Георгий Коновалов. Коварство и любовь

Коварство и любовь

Коварство моего любимого Каспия и моя любовь к нему

.

Уходим очень рано, когда на улице ещё темно и даже намёка на то что вот-вот может появится солнце нет. Потом переход по ночному городу под аккомпанемент скрипучей песни сверчков, электричка, автобус и далее пешком. И тогда сначала под ногами асфальта метров сто, песок, бетонная дорога, оставленная строителями и опять песок. Впереди домик небольшой, но и немаленький – маяк. Но не такими представлял маяки. Но всё равно это маяк. Перед маяком плато скальное. Море тщательно поработало над ним. Оно всё в выбоинах и острых выступах. Идти по этим выступам всё равно, что идти по тёрке.
Вы, когда ни будь ходили по тёрке. На этом плато чувствуешь себя морковкой или яблочком, натираемым для дитяти. Только ближе к маяку песочек. Вот на нём и оставляем свои шмотки.

И вперёд в море. Ребята ещё долго остаются в море, а я на место давно мною облюбованное. Ложусь. Теперь я как йог на ложе из гвоздей. Мне бы спеть сейчас - «Я на солнышке лежу, я на солнышко гляжу…» Лежать то лежу и это моё лежание для меня боком выйдет. Никакие простокваши и обтирания спиртом не помогут – обречён я на ожог. И на солнышко вовсе не гляжу. Ну чего на него глядеть, когда куда я заглядываю намного интереснее.

Там в зелёном полумраке дышит море. Море пробило эту расщелину в скалах. Вверху расщелина не широкая всего сантиметров семьдесят, зато книзу расширяется метров до двух, а может и шире. Полумрак создаёт солнечный свет, который проникает через часть, расщелины которая к морю обращена. А та часть, которая уходит под скалы жутковато тёмная.

А в самом низу море. Оно дышит как человек уставший, наработавшийся – глубоко и равномерно. И только в той стороне где оно открыто и широко бьёт и бьёт в скалы гряды, что отгораживает море от берега. И гул стоит от этого прибоя.

Там, где светло, виден песок и через прозрачную воду можно разглядеть каждую песчинку.

Острые камни больно упираются в пузо, но менять положение совсем не хочется. Лежал бы и лежал. Это тот самый момент, когда на воду можно смотреть бесконечно. Завораживает.

Говорят, что Каспий непредсказуем и коварен. Совсем не верится, но факт есть факт.

Маяк появился после гибели парохода «Куба». А в метрах пятистах от маяка – памятный знак. Моряки со всей России тогдашней собирали деньги на этот памятник. Мне жалко его - сбит крест завершающий оголовье, за оградой туалет устроили. А в настоящее время его облагородили, почистили и сам знак, и территорию вокруг.

Шёл в тот вечер пароход «Куба» не ведая, что к гибели своей идёт. И там, где сейчас знак стоит налетел на скалы. Погиб пароход, погибли многие члены его команды.

Вот цитата от одного из участников трагедии:

«…съ парохода разсмотрѣли уже мысъ Амбуранъ и другія примѣтныя мѣста и горы, къ западу отъ мыса лежащія. Вѣтеръ былъ NW, весьма крѣпкій, съ сильными порывами; пасмурно и по временамъ дождь. Пароходъ съ помощію зарифленнаго форъ-триселя, весьма хорошо уходилъ отъ волненія, которое поднималось надъ кормою горами. Въ ¾ 6-го часа пополудни, при тѣхъ же обстоятельствахъ, пароходъ прошелъ параллель восточнаго Амбурана и, опредѣлившись крюйсъ-пеленгомъ, взялъ курсъ въ Апшеронскій проливъ; вскорѣ за тѣмъ съ парохода разсмотрѣли Апшеронскую гору и мысъ Шоуланъ, и взяли курсъ такимъ образомъ, чтобъ пройти Апшеронскій рифъ, въ разстояніи отъ него, около двухъ миль. Наступавшія сумерки и пасмурность съ дождемъ по временамъ закрывали берегъ и потому нельзя было много удаляться отъ него, чтобы въ темнотѣ во все не потерять изъ вида входа въ проливъ».

И читаю я этот официальный документ как роман Жюльверновский.

«Все имущество казенное и частное также погибло, ибо, по быстротѣ, съ которой пароходъ утонулъ, и по условіямъ мѣстности, представлявшей отвѣсный высокій берегъ, не было никакой возможности что-либо передать на него; всякій спасся только въ томъ, въ чемъ былъ, многіе безъ обуви и одежды».

