1896 - 1972
Предлагаемый отрывок из рассказа Джунковского Ю.Е., записанный журналистом радио «Свобода» Владимиром Рудиным в 1965 году, содержит некоторые неточности и противоречия, которые указаны в нашем материале вместе с необходимыми дополнениями.
Происхождение...
Джунковские - русский дворянский род малороссийского происхождения. По семейной легенде родоначальником является татарский мурза Джунк, прибывший в Москву в составе посольства в начале 16 в. при Василии III. Однако документированная родословная Джунковских начинается со Степана Кондратьевича Джунковского, полкового есаула Нежинского полка, впоследствии Батуринского протопопа, жившего в начале 18 в. На протяжении 18 в. большинство представителей рода были священниками и владели имениями в Лебединском и Коропском уездах (Новгород-Северского наместничества, Слободско-Украинской, а затем Харьковской губ.). С конца 18 в. многие члены рода Джунковских поступают на военную и гражданскую службу. Различные ветви рода внесены во II и III части РК Харьковской, С.-Петербургской, Полтавской, Черниговской и Калужской губерний. В семейной версии герб рода Джунковских был снабжен девизом: "Deo et proximo" ("Богу и ближнему").
Рассказ от первого лица...
По одному из паспортов и по свидетельству моих родителей, я родился в 1896 году около Новгорода. [1]
Сознательная моя жизнь началась на Кавказе. Мои первые воспоминания относятся к 1905 году.
Я не могу говорить о себе, не сказав предварительно о моем отце, очень интересном и весьма деятельном человеке, он был медик, ветеринарный врач. [2]
Отец работал с принцем Ольденбургским по ликвидации бубонной чумы в России. Ему была поручена организация станции для производства сыворотки против чумы рогатого скота, эта станция была создана в горах Кавказа в десяти километрах от Елизаветполя. В этом городе я провел всю молодость, учился в Eлизаветпольской гимназии.
В 1911 году мой отец был назначен начальником главного ветеринарного управления Департамента внутренних дел в Петербурге. Мы переехали туда. [3], и я окончил частную классическую гимназию, мне была необходима золотая медаль для поступления на кораблестроительное отделение Политехнического института. В это время я усиленно занимался авиацией, летал на своих планерах.
В 1914 году, когда я был в 8 классе[4] , была объявлена война. Не предупредив своих родителей, я поступил на летные курсы, которые были организованы на добровольные пожертвования. Я попал во второй набор в числе сорока молодых людей, преимущественно студентов Политехнического института. По окончании теоретических и практических курсов я должен был ехать на какой-нибудь фронт. Но, зная, что нигде нет аэропланов [5], мне удалось через моего дядю[6], который был в хороших отношениях с директором Русско-балтийского завода Шидловским, попасть в эскадру воздушных кораблей, которая в этот момент формировалась. Это были «Ильи Муромцы» — первые в мире четырехмоторные аэропланы.
На фронте я оказался в местечке Яблона около Варшавы; было очень интересно, потому что я попал не только в штаб эскадры воздушных кораблей, но вообще в штаб фронта.
Это был 1915 год. Мне было тогда 18 лет, но я участвовал в боях, летал, получил ранение в голову. Причем, мне чрезвычайно повезло, потому что меня сняли с машины, и через три четверти часа я был уже в Варшаве на операционном столе. Помогло мне то, что моя родственница фрейлина Государыни Евдокия Федоровна Джунковская была шефом общины сестер милосердия и находилась как раз в Варшаве. Ей по телефону позвонили, она прислала поезд на соседнюю с Яблоной станцию, и меня отвезли прямо в больницу. После выздоровления я был прикомандирован в качестве фотографа к полковнику Генерального штаба Цукерману и его супруге, которая была корреспондентом газеты «Копейка», и профессору Ипатьеву. Мы ездили по всем фронтам, где происходили газовые атаки, для того, чтобы на месте понять, как лучше с этим бороться. Это продолжалось до тех пор, пока меня не приняли в Пажеский корпус, где я пробыл 8 месяцев до октября 1916 года, когда я вышел по инженерным войскам и приписался к морякам, потому что это были единственные части, которые имели аэропланы. Как раз в России начала очень удачно строить гидропланы фабрика Шереметева.[7]
Тогда уже существовала военно-морская авиация и очень серьезная. Капитан первого ранга Тучков — исключительный человек, которого я потом видел в Америке, поставил дело совершенно блестяще.[8]
Мои воспоминания о последних месяцах перед Февральской революцией, главным образом, сводятся к тому, что мне рассказывал отец, который был в поезде принца Ольденбургского — верховного начальника эвакуационной и санитарной части России. Он был представителем Министерства внутренних дел, в этом поезде были представители всех министерств, так что все вопросы, которые возникали, разрешались на месте. Принц Ольденбургский был чрезвычайно энергичным, деятельным человеком, заботился о солдатах. Мой отец весьма трезво смотрел на обстоятельства и говорил: «Сейчас я вижу, что никакого порядка быть не может. Продержимся мы не долго». Вот это была оценка моего отца до революции, в январе 1917 года.
Через некоторое время отец, как обычно, уехал с принцем Ольденбургским в его поезде, а я остался на квартире на Жуковской, 10. Но через некоторое время я перебрался в гостиницу «Астория». Там и пережил все трагические дни революции.
