Пономарев Игорь Георгиевич. О времени и о себе Версия от 17:57, 7 октября 2009; I am (обсуждение | вклад)
Часть 1-я[править]
Себя я помню с 6 летнего возраста. Это был год, когда я поступил в гимназию им. Александра 3-го. Поступал я в младший подготовительный класс. На экзамене меня спросили, какую я знаю басню Крылова. Я ответил, что знаю басню «Лебедь, рак да щука», которую прочитал без ошибок, но на вопрос, почему не смогли повезти воз, ответил, что очевидно он был тяжелый. Преподаватель мне объяснил, почему воз не тронулся с места. По арифметике проэкзаменовали по трем арифметическим действиям. Сложение, вычитание и деление самых простых чисел.
Это все прошло у меня удачно. И я был принят. Стал щеголять в серой гимназической шинели фуражка с большой кокардой и, конечно, за спиной ранец. В гимназию было довольно далеко ходить, но это не удручало, т.к. всегда находился попутчик, хоть и не до самого дома. На завтрак давали 10 коп, на них в большую перемену можно было купить бутерброд с котлетой, сладкий чай со сладкой булочкой и 2 -3 коп. Оставалось, которые копились обычно на оловянных солдатиков. Учитель был довольно добродушный толстяк лет 50-60 , он же был и в старшем подготовительном классе. Учили только правописанию и арифметике. Батюшка преподавал закон Божий. На третий год я перешел в 1 класс, где уже были разные преподаватели, и число предметов увеличилось.
Таким образом, я переходил из класса в класс до 1917 г, когда власть захватили большевики.
Сейчас придется отвлечься и описать своих родителей и условия, в которых я жил.
Квартира[править]
Квартира, в центре города, то ли у парка, то ли у площади Парапет, состояла из следующих комнат.
На втором этаже кабинет отца - инженера путей сообщения, работавшего в акционерном обществе «Сормово» заведующим работами по засыпке Биби Эйбатской бухты. Под его началом было примерно 10 00 человек и самые мощные буксиры на Каспии «Добрыня Никитич», «Илья Муромец», «Алеша Попович», а также паровая яхта «Сормовец». Оклад у него был 20 000 руб в год и примерно 10 000 наградных. Человек он был крупного сложения и энергичный.
Кабинет с камином был площадью 15 кв. м. Затем шла зала - 45 - 50 кв. м., за залой - библиотека - 25 кв. м. и далее спальня родителей метров 25. Рядом со спальней, детская - 45 кв. м., затем столовая - 35 и еще комната брата, метров 8. Уборная метра 3 и ванная метров 12 - 15. Кладовка 15 метров и прихожая метров 12. Коридор, как везде на юге, застекленный с окнами во двор. Это все я рассказывал про первый этаж.
Внутренняя лестница вела на второй этаж, где располагались кухня и комнаты для прислуги: кухарки, горничной, помошницы горничной, лакея. Шофер был приходящий.
Расположение комнат на третьем этаже было аналогично второму. В этих комнатах работали служащие отца, которые приходили через парадную второго этажа и по внутренней лестнице поднимались на третий этаж.
Теперь о маме, которую я очень любил и люблю[править]
Мама была очень интересной женщиной, но старше отца. Насколько старше, точно не помню, но думаю лет на 8 . Мама была человеком очень умным, что редко встречается в жизни, была очень образована, т.к. ее отец - мой дедушка - был генерал - лесничий Новгородской губернии, бабушка, его жена , была немка, тоже из очень интеллигентной семьи, так что мама на 50% немка.
Мама отлично владела немецким, английским, французским, итальянским. Знала простую, тройную и итальянскую бухгалтерию, высшую математику и стенографию. Хорошо играла на пианино. Первые уроки игры на пианино - я получил от мамы.
Мама была хорошей хозяйкой . Каждый день кухарка с помощницей и горничной ходили на базар. Обычно им давали три рубля, это при стоимости курицы 15-20 коп. и мяса -10 - 12 коп.
