Вспоминает врач Михаил Моисеевич Сальман
Имя врача Марии Наумовны Брук было известно, без преувеличения, каждому бакинцу. Но лучше, чем написал о ней ее сын – Марк Яковлевич Гинзбург, поверьте – невозможно. Поэтому, с его любезного разрешения, я просто публикую выдержки из его книги:
Недавно в Бостоне я познакомился с доктором Раей Авербух. Оказалось, она - бывшая ученица мамы. И вот, что она рассказала. Как-то к ней обратился больной с опухолью в области живота. Всё, и симптомы и рентгеновскии снимок указывали на явную раковую опухоль. Авербух предложила больному немедленную операцию. Но скоро ей позвонила мама и спросила был ли у нее такой-то больной и какой диагноз она поставила? Авербух ответила: «Рак». На что мама возразила: «Раечка, никакого рака у него нет, у него очень редкое заболевание, определенная форма аневризмы брюшной аорты», и привела соответствующие доводы. Впоследствии это подтвердилось.
Мама была хирургом милостью Божьей. Она не только великолепно оперировала, но и заботливо выхаживала своих больных. Плюс ко всему - обаяние и прекрасная речь: с равным блеском произносила застольный тост и выступала на серьезной конференции.
Больные на нее молились. После проведенной тяжелой операции она бывало и ночью звонила в больницу, справлялась о самочувствии оперированного.
Рена [жена автора], студентка мединститута, присутствовала на маминых операциях и была поражена их совершенством и изяществом: все слой за слоем появлялось, как в атласе, нигде не кровило, все шло внешне так легко и логично, что, казалось, и сложностей никаких нет.
Среди ее студентов был и будущий известный московский профессор, специалист по легочным операциям Виктор Маневич. Много лет спустя он сказал мне, что решение стать хирургом возникло у него именно после посещения маминых операций.
Недаром мама прошла школу у хирурга с европейской известностью Акиншевича и у прекрасного хирурга Франкенберга.
Известность ее в Баку была велика. Когда я уже был взрослым, многие, знакомясь со мной, вдруг восклицали: «А, так вы сын доктора Брук!». И только много позже мама с удовольствием отметила, что ей стали говорить: «А, вы мать Марка Яковлевича Гинзбурга!»
Она обладала сильной волей. Обычно врачи избегают оперировать своих близких. Но мама без всякого сомнения прооперировала и своего любимого внука Сашеньку, и меня.
Даже в глубокой старости - под 90 лет, когда она часто не узнавала окружающих, она оставалась врачом.
____________________________________
Я уже писал, что бакинский «Клондайк» привлекал многих молодых и энергичных людей, и что одним из них был Мейер Карасик – виртуоз сапожник. В поисках счастья он объездил мир, был хорошо устроен в Аргентине. Но так и не смог забыть одну из маминых сестер. Вернулся к ней в Россию, женился. И в 1905 году вывез из Черниговской губернии в Баку мою бабушку Эстер Брук, всего год как овдовевшую, и восьмерых её детей. Самой младшей из них – Марии (Мнухо) было тогда 9 лет. Она стала гордостью семьи, единственная пробившаяся в то трудное время к высшему образованию.
В 1912 году мама с серебряной медалью окончила Бакинскую гимназию, а в 1913 г. - восьмой – «педагогический класс». И тут же, семнадцати лет, поступила в Харьковский женский медицинский институт - практически единственный в то время в России, где еврейка могла стать врачом.
... в декабре 18-го года прекрасно сдала экзамены, и удостоилась “диnлома лекаря с отличием”.
С маминых фотографий тех лет глядит очень милое лицо, с прекрасными умными еврейскими глазами. Густые черные волосы собраны узлом на затылке. Одна из фотографий на толстом картоне - своеобразное удостоверение личности На ее обороте подтверждается, что оригинал: «…действительно есть Мнуха Нохимовна Брук, что подпuсью и nриложением казенной nечати удостоверяю. Полиции Надзиратель /подnись/ 1913 г. Авгycт 7 дня.»
В январе 1919 года она стала за операционный стол в Михайловской больнице г.Баку. А в мае ей пришлось оперировать двадцатилетнего Евсея Гинзбурга, романтика большевика, раненного в ночной перестрелке, которые часто случались в то время на улицах города.
Евсея проведывал его брат Яков. Через три года Яков Гинзбург и Мария Брук поженились.
Позже мама увлеклась детской хирургией и ортопедией, создала и возглавила первое в республике детское хирургическое отделение в Сабунчах. Дети относились к ней с полным доверием, а родители боготворили.
