Максим Горький и Баку Версия от 00:35, 3 июня 2012; I am (обсуждение | вклад)(разн.) ← Предыдущая | Текущая версия (разн.) | Следующая → (разн.)

Максим Горький и Баку

М.Горький: ”Я прибыл на родину, в давно любимый и желанный мой пролетарский Баку”

В 1892 году в Баку приезжает в поисках работы А. М. Горький. Первая встреча с городом произвела сильное впечатление на него, его удивила тяжелая жизнь бакинских нефтяников, невыносимые условия работы. Горький отказался от намерения избрать Баку местом работы. Летом этого же года он покинул город. Позднее воспоминания о Баку, о поразивших его нефтяных промыслах, легли в основу многих очерков, опубликованных на страницах «Одесских новостей», где Горький работал специальным корреспондентом на Всероссийской промышленной и художественной ярмарке в Нижнем Новгороде. В 1896 году Горький написал статью «Павильон товарищества братьев Нобель». Это был рассказ о событиях, оставивших глубокий след в памяти молодого писателя.

«Нефтяная промышленность на выставке представлена т-вом Бр. Нобель и, нужно отдать справедливость т-ву, — его павильон один из интереснейших на выставке. Построенный в строго выдержанном мавританском плане, он внутри расписан арабесками, вмещает в себя прекрасно написанную Шильдером панораму «Черного городка» и еще несколько картин этого художника и всю технику добывания и обработки нефти, представленную… полной коллекцией орудий бурения, моделей складов, наливных судов, буровой вышки и т. д.», — писали «Одесские новости» 28 августа 1896 года.

В самом Баку внимательно следили за творчеством писателя. С 1900 года бакинские газеты и журналы систематически печатают работы Горького. Каждое новое произведение писателя вызывало на страницах бакинских газет живую реакцию, споры.

По просьбе редакции газеты «Баку» А. М. Горький пишет статью «О кавказских событиях», в которой говорит:

«Я так люблю эту прекрасную страну, олицетворение грандиозной красоты и силы ее горы, окрыленные снегами, долины и ущелья, полные веселого шума быстрых, певучих рек, и ее красивых, гордых детей».

В 1897 году Горький вновь приезжает в Баку и посещает его нефтяные промыслы. Сопровождал его в этой поездке знаменитый ученый и публицист Гасанбек Зардаби.
Его дочь Гариб Солтан Меликова в своих воспоминаниях писала:

«Не помню, это было или в 1896-м, или 1897 году. Папа тогда работал в редакции газеты «Каспий». Он однажды, послав курьера, сообщил маме, что к нему в редакцию пришли дорогие гости из России, что их надо по-достойному встретить… Мы надели новые платья. Вечером гости с папой пришли к нам, мама их встретила на веранде… Мама готовила постель для гостей, но они не остались у нас и говорили, что имеют места в гостинице. Папа только утром нам сказал, что один из гостей был писатель Максим Горький, другой - певец Шаляпин…».

Уезжая из Баку, Горький увозит с собой большую любовь к азербайджанскому народу и его культуре и создает ряд художественных произведений, непосредственно связанных с Азербайджаном.

Он публикует цикл очерков под названием «Разбойники на Кавказе», которые помогли внести ясность в один запутанный вопрос из области азербайджанской фольклористики: провести разграничительную черту между разбойничьей деятельностью Кара Наби, обыкновенного грабителя и бандита, и освободительной борьбой популярного в народе Гачага Наби, возглавившего в конце XIX века крестьянское движение в Азербайджане.

Жизни азербайджанского народа писатель посвятил очерк «Праздник шиитов», который А. М. Горький написал в Метехской тюрьме, куда его посадили по обвинению в участии в Батумской социал-демократической организации. В окно тюрьмы писатель наблюдал сцену траурного кровопролитного обряда «магеррамлик», который верующие мусульмане исполняли 17-22 мая 1898 года в квартале Авлабар на Шейтан-базаре. Потрясенный зрелищем, Горький описал его во всех подробностях. Вернувшись после ареста на Волгу, он опубликовал очерк в «Нижегородском листке».

28 мая 1928 года М.Горький приехал с Капри (Италия) в Москву. В июле того же года он отправился в длительную поездку по Союзу, во время которой посетил и Баку.

Его впечатления от этой поездки послужили материалом для одного из пяти очерков «По Союзу Советов», которые не включались в его собрание сочинений.