Вот то, что по-моему нужно рассказать до "чудесных дней " 1917 г. Добавлю, что в 1914 году отец развелся с мамой. При разводе оговорил, что ежегодно ей будет выдавать 50 000 руб., а на нас - детей - положит в банк: на брата и меня по 10 000, а на сестру 20 000 руб. Мама могла брать только проценты, мы только по достижению совершеннолетия , т.е. в 18 лет , а сестра – в 20 лет.
Часть 2-я[править]
Баку. 1917год. Поездка в Нижний и возвращение в Баку.[править]
При захвате власти в Баку большевиками все наши сбережения пропали. Квартиру пришлось освободить, а имущество - часть была продана, а часть сдана на хранение куда-то на склад Сормовского общества. Работы были прекращены еще в 1914 г. Отец должен был призваться в армию, но его взяли на Сормовский завод, который считался военным, и он уехал со второй женой, и с 1914 года переписки с ними не было.
Как и где мы прожили до 1918 года, я не помню, кажется у знакомых. Мама устроилась тапером в кино. Тогда картины сопровождались музыкой рояля. Брат Орест был старше меня на пять лет и учился в кораблестроительном техникуме (?- от ред.).
Конечно, мы страшно нуждались. Просто говоря, нищенствовали. Это после обеспеченной жизни. В 1918 году отец нас разыскал и предложил нам ехать в Сормово. Он договорился со знакомыми, что нас до Астрахани довезут на нефтеналивной барже. В то время самоходок не было, и нас тащил буксир.
По прибытии в Астрахань мы сели на пароход общества «Самолет» и доехали до Нижнего Новгорода. Мы, трое детей, жили у отца, а мама сняла комнату, и мы ее навещали. Так прошло лето, а осенью мы решили ехать обратно в Баку, так как брату надо было продолжать учебу в техникуме , а я считал учение необязательным, хотя по приезде в Баку в школу иногда ходил. Учился за меня мой друг - Юра Семенов, сын врача. Он заполнял мои тетрадки и, когда я бывал в школе, объяснял мне пройденное. Конечно, это было не ученье.
Прибыв Астрахань мы узнали, что в Баку власть сменилась, образовалась Азербайджанская республика, и большевики парохода не дают. Поместились мы в сарае, где уже собралось человек 400, желающих ехать в Баку, и ежедневно ходила ходатайствовать делегация . Мерзли мы отчаянно, т.к сарай, конечно, не отапливался, а уже стояли заморозки и иногда падал снежок.
Прожили мы так дней 5- 8, когда наконец дали пароход - развалину. Нас погрузили и стали обыскивать, отбирая все ценное. У мамы в картонке несколько флаконов заграничных духов, но сохранить их удалось, благодаря маминой смекалке. Когда соседа обыскали и двинулись к нам, мама пододвинула к нему картонку сказав, что раз вас обыскали возьмите эту вещь. Таким образом духи сохранились.
На утро назначен был отъезд, но за ночь Волга стала. Капитан, очевидно, сам рвался уехать и сказал, что лед еще тонкий, и как-нибудь мы до рейда пробьемся. Мы двинулись, ломая лед, довольно удачно. Отплыли верст пять, сзади послышались выстрелы, и нам было приказано остановиться. Опять обыскивали, но не вещи, а людей. Трех сняли с парохода и увезли, а нам сказали, что можем продолжать. Добравшись до девяти футового рейда, капитан сказал, что при малейшем шторме пароход развалится на части, и поэтому он пойдет на виду у берега, с тем, чтобы в случае шторма, выброситься на берег.
Благополучно мы добрались до Баку и остановились у знакомых - Черниковых, глава семьи был судья, но он умер. Мама опять поступила работать тапером в кино. В Баку были турки, которые сменили англичан. При турках был очень хороший порядок. На улицах были плакаты о порядке уборки улиц. К шести часам утра все должно быть выметено, за невыполнение большой штраф. Правила торговли и цены, с примечанием, что за превышение цен - казнь через повешение. При мне, когда я шел из школы или еще откуда-то, повесили торговку в садике в центре города. Сад назывался «Парапет».
