1920 - 2010
Статья в работе
Вот была бы у нас машина времени, и мы могли бы все собраться сейчас за большим столом, во главе которого сидела бы сама 100-летний юбиляр.
И каждый из нас вел бы свой рассказ - повествование о первой встрече с ней, конечно, выбирая самое веселое и знаменательное. Вот бы она смеялась, кидала реплики, поправляла и уточняла.
Это был бы один из самых веселых вечеров в нашей жизни. Но главное здесь БЫ.
И все таки мы соберемся, пусть и на расстоянии друг от друга, и расскажем самое запомнившееся, и все это будет о ней и в честь нее, оставившей заметный след на земле в спасенных ею людях и память о себе не только в сердцах ее родных, но и всех, кто когда-нибудь сталкивался с нею. И она нас услышит!
Дорогая РАИСА ИЛЬИНИЧНА – это о вас и для вас!
Всегда говорил, да и опять повторюсь, что я, какой есть (не мне судить - хороший или/и плохой), сформировался под влиянием трех людей: мамы - Раисы Ильиничны Авербух, моей жены Жени Жорницкой и моего первого шефа и наставника Девика Вигдорова. А написал ли я что-нибудь о маме?
Вот все три мои книжки: - "Прогулки с курицей" [1]
- «Лунная радуга» Shirin/dp/1530390354/ref=sr_1_3?s=books&ie=UTF8&qid=1459109929&sr=1-3&keywords=gregory+shirin
- «Прогулки с курице и без» [2]
Ни в одной из них нет рассказа про маму. Как так могло такое случиться? Но, проглядев все книжки, я быстро понял, что мама, как была так и есть, – неотъемлемая часть моей жизни и она проходит так или иначе участником почти всего мною написанного. С мамой связана и история имени "Геня", и название "Прогулки с курицей", и грустно-веселые «Кладбищенские истории», и «Пациент больницы #4», и «Хуртур»… Практически в любом рассказе есть или мамина фраза, или мамин совет, или смешной случай из ее полувековой медицинской практики.
19 сентября - мамин день рождения, в этот день родилась и ее вторая правнучка Шейна, сегодня студентка Стэнфордского Университета. И в этом году мы отмечаем 100 лет со дня рождения Мамы - Раисы Ильиничны, Доктора Авербух, Тети Раи, Бабы Раи, даже Раечки, если остались еще те, кто называл ее так. Я очень рад что так много родных и близких, разбросанных сегодня по всему свету, откликнулись на мое предложение собрать на этой страничке свои самые светлые и теплые воспоминания о ней.
Я горжусь обеими своими дочками, но старшая - Софья Щирина, единственная в нашей семье, кто унаследовал профессию Бабы Раи. Сегодня она известный в Лос-Анжелесе врач-дерматолог, подарившая мне четырех замечательных внучек, носящая имя маминой мамы и, что особенно приятно, не забывшая родной русский язык.
Моя бабушка, Раиса Ильинична Авербух, любила шить. На журнальном столике у бабы Раи всегда лежали журналы моды «Бурда». C фотографий улыбались стройные манекенщицы в роскошных платьях, которые для меня отличались друг от друга только цветом: понятия «фасон» я тогда, и ещё долго потом, не сильно понимала. Журналы я перелистывала, как сказки с красивыми картинками, но не очень интересным содержанием; так - когда делать было нечего. Но поражало мое детское воображение то, что бабушку больше всего радовали не яркие глянцевые фотографии «принцесс», а тоненькие, испещренные перекрещивающими пунктирными и жирными чёрными линиями непривлекательные листы, напоминающие морские карты, которые она бережно извлекала из самого нутра «Бурды». Эти вожделенные выкройки бабушка горячо обсуждала с моей мамой, сыпля непонятными словами типа «рукав кимоно», или «приталенная грудка», и мне это казалось каким-то шаманским таинством. Баба Рая шила запоем, иногда часами. Часто к моему удивлению, когда я уходила спать, перед ней были бумажные выкройки, а когда просыпалась, на швейной машинке лежало уже нечто похожее на платье.
Бабушкина мама, Софья Моисеевна (в честь которой назвали меня) была профессиональной швеей. Она даже шила при дворе последнего императора Николая. В наследство и от неё, и от свекрови, бабе Рае остались две роскошные старинные швейные машинки: массивный черно-золотистый блестящий «Зингер» со столиком и кружевной чугунной ножной педалью, и чуть поменьше, «Кайзер», с ручным приводом, тоже украшенный золотыми узорами на чёрном фоне, в уютном сундучке с ключиком. Этот «Кайзер» баба Рая, скрепя сердцем, отдала в пользование моей маме, своей невестке, когда стало очевидно, что её собственную дочь Нану, шитьё не интересует, а на двух машинках одновременно даже вездесущая баба Рая шить не могла. По вечерам «мы с мамой» часто шили, то есть шила мама, а я стояла рядом с ней и гордая, как индюк, оказанным мне доверием, крутила приводную ручку. Забегая вперёд, признаюсь, что к бабушкиному разочарованию строчить на «Зингере» я так и не научилась. У меня не хватало координации движений рук и ног одновременно. Машинка рывками дергалась, спотыкалась, нитки рвались, бабушка нервничала. Да и портниха из меня получилась весьма посредственная, несмотря на многообещающее генетическое наследие.