Очерк 1. Впервые напечатан в журнале «Наши достижения», 1929, номер 1, январь - февраль, под общим заглавием «По Союзу Советов».
Написан он не позднее декабря 1928 года.

В Баку М.Горький приехал 20 июля 1928 года. Рано утром, прямо с вокзала, он поехал на промысла Азнефти, вечером осматривал город. 21 июля писатель выступал с с речью на пленуме Бакинского совета. На следующий день беседовал с рабкорами. 22 июля писатель выехал в Тбилиси

В 1934 году в Москве Максим Горький познакомился с Самедом Вургуном, который был потрясен мудростью писателя:

«В его груди билось сердце большого человека, человека, который шел трудными и сложными путями, который перелистал все страницы жизни. Беседы Горького были обычно кратки и просты, но всегда полны глубокого содержания. Всем своим обликом, характером движений он напоминал наших мудрых мудрецов, пытливым взором проникающих в глубины жизни».

Именем великого русского писателя в Баку была названа одна из центральных улиц города.

Отрывки из очерка “По Союзу Советов”:

В Баку я был дважды: в 1892 и в 1897 годах. Нефтяные промысла остались в памяти моей гениально сделанной картиной мрачного ада. Эта картина подавляла все знакомые мне фантастические выдумки устрашённого разума, все попытки проповедников терпения и кротости ужаснуть человека жизнью с чертями, в котлах кипящей смолы, в неугасимом пламени адовом. Я - не шучу. Впечатление было ошеломляющее.

За несколько дней перед тем, как я впервые очутился в Баку, на промыслах был пожар, и над вышками, под синим небом, ещё стояла туча дыма, такая странно плотная, тяжёлая, как будто в воздух поднялось несколько десятин чернозёма. Когда я и товарищ мой Фёдор Афанасьев, шагали по песчаной дороге, жирно пропитанной нефтью, подходили к Чёрному городу и я увидел вершины вышек, воткнувшиеся в дым, мне именно так и показалось: над землёй образована другая земля, как бы второй этаж той, на которой живут люди, и эта вторая земля, расширяясь, скоро покроет небо вечной тьмой. Нелепое представление усилилось, окрепло при виде того, как из одной вышки бьёт в тучу дыма фонтан чёрной грязи, точно землю стошнило и она, извергая внутреннее своё, расширяет дымно-масляную крышу над землёй...

Нас обгоняли и шли встречу нам облитые нефтью рабочие, блестя на солнце, точно муравьи. Обогнала коляска, запряжённая парой серых, очень тощих лошадей, в коляске полулежал, закрыв глаза, человек в белом костюме, рядом с ним покачивался другой, остробородый, в тёмных очках, с кокардой на фуражке, с жёлтой палкой на коленях.
Коляску остановила группа рабочих, десятка два; сняв шапки, размахивая руками, они заговорили все сразу:
- Помилуйте! Как же это? Мы - не можем! Помилуйте!
Человек с кокардой привстал и крикнул:
- Назад! Кто вам позволил? Марш назад!
Кучер тронул лошадей, коляска покатилась, врезая колёса в песок, точно в тесто, рабочие отскочили и пошли вслед за нею, молча покрывая головы, не глядя друг на друга. Все они как будто выкупались в нефти, даже лица их были измазаны тёмным жиром её.

На промысел они нас не пустили, угрожая побить.
Часа два, три мы ходили, посматривая издали на хаос грязных вышек, там что-то бухало влажным звуком, точно камни падали в воду, в тяжёлом, горячем воздухе плавал глуховатый, шипящий звук. Человек десять полуголых рабочих, дёргая верёвку, тащили по земле толстую броневую плиту, связанную железной цепью, и угрюмо кричали:
- Аа-`а! Аа-а`а!
На них падали крупные капли чёрного дождя. Вышка извергала толстый чёрный столб, вершина его, упираясь в густой, масляный воздух, принимала форму шляпки гриба, и хотя с этой шляпки текли ручьи, она как будто таяла, не уменьшаясь. Странно и обидно маленькими казались рабочие, суетившиеся среди вышек.
Во всём этом было нечто жуткое, нереальное или уже слишком реальное, обезмысливающее. Федя Афанасьев, плюнув, сказал:
- Трижды с голода подохну, а работать сюда – не пойду!


...На промысла я попал через пять лет с одним из сотрудников газеты «Каспий»; он обещал рассказать мне подробно обо всём, но, когда мы приехали в Сураханы, познакомил меня с каким-то очень длинным человеком, а сам исчез.
- Смотрите, - угрюмо сказал мне длинный человек и прибавил ещё более угрюмо: - Ничего интересного здесь нет.