По прибытии в Баку, мы на семейном совет решили: мама будет работать, Орест продолжать учиться, он был очень способный, а Ксения заниматься домашним хозяйством, а я учиться вечером в школе и работать (школа, конечно, была условностью).
Ходил я в нее с пятого на десятое.
В конце 1919 - начале 1920 (даты я могу немного попутать) вернулись большевики, и маме удалось устроиться секретарем - стенографистом к начальнику Азнефти Серебровскому. Тут наша жизнь все-таки изменилась к лучшему. Сняли двухкомнатную квартиру на самой окраине города, в татарской части, с застекленной террасой и кухней.
Одна комната метров 20, а вторая 12 и кухня 10 метров. Уборная во дворе. Воду носили за 300 метров, надо было наносить 40 ведерную бочку, которая стояла на кухне. Чтобы легче было носить, я сделал из четырех реек рамку. Примерно так миллиметров 500 на 500. Рамка висела на плечах на двух ремешках, и с двух сторон на крючках прицеплялось два ведра. Еще два ведра брались в руки. Вот так по четыре ведра я и носил.
Между комнатами была печка, которую мне пришлось переделать по подсказке соседа из соседнего дома, с сыном которого я дружил. На кладбище, где в свое время шли бои, я нашел гильзу 3-х дюймового снаряда (латунную), распилил ее вдоль пополам, но не до конца. В результате получился желоб, а в оставшейся части, около донышка, проделал два отверстия по 20 мм .
Вмазывалась эта конструкция в печку так, чтобы нераспиленная часть была наружу. На стенке висело два бачка по 3 - 4 литра. В одном, мазут, а в другом, вода. Сначала в отверстие запихивалась бумага, поджигалась, и из бачка по трубке капал мазут. Когда мазут разгорался и гильза разогревалась, из другого бачка начинала капать вода. Вода от нагретой гильзы испарялась, и разбрызгивала мазут, и все это с гудением отлично горело. Так мы обогревались зимой. Правда зима там сиротская, как и везде на юге.
Мазут покупали у разносчиков, которые его добывали в море. Когда ветер был с моря, мазут прибивало к берегу. Залезали в воду, и на мазут накладывали тряпку, которую потом отжимали в 4-х ведерный бидон, имевший внизу краник, который периодически открывался для слива воды. Таким образом, бидон наполняли, грузили на спину как ранец и несли продавать. Обычно торговец ходил и кричал: «Мазут! Мазут!»
Баку 1920 – 1924 годы[править]
Вскоре по приезде, я устроился работать у сапожника, где проработал 8 месяцев. За это время я научился шить отличную обувь. Украл у сапожника пару колодок на мамину ногу, и мама стала носить обувь только сшитую мной. Исчезновение колодок объяснил так ,что он сам, в пьяном виде, отдал приятелю сапожнику.
В школу я ходил с пятого на десятое. Через некоторое время, уйдя от сапожника, я убежал и из дома и пристроился к воинской части, сказав, что я беспризорный. Меня одели в воинскую форму. Два красноармейца кое-как перешили ее на мой рост и дали обрез винтовки.
Моя служба заключалась, обычно, в том, что я дежурил на коммутаторе. Начальник - Лукашев - был очень хороший, а вот ротный - Рожков - дрянь порядочная. За всеми следил и наказывал. Меня несколько раз пытался застать спящим и украсть из стойки винтовку.
Через 10 месяцев нас послали в Хачмас, это 80 - 90 км от Баку, на борьбу с бичераховцами, кто они такие я даже не знаю, но, очевидно, какая-то антисоветская организация /военная /. В одном из сражений меня ранило в ногу, но рикошетом, так как кость у коленки не раздробило. Меня отправили в госпиталь, где я пролежал дней десять.