Даже в своих модных новых платьях бабушка не была похожа на модели из журнала «Бурда». Она была маленькая, в огромных толстых очках, которые она снимала только когда читала, близоруко щурясь на почти вплотную придвинутый к глазам текст. Через очки её большие голубые глаза выглядели маленькими огоньками неопределённого цвета. Всю мою сознательную жизнь я помню её с короткой стрижкой, без косметики, без маникюра. И при этом она светилась! Светилась внутренним светом и обаянием, которые видны были любому, и дворнику, и академику, которые сразу притягивали и располагали к себе.
Она хохотала звонко до слёз, часто над одной и той же смешной историей, и всегда была благодарной слушательницей. Она была сентиментальна, и глаза у неё чуть что были на мокром месте, и высыхали также мгновенно, как влажнели. При этом она спокойно и прямо, глядя людям в лицо, произносила слова «рак» и «метастазы», отмеряла, как портной сантиметром, сколько больному той жизни осталось, и, как это не было страшно, оказывалась права. Она вставала среди ночи, вызывала такси или ловила частника (и это в Баку, где в те годы многие женщины даже днём вообще не садились в чужую машину без сопровождения) и мчалась на другой конец города проведать своего послеоперационного пациента. Она жарила оладушки, держа в руке хирургический зажим с ватным тампоном, который она макала в топленое масло и смазывала им сковородку. Она не только шила - она жила запоем, жадно -ей было интересно -стараясь успеть прочесть, выучить, приготовить, продегустировать, связать, понять...На заваленном журнальном столике лежали « Бурда» и «Наука и жизнь», «В мире науки» и «Иностранная литература», поваренная книга Похлебкина, медицинские журналы на немецком языке, самоучитель английского , брошюра по макраме, кроссворды, анамнезы, медицинские статьи и диссертации, которые она писала за азербайджанских «ученых» (что было существенной прибавкой к ее скромной врачебной зарплате) ... Спала она всегда мало, наверное, боялась пропустить что-то важное.
В 1989 году эмиграция разделила жизнь на две половины, между которыми лёг Атлантический океан. Бабушка хорошо понимала, что если для молодых членов семьи отъезд в Америку откроет новую главу, то в ее повествовании приходит время эпилога. И как всегда - на самом интересном месте...Тем не менее Баба Рая ехать согласилась, однако поставила условие, что без швейной машинки она в Америку не поедет. Размер контейнера, в котором разрешалось послать по морям-по волнам все нажитые за жизнь ценности и барахло, решил судьбу двух швейных машинок «выбором Соф(ь)и». Крупнокалиберный чугунный «Зингер» ушёл на дно на «Титанике» той жизни и среди зелёных мутных водорослей воспоминаний кормит мальков памяти. А компактный сундучок с «Кайзером» благополучно приплыл в Нью-Джерси, и после года скитаний воссоединился с бабой Раей в новой стране.
Двадцать лет прожила Раиса Ильинична в Америке. Почти до конца не расставалась она со своей тягой к новому и интересному. Она довольно прилично освоила английский язык, растила внуков, понянчила правнуков. Занималась в кружке иврита, завела подружек, ездила с ними в Европу, путешествовала по Штатам...Любимой детской книжкой бабы Раи были «Приключения Тома Сойера и Геккельбери Финна». На мои студенческие каникулы я позвала бабушку с собой в Новый Орлеан воочию посмотреть на Луизиану из книг детства. И хотя с тех пор уже прошло очень много лет, всегда вспоминаю об этой поездке с улыбкой. Радуюсь, потому что осознаю, как мне повезло иметь, ценить и любить такую бабушку, с которой взрослая внучка ХОЧЕТ провести каникулы. Радуюсь, потому что никогда не забуду какое искреннее наслаждение получала баба Рая, катаясь по серой Миссисипи на пароходике, и как заливалась от смеха, чувствуя, что пьянеет от первого же глотка Mint Julep. Радуюсь, когда вспоминаю как гуляя по парку баба Рая случайно вступила в муравейник. Мгновенно лодыжки стали чёрными от облепивших их кусачих муравьёв. Я схватила её в охапку, благо маленькая и лёгонькая она была, как ребёнок, вприпрыжку принесла к фонтану, и опустила в него ногами. Даже фотография есть, сидит моя бабушка на скамье у фонтана, держит в руках мокрые капроновые чулки и хохочет, хохочет, в восторге от жизни. Такой я навсегда я её запомнила и люблю.
В этом году бабушке исполнилось бы 100 лет. А мне будет 50, столько - сколько было ей, когда мое рождение присвоило ей титул «бабы Раи». Даже не верится! Жучка за внучку, внучка за бабку... неужели и у меня когда-нибудь будут внучки? Будут ли они мною гордиться, хотеть провести со мной каникулы, слушать мои истории? Время покажет.