Мои друзья аквалангисты (язык не поворачивается назвать их «драйверами» мне милее наше) ходили под воду на месте гибели «Кубы». Ходили по заданию Академии наук нашей. И поднимали на поверхность детали инструментов, фрагменты посуды и ещё всякую всячину. Разбили аквалангисты лагерь палаточный на берегу, с утра и до вечера занимаются своим любимым делом – под воду ходят. Меня приглашали посмотреть, понырять, но не собрался я (каюсь). И жаль мне очень, что не получилось. Друзья подарили мне фрагмент амфоры древнегреческой. Её они подняли в Чёрном море.

А судьба оказалась благосклонна к некоторым морякам парохода.

«Спаслись: начальникъ экспедиціи, состоящій по флоту капитанъ-лейтенантъ Ивашинцевъ, 46 ф. эк. мичманъ Ясенскій, корпуса штурмановъ прапорщикъ Зенитовъ, 44 фл. эк. лекарь Зимодро, 46 фл. эк. лекарскій помощникъ Бердниковъ и 57 человѣкъ нижнихъ чиновъ. Опасно ушибенныхъ нѣть. Погибли: командиръ парохода 46 фл. эк. Лейтенантъ Николай Поскочинъ, лейтенанты 8 фл. эк. Василій Кошкуль и 11 фл. эк. Николай Симоновъ, корпуса штурмановъ подпоручикъ Василій Ивановъ и нижнихъ чиновъ 18 человѣкъ».

Он был полковником в отставке, а познакомились мы с ним на почве интереса и любви к астрологии. Вероятно, это была судьба.

Мы познакомились с ним на почве интереса и любви к астрологии. Он был полковником в отставке. А для меня было удивительным то, что он, будучи бакинцем почти не знал города. Нет он не мог заблудиться, но не знал тех привлекательных мелочей, из которых город становится именно городом, с его характером, с его специфичностью.

Мы встречались на станции метро и ехали в центр, где и начиналось путешествие по моим любимым местам. Мне доставляло удовольствие показывать орла под балконом, титанов, листики на стене банка (к сожалению, при реставрации потерявших былую прелесть). Он совершенно не знал Крепости и запросто мог заблудиться.

А мне нравилось показывать то, что в своё время показывали мне старики с их длинными рассказами. Показал я как-то ему след от моря на стенах минарета. И это вызвало и интерес, и недоверие.
- Это как же так? Получается, что практически весь город был затоплен? - говорил он.

У меня было доказательство. В своё время институт, в котором я тогда работал выполнял заказ об угрозах при подъёме уровня Каспия и проблемах, связанных с этим явлением.
- Ну, это бумага и она всё стерпит.

В одну из наших прогулок уговорил он меня подняться на Девичью башню. Вообще-то впервые я в башню попал в шестьдесят втором. До этого она была для меня просто гармоничным по своим пропорциям сооружением и не более. Ну и, конечно легенда о девушке, сброшенной или прыгнувшей в морские волны.

А в первый раз это было ещё то зрелище. В тот год на побывку приехала из Москвы кузена. Она давным-давно прожила в Баку несколько лет на попечении моей тёти. И училась в школе на улице Хагани. В Москве работала в Историческом музее, в том самом, что на Красной площади. Заведовала одним из отделов. Вот поэтому в нашем музее истории Азербайджана её принимали как самого дорогого гостя.

Нам персональный гид (один из руководителей какого-то там музейного отдела) открыла заржавленным ключом проржавевший замок, и мы вошли во внутрь. Вошли через проём в стене позже прорубленный (так сказала наш гид). Там и вправду видны следы рубящих инструментов.

И тут же: "А как попадали вовнутрь Башни?"
И тогда опять вопрос: "А кому и для чего нужно было это сооружение. Ведь как оборонительное оно ценности из себя не представляло."

Вы когда-нибудь бывали внутри пустой бочки. Вот мои первые впечатления о башни те же самые. Голые стены, через равные промежутки как обручами опоясанные какими-то каменными карнизами. Подмости и настил с набитыми поперечинами, как на стройках и всё. Посереди круглой площади убитого песка одинокое деревца вездесущего айланта.