Из госпиталя я удрал и кое- как добрался до дома. Дома все обрадовались, и вскоре я поступил на работу рассыльным в «Дагрыбу».
Работы было мало, три четыре раза в день куда - нибудь сходить, отнести или принести письмо. При «Дагрыбе» был магазин. Я подружился с торговцем, помогая ему в расфасовке, приеме и отпуске товаров. Снабжение было неплохое. Как-то раз даже выменял 4-х ведерный бочонок селедки, который я доставил домой на тачке с помощью товарищей. 3 - 4 воскресенья я с ведром селедок ходил торговать на базар .
Обычно в воскресенье рано утром, часов в 5, я бегал на рыбный промысел, который был за 5- 6 км от дома. Дом был на окраине города, и надо было подняться метров 400 в гору, пробежать все кладбище и спуститься с горы к дюнам . По берегу моря еще 1/5 км и, наконец, вот он - промысел.
Рыбаки на двух шаландах ночью расставляли сети вдоль берега на расстоянии 2-х км. Троса привязывали на берегу, и надо было эти троса наматывать на вороты и подтягивать к берегу.
Вороты были с 4-мя воротками, т.е. каждый ворот вращало 8 человек. Но приходило на промысел народу немного, человек 7- 10, поэтому не всегда хватало людей. Подтащив сеть к берегу, насколько можно, брали носилки, сделанные из половины бочки и вдвоем таскали рыбу на промысел метров за 200- 250.
А рыбы в мотне было пудов по 600- 800. Идти по песку дюн было тяжело, поэтому все перетаскивали только к часам 3-м.
За работу платили селедкой, сколько унесешь - столько и забирай, а хорошую большую рыбу - одну. Вот мы и подворовывали потихоньку. Пока несешь свои носилки, по дороге закопаешь 2- 3 рыбины в дюнах и помечаешь своим колышком, а уходя домой, каждый забирал свое. Вот обратно идти, конечно, было тяжело. Холодильников тогда не было, рыбу приходилось сразу жарить- варить и часть продавать соседям. Это тоже была кое-какая поддержка.
Щеголял я в солдатских ботинках, страшно тяжелых, т.к. вся подошва была усеяна гвоздями с головками, а на каблуке большая подкова. Ботинки эти я, вернее брат, выменял у соседа лавочника за ящик винтовочных патронов, которые я отрыл в песке на кладбище, угол ящика торчал немного из песка.
Кроме ботинок, он еще дал денег, но просил ни кому не говорить о приобретенном.
Так мы жили до весны 1924 года, когда снова получили от отца приглашение приехать в Сормово.
Расставание с Баку[править]
Весной 1924 года мы поехали в Сормово, но ехало нас уже 7 человек. Нас четверо, товарищ брата - Костя Макаров, и две дамы. О дамах могу сказать очень мало. Как они и зачем приехали в Баку, не знаю. Две сестры- Лена и Валя, им было лет по 25.
Как они познакомились с Костей и братом тоже не знаю. Очевидно, они были в близких отношениях, так как расположились у нас в кухне как дома, превратив ее в спальню. Вот в Сормово они с нами и поехали.
На чем доехали до Астрахани не помню. А по Волге - пароходом. Приехав в Горький, мама остановилась у Лены и Вали, а мы вчетвером - у отца. Брат и Костя стали работать на Сормовской судоверфи на практике, а я и Ксеня бездельничали.
Осенью брат с мамой уехали в Ленинград. Брата за отличное ученье перевели в Ленинградский Политехнический институт и дали хорошую стипендию.
Первое время мама жила с братом, который снял две комнаты в мансарде, рядом с институтом. Затем мама переехала к своему брату Владимиру Николаевичу Соколовскому - профессору.