А пока вернёмся к швейной машинке моей бабушки. Она уже давно живёт (да, именно живет, а не стоит) у меня дома, старая и надежная как верный пёс. Сшила я на ней за эти годы и свадебное покрывало, и свой костюм для Венецианского карнавала, и пальто для плюшевого мишки моей дочки Раечки (Риси). По-прежнему поворачивается в замке старинный ключик, сверкают золотые узоры, исправно ходит вверх и вниз знаменитая патентованная иголка, крепкими узелками любовно вшивая в канву воспоминаний новые лоскутки.
Спасибо Софе за чудесный рассказ, а теперь слово моей любимой сестре Нане Кастальской. Нана уехала в Америку еще в 1979 году и воссоединилась с мамой и папой только через целых 10 лет. Мама прожила в большом и уютном Наночкином доме в Нью-Джерси целых 20 лет, окруженная теплом и заботой, за что сестричке огромное спасибо.
Моя мама была совершенно необычным человеком во всех смыслах этого слова. Наверное, про таких людей говорят - человек ренессанса.
Как сказал Лев Николаевич, «все счастливые семьи похожи друг на друга». Действительно, но в каждой семье есть свои интересные истории, и всегда есть о чем рассказать. Но мне кажется, что наша семья и счастливая по-своему, а все потому, что у нас с Геней замечательная мама.
Мамины родители из обычной и, в тоже время, необычной семье из украинского штетла, где-то недалеко от Чернигова. Дедушка закончил хедер, выучился на бухгалтера, переехал в Баку, а потом привез и отца, и мать, и остальных шестерых братьев и сестер. Дедушка Илья Владимирович Авербух дослужился до должности начальника финансового отдела Азербайджанского треста морской нефтяной разведки, получил орден Ленина и Трудового Красного знамени, но до конца жизни думал и считал на идиш. Он ушел на пенсию в конце 60-х годов.
Бабушка Софья Моисеевна (в девичестве Гуревич) была портнихой - белошвейкой и даже шила при дворе последнего императора. Где и как они встретились с дедушкой история замалчивает, а может быть я подзабыла, но в результате появилась мама.
Мама закончила школу с Похвальной грамотой (эквивалент золотой медали), что давало возможность поступать в любой ВУЗ без вступительных экзаменов. Но маминой мечтой был театр.
И вот они с дедушкой едут в Москву, ведь экзамены сдавать не надо – поступай куда хочешь. И мама решила попробовать в театральное училище (опять не помню - то ли Щепкина, то ли Щукина). Все что надо было пройти - творческий конкурс. Дедушка согласился только потому, что был уверен, что очки и маленький рост произведут отрицательное впечатление на принимающих.
Но как он ошибался. После прочтения басни Крылова «Лиса и виноград» мама была принята. На обратном пути домой то ли мама умоляла отца, то ли дедушка перед мамой стоял на коленях, чтобы та отказалась от идеи, в еврейской семье иметь дочь-актрису было немыслимо, и мама уступила.
В расстроенных чувствах она подала заявление в медицинский институт. Так она стала врачем - онкологом. Мама – врач, это уже отдельная книга, а не короткий рассказ.
Скольким людям она спасла или просто продлила жизнь. Сколько молодых женщин, включая меня, спасла от безобразных рубцов после мастита.
Мамина мудрость, работоспособность и сила воли до сих пор меня потрясают. Мама была очень строгой мамой, но очень любила нас.
Когда я уехала в Америку, она попрощалась со мной, как мы все тогда думали, навсегда, а оказалось на 10 лет. Могу только представить, чего ей это стоило. А когда Геня наконец решил ехать за мной, она, не задумываясь, оставила карьеру ведущего хирурга, приехала в чужую страну и стала просто бабушкой.
Хотя быть просто бабушкой - было не по-маминому. Она выучила в Америке английский и иврит, побывала почти во всех музеях мира. Благодаря ей, мои дети сносно говорят по-русски. Они знают романы Джека Лондона и Фейхтвангера, которые мама им читала на русском.
Это только маленький лист маминых достижений в эмиграции. И здесь она завела много друзей, которые ее любят, помнят и вместе с нами отмечают 100 летний юбилей удивительного человека, которым была моя мама - Раиса Ильинична Авербух.
Спасибо Наночке! Давайте вернемся к Доктору Авербух. Для меня мама и больница – две вещи неразделимые. Помню, как мама брала меня с собой на работу, когда она еще была научным сотрудником в Научно-исследовательском институте онкологии, рентгенологии и радиологии, директором которого был Исаак Соломонович Гинзбург. Находился институт радом с больницей им. Семашко. С тех пор а всегда доверчиво (это не значит - с доверием) отношусь к людям в белых халатах. Помню – Ой это Генечка, как он вырос! Но помню, и как мама плакала, когда ее и многих других уволили в зловещем 1953 году. С тех пор он перешла в Городскую Онкологическую Больницу, где и проработала до отъезда.
Вот две прощальные (перед отъездом) фотографии сделанные во дворе маминой больницы. Никогда не забуду, как плакали больные: «На кого вы нас покидаете!» Откликнитесь те, кто жив и помнят.