Как-то администрация сабунчинской больницы устраивала новогоднюю елку для детей сотрудников. Больница была большая, детей пришло много. Каждый получил мешочек с подарками (сладости и какая-нибудь игрушка). Когда подарки были уже розданы, появилась взволнованная мама: оказалось, что все 35 больных детей в ее отделении остались без обещанных подарков - кто-то подвел. Мама обратилась к детям сотрудников с такой красочной речью, так их воодушевила, что все до одного немедленно отправились в детское отделение и поделились своими подарками с больными ребятами.
В Баку живет известная семья Шахтахтинских. Вообще, окончание азербайджанской фамилии на “ский”, указывает на принадлежность к аристократическому роду. С Тогрулом Шахтахтинским, ныне академиком Азербайджанской Академии, нас связывали многолетние приятельские отношения. Случилось так, что внучка Тогрула, девочка лет четырех, вывихнула себе руку в локтевом суставе. Её тут же отвезли в лучшую детскую больницу. Там ее долго мучили, но так и не сумели вправить ручку. Поехали в травматологический центр. И там не получилось. Стали заводить разговоры о необходимости попытаться вправить под рентгеном. И тогда Тогрула осенило - надо немедленно мчаться к Марии Наумовне. И случилось что-то вроде чуда: мама одним легким движением поставила ручку на место. И потом, когда девочка вела себя неосторожно и вывих повторялся, а взрослые впадали в панику, она их успокаивала: "Ничего-ничего, скорее к Марии “Науковне". А мама в глазах девочки долго оставалась сказочной доброй феей.
За много лет до этого случая, когда я был совсем мальчишкой, мы с мамой ехали берегом моря на узкоколейном поезде «Кукушке» из Мардакян в Бузовны. Всего пути минут двадцать. На конечной станции Бузовны, расположенной прямо на пляже, мы еще не успели выйти, как вагон заполнился молодыми людьми, вдоволь накупавшимися, и возвращавшимися домой. У одного из них градом катились слезы, и мама заметила, что рука у него висит плетью. Мама сразу определила вывих в плечевом суставе. Мы подошли к нему. Мама велела мне взять его за кисть и энергично потянуть руку вниз, Я взял парня за руку, а мама спросила: «Что, в волейбол играл?». Парень не успел кивнуть, как мама без всякого усилия поставила руку на место. На лице парня отразилось изумление, видимо, боль его тут же отпустила. Он что-то стал благодарно говорить, но мы торопились к выходу из вагона. Поезд скоро тронулся. А парень, высунувшись в окно, кричал «Как вас зовут!?»
Надо ли говорить, как я был горд за маму!?
Последние 30 лет мама проработала в железнодорожной больнице и пользовалась доброй славой на всей Азербайджанской железной дороге. Часто больные, приезжавшие с дальних станций, сходу просили, чтобы операцию им делала доктор Брук.
На московском вокзале достаточно было сказать любой проводнице поезда Москва-Баку, что это посылка для доктора Брук, чтобы проводница с удовольствием ее взяла.
Проявляла она удивительное присутствие духа и тогда, когда губительная опасность нависала над близкими или над нею самой.
...В конце 1948 года я, студент Московского Энергетического института, получил из Баку почти детективное задание: встретить бакинский скорый поезд, получить у проводника 5-го вагона пакет, отправить его ближайшим поездом в Ленинград и сообщить туда номера вагона и поезда.
Суть заключалась в том, что за неделю до этого маме что-то очень не понравилось в её родинке на животе. Не теряя времени на исследования, она легла на операционный стол, йодом очертила на себе вокруг родинки площадь величиной в ладонь и велела другому хирургу глубоко иссечь все ткани в очерченных границах. Наблюдала за ходом операции и указывала конкретно, что и как делать.
Тот пакет, который следовало встретить и отправить дальше, содержал препарат родинки, посылаемый для патолгоанатомического исследования.
В Ленинграде поезд встречал мой дядя, Евсей Александрович Гинзбург, нейрохирург, в то время - директор нейрохирургического института. Тот самый Евсей, которого мама оперировала в мае 1919 года.
Его стараниями препарат прошел самые придирчивые исследования. Видные ленинградские морфологи подтвердили страшный диагноз, поставленный в Баку: меланома! Смертный приговор! Жить не более трех лет. Но мама категорически заявила: «три года - мало!»
Она поехала в Москву, в Герценовский институт. Там доктор Дора Бенционовна Астрахан посетовала на невозможность провести курс облучения на какой-то новейшей трофейной аппаратуре. «К сожалению, говорила она, - сейчас ничего не выйдет, так как в Москве мы не можем найти сверхтонкую медную фольгу. Из-за этого аппаратура уже давно простаивает. Возвращайтесь в Баку. Когда у нас будет такая фольга, мы вас известим».