У дяди Володи была отличная большая квартира между Невским и Колокольным переулком. После окончания школы сестра Ксения тоже стала жить у дяди Володи, а затем, поступила работать копировщицей на Адмиралтейский судостроительный завод и получила большую комнату. Вскоре она вышла замуж за Свешникова Ростислава Евгеньевича, который в войну пропал безвести, и тогда она, через некоторое время, вышла снова замуж, за Никитина Владимира Александровича. Сестра и Владимир Александрович умерли почти одновременно в 1978 году, прожив свою жизнь в согласии и счастье. Они очень помогли моей семье, которая бедствовала, пока я находился в заключении. Но об этом пойдет речь позже.
Часть 3-я[править]
Весной 1924 года я и сестра поступили в школу 2-й ступени , я - в 7-й класс, а она - в 8-й. Учиться мне было очень тяжело, учитывая то, что раньше почти не учился. Учительница по алгебре и геометрии вызывала меня каждый раз, так что мне приходилось готовиться. Так дни за днями в школе и текли. Летом я с товарищами угнал лодку из Балахны , это городок выше Горького на Волге. Перекрасили ее и рыбачили.
В квартире отца возникли серьезные проблемы. У него в Сормово была квартира из 7 комнат, комнаты были большие, а занимали их всего четыре человека: отец, мачеха и две маленьких дочери отца - Ира и Вероника. Отца должны были уплотнить. А он решил, что пусть вместо чужих людей, въедут хорошие знакомые люди, какими и были как раз семья Шишипторовых - главного бухгалтера, который работал в Баку у отца и тоже приехал в Сормово, но вскоре умер.
У него была дочь Ольга, вот она-то с матерью и братом Анатолием и должны были поселиться в двух комнатах. Ей было лет 17, гимназистка, а мне 6 лет. Косы у нее были длинные, и мы дергали ее за них, что ей, конечно, не нравилось, и она старалась проскользнуть мимо нас по коридору незаметно. Анатолий был студент Московского института.
Все это я пишу, потому что в дальнейшем это будет иметь большое значение.
В 1924-25 годах отец стал разводится с мачехой - Ольгой Алексеевной, но так как у него «намечалась» очередная «сидка», он уехал в Москву, чтобы там скрыться от ареста, захватив с собой Ольгу Шишипторову, на которой и женился. Таким образом, я приобрел вторую мачеху, тоже Ольгу, но Николаевну.
Меня и сестру таскали в ГПУ, допрашивали, где отец, получаем ли мы от него письма. Но мы отпирались как могли. Когда отец уезжал, он поручил мне вести бракоразводный процесс, т.е. раздел имущества. Надо было часть спрятать, я и отнес эту часть к соседу, приятелю отца, который жил под нами. Несколько раз приходила первая мачеха с инспектором и скандалила со мной, требуя исчезнувшие вещи. Мне приходилось врать, доказывать, что таких вещей никогда не было. Одним словом, я на ней за маму отыгрался. В конце концов, все было поделено, вывезено и процесс закончен. Я сообщил об этом отцу, он приехал, но вскоре его посадили в тюрьму.
Я с Ксенией и второй мачехой носил ему туда передачи. Отец в тюрьме построил колбасную фабрику, канализацию, которой до этого не было. До этого дерьмо вывозили в бочках. За это отца в субботу, когда становилось темно, с солдатом отпускали домой, до воскресного вечера. Просидел он недолго, и был Орджоникидзе направлен в Ташкент - начальником механизации Среднеазиатского Водхоза.
Я окончил школу в 1924 году и поехал к брату в Ленинград, готовиться для поступления в Политехнический Институт. Снял с товарищем комнату у хорошей старушки - попадьи. Осенью я начал сдавать экзамены. Оставалась одна политэкономия, как вдруг, я получил телеграмму от отца о немедленном выезде в Ташкент, т.к. брата Ореста убили милиционеры в перестрелке с бандитами. Его можно было бы спасти, если бы сразу вызвали врача. Но мер сразу не приняли, и он умер от заражения крови. Отец поехал в Чарджуй, где был громкий процесс. Начальнику милиции и дежурному милиционеру дали по десять лет за то, что они не вызвали врача. Но человека не вернешь. Бросив сдавать последний экзамен, я выехал в Ташкент, где хотя и с опозданием, но экзамен у меня приняли, и я был зачислен студентом на инженерно-мелиоративный факультет в САТУ - Средне Азиатский (? – ред.)
