатока мугама и ценителя поэзии, и только позднее из фильмов – как мастера комедийного жанра. По-моему, в такой последовательности рассматривать эту личность гораздо интереснее.

Спасибо Лейле Абдуллаевой за предоставление материала для нашего сайта.

© При использовании материалов данной статьи ссылка на сайт "НАШ БАКУ"(www.ourbaku.com) ОБЯЗАТЕЛЬНА!