Нас повели по этому настилу на подмости, а уж с них как оказалось через проём попали внутрь башенной стены. Это, пожалуй, всё что есть сейчас в башне.

Не было никаких этажей, не было… Да ничего не было. Были только балкончики, на которых можно было попасть на следующий лестничный марш, идущий вверх. Так и поднимались до тех пор, пока не вышли на грубо сколоченный балкон вокруг башни. Внизу была пустота с тем самым одиноким айлантом на дне этого непонятно чего.

Полюбовались на город, на Ичери шехер. Это была точка, с которой я никогда не видел ни города, ни моря ни Крепости. И когда я это рассказывал Полковнику, то было понятно, что он не верит.

Вот и мы в тот день покрутились на самом верху башни под неусыпным надзором полицейского. После нескольких случае суицида (удачных) и нескольких попыток, там появился пост. Вот этот полицейский и ходил за нами попятам. Посмотрели во все стороны, да и пошли вниз. Одно скажу, что подниматься было гораздо приятнее.

Мой друг по мере того как мы спускались осматривал экспозиции, а мне почему-то очень хотелось вниз и вон. Вот только на этаже, где шахта колодца, он обратил моё внимание на гравюру в рамочке. На ней какое-то судёнышко, отшвартованное у стен башни и вероятно матросы (моряки), занимающиеся разгрузкой его.

Единственный проём в башне это самое широкое и самое высокое окно. Там сейчас пушечка какая-то стоит для антуража.

Потащил я тогда Полковника назад. Одна деталь на которую я хоть и обратил внимание, но просто не задела она меня задела тогда. Вернулись
– Ну и что?
- А вот погляди, стёртый камень, много видать ног прошло по этому полу, много людей споткнулось об эту вот приступочку.

Это были автографы времени, автографы истории. И подтверждение того, что права та самая гравюра и это не – бумага, которая всё стерпит. Это было нечто осязаемое. Ведь даже эти потёртости потрогать можно. И тогда потащил его к минарету «Сынык-кала» и уже совсем другими глазами посмотрел на отметину, оставленную морем.

Вот после всех этих похождений вспомнил, что у меня есть графики изменений уровня Каспия. Эти графики создавал заместитель главного инженера института. Это было гос. задание. А потом, когда они были готовы и были отданы в печать мне удалось выпросить, выклянчить один экземпляр, которым я и горжусь.

В своё время это были графики для меня особого интереса не предоставляющие, но, когда несколько фактов были сфокусированы на одном и тогда нарисовал план нашего города где получилось, что город (а тогда судя весь город был в пределах собственно Крепости) был затоплен. Аж как-то не по себе стало. Ведь и гарантий никаких, что этот потоп не повторится.

Ведь читал я в своё время, что бухты Бакинской не существовало. И опять в это просто не хотелось верить.

А один из моих друзей, человек намного старше меня и знаток нашего города, обещал показать следы старинной дороги, уходящей в воду. До сих пор простить себе не могу об упущенном – не уговорил своего друга посмотреть на ту самую дорогу, не сходил на борт затопленного парохода. Да и ещё многое.

Люблю смотреть на карты старинные и всегда ищу на них наше море. И всегда оно разное по своим очертаниям. Оно на каких-то картах почти квадратное, на других вытянутое и даже носик имеет. Это одно из трёх морей за которые купец Никитин ходил.
А уж древние греки и римляне себя как дома чувствовали на его берегах.

Александр Македонский, решив закрепить свой статус, приказал вал насыпать. До сих пор на картах этот вал отмечен.
Римляне отметились на берегу Каспия, написав на камушке, что-то вроде «Здесь были легионеры…» Обычная надпись на память. Это как «Киса и Ося здесь были».
Другие, записью полкового летописца, примерно такою: «И увидели мы две реки, впадающие порознь в море»

Ну и что – подумаешь «две реки, впадающие порознь в море…». А что их так это поразило? Скорее всего две реки рядом расположенные, а в море впадают по-отдельности. Разве не чудо, о котором надо на родину отписать.

А это значит, что море имело тогда урез на отметке минус шестнадцать метров и это выше на двенадцать метров от нынешнего положения. И находилось это слияние на расстоянии (аж страшно представить) на восемьдесят пять километров от моря. Так, что наша краса и гордость ДБ, вообще под водой была.

Так, что затопленный в 1805 году наш город — это так – цветочки. И когда морю ещё раз захочется порезвиться, никто даже и представить не может.