Переезд в Москву. Учеба в институте[править]
Осенью 1928 года я переехал в Москву и поступил в МВТУ - Московское Высшее техническое училище им. Баумана . Меня приняли только на второй курс, часть предметов перезачли: сопромат, высшую математику, начерталку, а по некоторым другим дали контрольные работы. Таким образом, у меня было довольно много свободного времени, я посещал лекции 3 -го курса и в зачетный период записался на экзамены и сдавал их за третий курс.
Учась на втором курсе, я страшно бедствовал, просто нищенствовал. Отец давал мне ежемесячно 30 рублей, на которые я снимал комнату, сперва близко от станции, но муж хозяйки приревновал меня и нашел мне другую комнату, у старушки 80 лет, за 10 руб. в месяц. Старушка была хорошей и иногда, когда я приходил поздно после института, угощала меня картошкой или кашей. Моя комната была рядом с ее, а проем дверей загораживала занавеска. И так из 30 рублей десять я платил за комнату, затем были расходы на стирку белья, баню, приобретение учебников, бумаги, транспорт и.т.д. Утром, приходя в студенческую столовую, я мог себе позволить стакан чая, винегрет и пару кусков черного хлеба. В обед - суп и изредка какую-нибудь кашу, вечером хлеб и чай.
Единственный день в неделю, в воскресение, я ходил к Сперанским, другу юношеских лет. Его отец и мать очень любили со мной поговорить. Одет я был…. на голове - студенческая фуражка, кожаная куртка отца с подкладкой, один слой бумаги, а на ногах туфли, ну конечно, брюки тоже были. Мерз я ужасно, и до станции и домой только бегом, чтобы хоть немного согреться.
Таким образом, прошел год, и я перешел на 3 - й курс. Осенью 1929 года в институте объявили об открытии 3 - х новых инженерно-механических факультетов: по кузнечно-прессовому оборудованию, прокатному оборудованию, металловедению. Я немедленно подал на кузнечный. В итоге, нас, желающих, оказалось только 5 человек. 2 кузнеца, 2 прокатчика и один металловед. Нам сообщили, что мы будем числиться на всех трех факультетах и сдавать экзамены по всем предметам . Мы, конечно, согласились, тем более, что нам сказали , что выдадут 3 диплома - по всем трем специальностям.
Андрей Макаркин – « партийное око», как я его прозвал, оказался неплохим мужиком и всегда обо всем меня информировал. Виктор Сивцов, Федор Щеглов, Моряков - из рабочих, и я. Были мы очень дружны, а в прежней группе несколько человек были настроены против меня, заявляя, что я сын вредителя, и таких надо выгонять из института.
С профессорами у нас сложились отличные отношения. Они знали нас как облупленных. Каждое занятие кого-нибудь обязательно вызывали к доске. Экзамены нам не устраивали. Так мы и учились впятером до конца 5 -го курса. Месяца через два после начала занятий, профессор Анатолий Иванович Зимин, заведующий кафедрой горячей обработки, предложил мне подать заявление на работу в институт ЦНИИМаш - Центральный Научно-Исследовательский Институт Машиностроения - лаборантом на 75 руб., где он работал начальником отдела горячей обработки металлов. «Своему партийному опекуну скажите, что работу вы делаете дома по моему заданию. Ваше дело вовремя приходить за зарплатой. Никакой работы давать вам не буду, но после окончания института работать будете у меня». Я подал заявление и стал получать 75 руб. Отец узнал об этом и перестал мне присылать деньги. Но после 30 рублей 75-ть были для меня богатством. Сразу прибавил хозяйке 5 рублей, купил серый костюм за 27 руб. и ботинки за 6 руб. Питаться стал, конечно, гораздо лучше.