Весь день, с утра до ночи, я ходил по промыслу в состоянии умопомрачения. Было неестественно душно, одолевал кашель, я увствовал себя отравленным. Плутая в лесу вышек, облитых нефтью, видел между ними масляные пруды зеленовато-чёрной жидкости, пруды казались бездонными. И земля, и всё на ней, и люди - обрызганы, пропитаны тёмным жиром, всюду зеленоватые лужи напоминали о гниении, песок под ногами не скрипел, а чмокал. И такой же чмокающий, сосущий звук «тартанья», истекая из нутра вышек, наполняет пьяный воздух чавкающим шумом.

Скрипит буровая машина, гремит железо под ударами молота. Всюду суетятся рабочие: тюрки, русские, персы роют лопатами карьеры, канавы во влажном песке, перетаскивают с места на место длинные трубы, штанги, тяжёлые плиты стали. Всюду валялась масса изломанного, изогнутого железа, извивались по земле размотанные, раздёрганные проволочные тросы, торчали из песка куски разбитых труб и - железо, железо, точно ураган наломал его.

Рабочие вызывали впечатление полупьяных; раздражённо, бесцельно кричали друг на друга, и мне казалось, что движения их неверны.
Какой-то, очень толстый, чумазый, бросился на меня и хрипло заорал:
- Что же ты, дьявол, желонку...
Но увидав, что я - не тот человек, побежал дальше, ругаясь и оставив в памяти моей незнакомое слово – «желонка».

Среди хаоса вышек прижимались к земле наскоро сложенные из рыжеватых и серых неотёсанных камней длинные, низенькие казармы рабочих, очень похожие на жилища доисторических людей. Я никогда не видел так много всякой грязи и отбросов вокруг человеческого жилья, так много выбитых стёкол в окнах и такой убогой бедности в комнатках, подобных пещерам. Ни одного цветка на подоконниках, а вокруг ни кусочка земли, покрытой травой, ни дерева, ни кустарника. Жутко было смотреть на полуголых детей, они месили ногами зеленоватую, жирную слизь в лужах, группами по трое, по пяти уныло сидели в дверях жилищ, прижавшись друг к другу, играли на плоских крышах обломками железа, щепками. Как всё вокруг, дети тоже были испачканы нефтью, их чумазые рожицы, мелькая повсюду, напоминали мрачную сказку о детях в плену братьев-людоедов...

А издали картина промысла и работы на нём создавала странное впечатление: на деревянный город напали враги, племя чёрных людей, и разрушают, грабят его. Я ушёл в поле очумевшим, испытывая анархическое желание поджечь эти деревянные пирамиды, пропитанные чёрным жиром земли, поджечь, чтоб сгорели не только пруды тёмно-оливковой масляной грязи в карьерах, но воспламенился весь жир в недрах земли и взорвал, уничтожил Сураханы, Балаханы, Романы, всю эту грязную сковороду, на которой кипели, поджаривались тысячи измученных рабочих людей.

Утром, стоя на корме шкуны, я с таким же чувством ненависти смотрел на город, гораздо более похожий на развалины города, на снимки разрушенной, мёртвой Помпеи, - на город, где среди серых груд камня возвышалась чёрная, необыкновенной формы, башня древней крепости, но где не видно было ни одного пятна зелени, ни одного дерева, а песок немощёных улиц, политый нефтью, приобрёл цвет железной ржавчины. В этом городе не было воды, - для богатых её привозили за сто вёрст в цистернах, бедняки пили опреснённую воду моря. Дул сильнейший ветер, яркое солнце освещало этот необыкновенно унылый город, пыль кружилась над ним. Казалось, что нагромождение домов с плоскими крышами высушено солнцем и рассыпается в прах.
Маленькие фигурки людей на берегу, становясь всё меньше, сохнут, сгорают и тоже скоро обратятся в пыль...



...На промысла Азнефти я поехал рано утром, прямо с вокзала, вместе с товарищем Румянцевым, помощником заведующего промыслами. Он - один из тех рабочих, которые воспитывались подпольем, затем - на фронтах, в битвах с белыми, работали в тылу врагов...