Но откладывание важных дел на неопределенный срок было не в характере мамы. Тем более таких дел. Она обратилась к племянницам - Кларе и Гите. Ученые-химики, они объединили свои усилия: растворяли в кислоте самую тонкую фольгу, какую только могли найти. Конечно, толщина получалась неодинаковой по растворяемому листу, а сам лист был в дырочках. Но им удалось выкроить столько кусочков достаточной площади и нужной толщины и равномерности, что хватило на многие месяцы - и для мамы, и для других больных.
Мама прошла полный курс облучения и благополучно прожила без малого до 90 лет.
Трудно сказать, почему меланома отступила. Это было почти чудо, но я думаю, ее спасли колоссальный врачебный опыт, позволивший распознать опасность на самой ранней стадии, и решимость действовать до конца. Но и, конечно, Бог был на ее стороне.
...В декабре 1940 года моего отца, осудили на 8 лет лишения свободы и еще на 3 года поражения в правах. Фактически это был почти смертный приговор, ибо в то время редко кто из заключенных выживал в лагерях. А о том, чтобы добиться оправдания осужденного, не могло быть и речи. Маме это удалось. Она умела в критические минуты собирать в кулак свою волю и логическое мышление.
В тот год папа служил главным инженером военного завода, выпускавшего в числе прочего коллекторы для дизелей подводных лодок. И вот с разных флотов - Северного, Балтийского, Тихоокеанского - начали приходить телеграммы (я их сам читал много лет спустя, листая папино дело). Сообщалось, что бакинские коллекторы невозможно установить на место без дополнительной подгонки.
Естественно, было проведено расследование и заведено уголовное дело на папу, на начальника цеха и других - всего 8 человек.
Апеллируя к напряженной международной обстановке, прокурор нарисовал страшную (хотя и совершенно абсурдную) картину, как во время боя требуется срочно сменить коллектор, а он не лезет на место, тратится драгоценное время на его подгонку, и лодка из-за этого гибнет, и требовал самого жестокого наказания всем обвиняемым.
Но… “Не было бы счастья, да несчастье помогло.” В это время в стране набирали силу сталинские предвоенные указы: за опоздание на работу - тюрьма, за прогул - тюрьма, за халатность - тюрьма, за выпуск некачественной продукции - тюрьма.
Если бы не эти указы, всем обвиняемым наверняка приписали бы вредительство с очевидными последствиями. Однако, надо было выполнять план по «указникам».
Осужденный 26 октября 1940 г. по указу «за выпуск недоброкачественной продукции» на 8 лет, отец попал заключенным на большую стройку в окрестностях Баку. Спустя два месяца его как опытного инженера произвели в технические руководители участка.
Уходя на последнее судебное заседание и сознавая, что домой уже не вернется, он сказал маме: «Помни, что никакого брака нет, я ни в чем не виноват».
И мама решила действовать именно в этом направлении – искать доказательства того, что брака не было, а не в направлении жалоб по процессуальным мотивам, как ей советовали бакинские юристы.
Решила ехать в Москву и искать там специалистов, которые могли бы дать оценку технической сути обвинения. И нужна была не просто квалифицированная оценка, но и официальное заключение, настолько авторитетное, чтобы на его основании опротестовать приговор.
Пусть не покажется невероятным, но в Москве того времени удивительнейшим образом проявилась коллегиальная солидарность, готовность помочь попавшему в беду коллеге-инженеру. Маму без проволочек принимали незнакомые люди, делились соображениями, советовали. Направляли к другим, которые также вникали в дело и связывали с новыми специалистами. В конце цепочки оказался начальник технического управления одного из главков Наркомата обороны.
Через неделю после первой встречи он пригласил маму и сказал: «Мария Наумовна, поздравляю вас, ваш муж не виновен. Я послал на Коломенский завод - головное предпредприятие в этой области – запрос: являются ли коллекторы к дизелям подводных лодок взаимозаменямыми частями или требуют подгонки по месту. Вчера получил официальный ответ: «Коллекторы взаимозаменяемыми частями не являются и требуют подгонки по месту». Это очень хорошо, но вот беда - к сожалению, я не имею права выдать вам этот ответ на руки». «Спасибо, - ответила мама, - вы спасли моего мужа, теперь дело за юристами».
Маме удалось заинтересовать этим делом крупнейшего московского адвоката Брауде. Сообщила ему об ответе Коломенского завода и изложила мнение ряда авторитетных специалистов. Помощники Брауде направили запросы по многим адресам, привлекли экспертов. Была составлена великолепно аргументированная жалоба.
2-го июля 1941 г. Верховный суд СССР переквалифицировал статью и снизил срок с 8 лет до тех семи месяцев, которые папа уже отсидел. 16 июля он был освобожден.
Таким образом, была спасена и честь судейского мундира (видимо, нельзя было признать, что Верховный суд Азербайджана осудил невиновного), и отец был освобожден. А вскоре и судимость с него была снята.