После третьего курса нас послали на практику на завод «Электросталь» под Москвой. Отработав там 1 месяц, мы поехали домой, и я решил съездить в Ленинград, повидать маму, которая, как я писал, жила у своего брата.
Дядя Володя бы добрейший человек. По приезде он сразу он сразу стал давать мне деньги, говоря, что студенту деньги всегда нужны. Я отказывался, т.к. деньги, хоть и немного, но были. Остановился я не у дяди Володи, а вечером поехал в Лесное к Лиде. Там прожил 5 дней, и мы договорились после окончания института повенчаться. Сразу с этим вопросом было покончено. Стали мы переписываться, но вскоре получил от нее письмо, которое заставило меня задуматься и, в итоге, понять, что вряд ли этот брак будет удачным. Мои письма стали реже и холодней, а за тем переписка совсем прекратилась. Дальнейшую ее судьбу я не знаю.
Осталось нам всего по два зачета, и мы - инженеры, но мне «партийное око» - Андрей, сообщил, что меня вызывают на комсомольское собрание, вернее вызовут и будут исключать из института, и чтобы я принял меры, какие считаю возможными. Андрей ко мне хорошо относился, т.к. я делал за него проекты, домашние задания, одним словом тянул, т.к. по знаниям он соответствовал школьнику второй ступени. Но благодаря партийности, его с хвостами перетаскивали с курса на курс. Я сказал, что я не комсомолец и никогда им не был и не пойду. Он мне посоветовал все таки идти, т.к. иначе они могу сделать, что - нибудь худшее.
Я немедленно пошел к двум профессорам, чьи зачеты были еще не сданы, объяснил обстановку и просил авансом засчитать зачеты. Оба молча занесли зачет в зачетную книжку. Затем сразу пошел в канцелярию, где зачеты занесли в «Шнуровую книгу» и поздравили с окончанием института.
Дней через пять меня вызывают на комсомольское собрание. На трибуну забирается секретарь парткома Степанов, мерзавец и сволочь, каких мало. Начинает говорить, что я сын вредителя, таких надо гнать, яблоко от яблони не далеко падает и т.д. Ставит вопрос на голосование. Все конечно поднимают руки, хотя я усмотрел несколько воздержавшихся. Записывают в протокол, что принято единогласно. Спрашивают меня, хочу ли я что-нибудь сказать.
Я сказал, что хочу. Вышел на трибуну и произнес следующую речь: «Всех кто поднял руки за мое исключение, я благодарю, т.к. это дает мне возможность не идти в отдел кадров министерства на распределение, а остаться работать в Москве там, где я сейчас работаю. Во-вторых, через 2- 3 года вас всех здесь не будет, и мне все три диплома выдадут. В- третьих, в «Шнуровой журнал» внесены последние два зачета, и меня поздравили с окончанием института. Вот моя зачетная книжка, мои документы, по которым дипломы мне всё равно выдадут». Степанов стал орать, чтобы я вернулся, но я даже не оглянулся и ушел домой. Какой тут поднялся вой, крик, шум.
В институт я ходить не стал, а стал готовить два, авансом полученных, зачета. Через неделю я получаю повестку явиться в деканат. Я не иду. Потом получаю еще две или три повестки, но всё равно никуда не иду. Прибегает Андрей и говорит, чтобы я шел в институт, так как они могут мне нагадить, так что мне придется пожалеть: «Тебя, Игорь, восстановили, узнав, что ты все сдал. Решение отменили».
На следующий день я пошел в институт. Секретарша декана набросилась на меня: « Я, - говорит, - сколько раз вам повестки присылала, а вы не являетесь.» Я ей сказал, чтобы она немного поостыла. Я не их студент, я исключен из института. Она удивилась и побежала к декану. Декан сажает меня и начинает выговаривать: «Мы, - говорит, - в отдел кадров Наркомтяжпрома сообщили, они все время звонят, почему вас нет?»- Я откручивался, как мог. - «Безобразие, по повестке не являетесь». Декан был профессор старой закалки, старой школы.