В апреле 1917 года я вышел в отставку и через некоторое время познакомился с капитаном Вегелиным — одним из основателей русской аэростатики, который вместе с полковником Найденовым очень много сделал для русской авиации в целом, главным образом, ее техники. Он спросил: «Вы хотите летать?» — «С удовольствием». — «Здесь, под Петербургом, около Пулково, есть отряд, который был организован на средства графа Шереметева для обороны Петербурга. Я ими командую, но мне это утомительно. Хотите, занимайте мое место».
Таким образом я начал путешествовать каждый день из дома в окрестности Пулково, там чудный дворец Шереметева, где стоял этот отряд. А рядом с ним стоял первый пулеметный, самый революционный полк. В летном отряде было довольно много аппаратов . Был «Блерио», «Депердюссен», «Ниппон» и трофейный немецкий «Альбатрос», на котором я, главным образом, летал. И было 12 построенных в Петербурге чудных копий «Альбатроса».
Цель этого отряда была защита Петрограда от немцев, если они вздумают наступать.
Отряд подчинялся Петроградскому военному округу куда я и явился, а на меня машут рукой: «Кого интересует авиация?» Я говорю: «Позвольте, если будет нужно, имейте в виду, я могу вам давать сведения. Мой номер телефона такой-то». Через час раздался телефонный звонок: «Пожалуйста, присылайте камион. Спустился на три точки!». Это чтобы проверить нашу способность летать. Довольствие и все остальное выдавала армия, Петербургский округ. Но фактически мы были совершенно беспризорным отрядом. Бензин нам давали, всё давали честь честью, на Комендантском аэродроме у нас было собственное место в ангаре, и там же я давал уроки молодым летчикам.
Я продолжал служить в этом отряде до Октябрьской революции.
Во время большевистского переворота 25 октября я был в Баку[9].Я сделал себе командировку из своего отряда, потому что видел, что оставаться в Петрограде было нельзя. Несмотря на то, что ко мне относились хорошо, на солдат никогда нельзя было положиться. Я уже видел сцены довольно неприятные и решил уехать. Забрал свою мотоциклетку, много багажа забрал, к сожалению, только часть денег, которые у меня были в банке, и уехал в Баку. У меня там было много знакомых, и я думал, что там мы будем продолжать войну. Так оно и было, потому что в это время война еще не кончилась.
Я жил в «Астории». И в один из октябрьских дней, 25-го или 26-го, я хотел поехать к себе домой. Спускаюсь, стоит солдат-ополченец и говорит, что никого приказано не выпускать. В чем дело? Офицеры волнуются. Вот комиссар Зиновьев в такой-то комнате. Я сказал Зиновьеву: «Дайте мне пропуск, я должен ехать к своим солдатам». — «А кто такие?» — «Отряд по обороне Петрограда». Он мне дал пропуск. Вот как я познакомился и видел Зиновьева. Это было числа 25-26 октября, в тот момент, когда юнкера шли на телефонную станцию мимо Исаакиевского собора и по ним большевики стреляли. А потом подъехал броневик с юнкерами же.
Во время наступления генерала Краснова с казаками и Керенским[10] на Петроград. Я там был, я летал как раз в этот момент. Мне сказали, что эшелоны Краснова двигаются к Красному селу. Я даже не знал, что что-то происходит в Пулково. Через Пулково я вернулся к себе домой, летал и искал эти эшелоны. Но кроме пустых вагонов ничего видно не было.
А потом я уже вернулся в другую гостиницу, «Европейскую», ближе к Зимнему дворцу. Мой отец уже уехал, брат[11] уехал, я мог вернуться в квартиру, но уже такие вещи начались, и я уехал обратно в Баку. Я там увидел совершенный переворот взглядов. Все уже точно знали, что такое Ленин. Каспийский флот, состоявший из трех канонерок, сделался Центрофлотом[12], и был даже Совет солдатских и рабочих депутатов. Но он силы не имел и не двигался, потому что большевиков, как таковых, еще не было в Баку. И тут произошло событие для меня очень важное. Председателем комитета Бакинской летной школы был поляк, морской инженер, очень толковый, и мой большой приятель. Мы получили приказ всех летчиков распустить, потому что денег для оплаты жалования нет. Я говорю, что это идиотство, сейчас же идет война, как можно распускать всех летчиков, тем более что если уедут все гардемарины, вся школа, то здесь будет беспорядок. «Я с тобой согласен, но как быть?» Я говорю: «Пойдем, поговорим с английским консулом». Мы отправились туда втроем — взяли еще представителя Солдатского комитета. Консул Макдональд сказал: «Я не могу вам ответить, но здесь есть представитель английской армии капитан Ниэль. Поговорите с ним». Мы обратились к капитану Ниэлю. Он говорит: «Да, нельзя распускать. Сколько вам нужно денег?». Я говорю: «Вот председатель комитета, он скажет». Ниэль говорит: «Приезжайте завт ра, я вам дам».
И он платил нашим летчикам жалование, кажется, месяца три, а потом поехал в Тегеран к главному командованию согласовывать наше предложение организовать что-то более серьезное на базе школы. И не возвращался. Мы получили сведения, что он попал по дороге на персидских разбойников. Тогда же мы сами решили поехать в Тегеран кружным путем, через