Едем уже по территории промыслов. Я оглядываюсь и, разумеется, ничего не узнаю, - сильно разрослись промысла, изумительно широко! Но ещё более изумляет тишина вокруг. Там, где я ожидал снова увидеть сотни выпачканных нефтью, ненормально возбуждённых людей, - люди встречаются редко, и это, чаще всего, строительные рабочие - каменщики, плотники, слесаря. Там и тут они возводят здания, похожие на бастионы крепостей, ставят железные колонны, строят леса, месят цемент.

По необозримой площади промыслов ползают, позвякивая сцеплениями, железные тяжи; вышек стало значительно меньше, но повсюду качаются неуклюжие «богомолки», почти бесшумно высасывая нефть из глубин земли. В деревянном сарайчике кружится на плоскости групповой привод, протягивая во все стороны, точно паук, длинные, железные лапы. У двери сарая лежит на скамье и дремлет смазчик, старенький тюрк в синей куртке и таких же шароварах. Рабочих, облитых чёрным жиром, не видно нигде. И нет нигде жилищ доисторического вида - этих приземистых, грязных казарм, с выбитыми стёклами в окнах, нет полуголых детей, сердитых женщин, не слышно истерических криков и воя начальства, только лязгает, поскрипывает железо тяжей и кланяются земле "богомолки". Эта работа без людей сразу создает настроение уверенности, что в близком будущем люди научатся рационализировать свой труд во всех областях.
И совершенно ясно, что Румянцев, да и все тут, стараются скрыть свою законную гордость достигнутыми успехами, что все искренно заинтересованы независимостью впечатлений гостя и ничего не хотят подсказывать ему. Они не забывают сказать:
- Это было до нас. Это тоже было, здесь мы только увеличили количество котлов. Это – старый завод, тут нами поставлены новые холодильники.

Чем больше ходил я по промыслам, тем более удивляло меня незначительное, в сравнении с прошлым, количество рабочих на этой огромной площади, где железо, камень и бетон вытеснили деревянные вышки. Куда ни взглянешь - всюду цистерны, железные колонны, связанные дугообразными трубами, всюду растут каменные стены. И нигде нет этой нервной, бешеной суеты, которую я ожидал увидеть, нет пропитанных нефтью людей, замученных и крикливых, нет скоплений железного лома. Создаётся впечатление строительства монументального, спокойной и уверенной работы надолго; сказать: «на века» - уже нельзя в наше время фантастически быстрого роста промышленной техники.

Под открытым небом свирепо гудит ряд котлов, нагревая железную коробку объёма двух или трёх вагонов, коробка опоясана трубами и над нею - гребень изогнутых труб.
- В коробке греется нефть, - объясняют мне. - С другой стороны вы увидите, что мы получаем из этого.
С другой стороны я вижу масляные цветные ручьи от золотисто-рыжего до почти бесцветного. За истечением этих ручьев наблюдает один человек, такой спокойный, домашний, в халате, точно доктор. За котлами следили трое рабочих. Странный завод.

Когда мы осматривали новый масляный завод, - тяжёлый, горячий воздух над нами вдруг негромко, но глубоко вздохнул, в нём как бы лопнуло что-то, и чрез дорогу от завода, над группой труб, железных колонн, цистерн взлетело курчавое, чёрно-серое облако.
Через минуту, мы, человек пять, стояли в двух десятках шагов от картины, которую я никогда не забуду: в тупике, между каменной стеной, железной колонной, отбензинивающей трубчатки, и белой цистерной, принимавшей бензин, бушевал поток странно белого, почти бесцветного огня, а в огонь совались, наклоняясь над ним, накрывая его чем-то, рабочие, человек пятнадцать, тюрки и русские; седобородый тюрк командовал:
- Давай кошма, давай! Скор-ро!