Я ему говорю: «Профессор, вы напрасно делаете мне выговор. Я не ваш студент и на ваши повестки не обязан являться». - «Как это, - говорит, - так ». Я ему рассказал о комсомольском собрании, он удивился и сказал, что первый раз обо всем этом слышит. Посылает секретаршу немедленно найти Степанова. Если он на лекции, то снять его с лекций. Через пять минут тот является. Декан на него набросился, что это безобразие, комсомольское собрание не имеет права исключать. Оно может ходатайствовать, а администрация решает исключать или нет. Одним словом, ему основательно намылили шею.
Обращается ко мне и говорит: «Вот, товарищ Пономарев, все утрясено. Прошу вас сегодня же пойти в отдел кадров Министерства.» А Степанова он спросил, сообщил ли он мне, что решение собрания отменено. Тот ответил, что и не собирался, за что получил дополнительный нагоняй. В отдел кадров я пойти отказался, мне и так столько нервов попортили, и пусть комсомол дает мне путевку в Крым и бесплатно за счет кассы взаимопомощи. Декан спрашивает у Степанова как у него дела с путевками, а тот отвечает, что все они распределены. Декан говорит, что сейчас к вам подойдет Пономарев и вы ему немедленно выдадите одну путевку, а я сейчас напишу записку в кассу взаимопомощи и Пономарев получит там 100 руб. Я пошел со Степановым, и он со злостью выбросил мне путевку. В кассе получил 100 руб, а путевка была через 10 дней. Купил заранее билет и укатил в Крым в дом отдыха под Ялтой.
С Маргаритой Васильевной Горбуновой, будущей моей женой, я познакомился еще в Горьком, когда был на практике на Сормовском заводе после 4-го курса. Тогда мы и решили соединить наши судьбы. Сейчас же она приехала в Москву и устроилась на работу на завод «Серп и Молот» лаборанткой в экспресс- лабораторию сталелитейного цеха. Виделись мы очень редко, один- два раза в месяц, несмотря на предыдущее наше решение. Итак, я отбыл на юг.
Георгий Николаевич Пономарев 48-ми лет.1925
Родители с Орестом и Ксенией - старшими братом и сестрой.1910-1911
Сестра Ксения
Оскар, Ксения и Игорь с бонной на берегу Каспия.Баку.1913
Кабинет с камином в квартире Пономаревых
Дверь в библиотеку в квартире Пономаревых
Луиза Николаевна Пономарева в зале бакинской квартиры
Игорь, Ксения, Орест Пономаревы
Семья в Кисловодске -1912-1913 годы - В первом ряду: Орест - гимназист, с нашей собакой Кистиком. Рядом Игорь. Во втором ряду: тетя Шарлота (сестра Луизы Николаевны), Ксения, Луиза Николаевна. В третьем ряду стоит Эдвин, сын т. Шарлоты.
Брат отца-Николай с женой.Баку.1914
В дворе дома в Поти. 1912
Сестра Георгия Николаевича - Александра, и ее муж -Курленков Михаил Иванович (на заднем сидении) в автомобиле Георгия Николаевича.Поти.1912
Игорь Пономарев с сыном Олегом в Лосинке
Семья на даче в Лосинке.Левая часть дачи
- 21.jpg
Правая часть дачи в Лосинке
Задняя часть дома и окно Игоря Пономарева
Шофер Ян в автомобиле Георгия Николаевича Пономарева.Баку.1912
Автограф рукописи Игоря Георгиевича Пономарева
Бусы,сделанные Пономаревым в заключении
Шкатулка с рисунком из Диснеевских мульфильмов
- 23 ''Шкатулка для сестры Ксении.jpg
Шкатулка с рисунком из Диснеевских мультфильмов для сестры Ксении