Я никогда не видел, чтоб огонь гасили так яростно, с такой бесстрашной дерзостью, с таким пренебрежением к боли ожогов, - в этой дружной, ловкой работе было что-то непонятное мне. Поток огня стремился к цистерне, а в ней, - как мне потом сказали, - было несколько тысяч пудов бензина.
Рабочие гасили огонь так, как будто это была хорошо знакомая, привычная работа. Не заметно было испуга на озабоченных лицах, не было и бестолковой суеты, обычной на пожарах.
Синеволосый тюрк смачивал кошмы в рыжей воде канавы, их выхватывали у него ловкие, сильные руки, кошма быстро подвигалась в сторону огня и покрывала его.
- Довольно кошем, хватит, - крикнул кто-то, хотя огонь не иссякал, тогда тюрк сам подбежал к огню и накрыл его кошмой, точно птицу сетью.
- Знаим, знаим, - покрикивал он, прижимая кошму ногами, а из-под неё его хватали за ноги языки белого пламени. Кто-то из рабочих говорил:
- Переломилась, упала... перебила отводящую трубку, дала искру...
Ворвался автомобиль, огромная красная бочка, и тотчас из брандспойта, развёрнутого с поразительной быстротой, в огонь потекла рыжая пена. Щеголевато одетые, медноголовые люди пожарной команды деловито закричали:
- Отходи прочь, не мешай, ребята!
Я наблюдал внимательно. На своём веку много видел я пожаров, и всегда они вызывали бестолковую, бессмысленную суету. Повторяю, что быстрота, с которой рабочие бросились на огонь, ловкость, с которой они тушили его, и то, что они делали это без лишнего шума и крика, не мешая друг другу, с какой-то немецкой выдержкой, - всё это было ново для меня и очень удивительно. Огонь тоже был бесшумен, он шипел лишь тогда, когда встречался с рыжей пеной лакричного корня, когда она душила его густотой ее кружева. С огнём покончили в 12 минут.

...Мы - на Биби-Эйбате, где люди отнимают у моря часть его площади для того, чтоб освободить из-под воды нефтеносную землю. Каменная плотина отрезала у Каспия большой кусок, образовался тихий пруд, среди него дерзко возвышаются клетки буровых вышек, в клетках возится, поскрипывает железо, просверливая морское дно, мощные насосы выкачивают мутно-зеленоватую воду пруда в море, взволнованное дерзостью людей.
В него непрерывно льются две сердито кипящие струи, каждая толщиною в десятивершковое бревно. Под шум этих не очень «поэтических» струй мне рассказывают нечто легендарное об инженере, кажется, Потоцком, который совершенно ослеп, но так хорошо знает Биби-Эйбат, что безошибочно указывает по карте места работ и точки, откуда следует начать новые работы.
Стучит мотор, покрикивают рабочие, шипит вода. Вдали, за бухтой, на серой горе, тоже стоят новенькие буровые, от одной из них к морю, вниз, тянется чёрная бархатная полоса ценнейшего жира земли.

...Из всех опытов строительства жилищ для рабочих в Союзе Советов наиболее удачным мне кажется опыт Азнефти. Бакинские посёлки рабочих построены прекрасно. Их, вероятно, уже не одна сотня: только в посёлке имени Разина я насчитал свыше пятидесяти, не менее того – в Сураханах, Балаханах, Романах. «Эти маленькие города построены умными людьми», - вот что прежде всего думаешь о них. Издали посёлок Разина похож на военный лагерь: одноэтажные домики на серой земле, точно палатки солдат, но, когда побываешь в посёлке, убеждаешься, что каждый дом - «молодец на свой образец», а все вместе они - начало оригинального и красивого города.

Почти каждый дом имеет свою архитектурную физиономию, и это разнообразие типов делает посёлки удивительно весёлыми.
Каждый дом имеет террасу, выходящую в палисадник, где уже посажены деревья, цветут цветы. Широкие бетонированные улицы, водопровод, канализация, площадки для игр детей, - сделано всё для того, чтобы поставить рабочих в культурные условия. В светлых, уютных комнатах газовые печи, экономно отапливающие и плиту кухни. Всё очень умело и очень умно.

На промыслах сохранены две-три старых казармы для того, чтоб дети видели, в каких грязных пещерах держали их отцов хозяева-капиталисты. Дома посёлков построены одноэтажными, очевидно, для того, чтоб люди наименьше страдали от свирепых ветров, которыми издревле славится район Баку. В каждом посёлке семьи тюрков живут обок с русскими семьями, дети воспитываются вместе, и это возбуждает надежду, что через два десятка лет не будет ни тюрков, ни русских, а только люди, крепко объединённые идеей всемирного братства рабочих.

Да, что бы ни говорили враги Союза Советов, а его рабочий класс смело начал и хорошо продолжает «необходимейшее дело нашего века», как назвал Ромэн Роллан идею В.И.Ленина, воплощаемую в жизнь его учениками.

Баку - неоспоримое и великолепное доказательство успешности процесса строения государства рабочих, создания новой культуры, - таково моё впечатление.

Целиком читать очерк 1 "По Союзу Советов".

Примечение:

Источник: Здесь

Jonka 16:59, 18 декабря 2009 (UTC)