Сейфи Алекпер... Тогда, в тридцать восьмом…

Сейфи Алекпер... Тогда, в тридцать восьмом…

Решением Кировабадского горисполкома одна из улиц города с 1989 года стала носить имя видного деятеля азербайджанской культуры, актёра и режиссёра, народного артиста республики Алекпера Сейфи.

Мемориальная доска на доме, где жил Алекпер Сейфи

Вечером, 8 февраля 1938 года, во время просмотра спектакля «Очная ставка» к отцу, директору Кировабадского драматического театра, зашли два сотрудника НКВД и попросили его отлучиться «на полчаса», по якобы очень важному делу. Эти полчаса растянулись для Алекпера Сейфи почти на 19 лет.

Узнав об аресте отца, мы с матерью сразу же выехали из Баку в Кировабад. Квартира наша была перерыта, письма, документы, фотографии, личные вещи отца работники НКВД изъяли. Мой старший брат Руфат спросил у проводивших обыск: «Зачем вы забираете папины вещи?». На это ему в грубой форме ответили: «Потому, что он враг! Понял?».

…Кто-то сообщил: вечером будут увозить арестованных «врагов народа» в Баку. Мы тотчас отправились к тюрьме. Арестованные уже сидели в кузове грузовика под охраной вооружённых энкавэдешников. Увидев папу, сидящего у заднего борта, я стал плакать и кричать: «Отдайте моего папу!». Брат молча кусал губы, глядя на отца, который ладонями закрывал лицо. Потом мы побежали на вокзал. Всюду люди, слёзы, плач. Особенно много народу, помнится, было на железнодорожных путях.

Увидев нас в толпе, папа что-то сказал своему конвоиру и под его охраной двинулся к вокзальному туалету. Возвращаясь назад, папа крикнул маме по-грузински : «В постели».

Что это значило, мама поняла, когда через несколько дней в переданном нам одеяле обнаружила кусок полотна, на котором было написано химическим карандашом: «Сурейя-джан! Я ни в чём не виноват. Являюсь жертвой гнусной клеветы, обвиняют в контрреволюции. Беспокоюсь за тебя, джаников и отца . Крепко целую, ваш А. Сейфи».

Записку мать показала только брату, взяв с него слово, чтобы о ней никому не проболтался.

В конце 1946 года я готовился вступить в ВЛКСМ. Но присутствовавшая на собрании в школе инструктор райкома комсомола посоветовала не принимать меня в комсомол по той причине, что мой отец репрессирован. Школьные же товарищи не последовали её совету и рекомендовали меня. Дома, когда я обо всём рассказал матери, она молча дала мне прочесть записку отца.

«Знай, твой отец ни в чём не виноват, ты можешь им гордиться», - сказала она, когда я прочёл последнее послание.

В феврале 1947 года мне вручили комсомольский билет.

Каким же был мой отец?

Прекрасным семьянином, прежде всего. Он, как мне кажется, очень любил свою жену, детей. Надо сказать, что и у матери большая часть жизни была связана со сценой.

Когда в 1923 году в Москве, в помещении нынешнего театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, впервые прозвучала бессмертная оперетта Узеира Гаджибекова «Аршин мал алан», в роли Гюльчохры выступила Сурейя-ханум, моя мать.

После ареста отца мать, конечно же, не смогла вернуться на сцену, её отлучили от театра. Из квартиры нас выселили, прописав в хлеву, где до нас находились буйволы. Матери пришлось трудно. Чтобы как-то прокормить нас, бралась за любую работу. Но гордости, достоинства своего она никогда не теряла.

Дома она часто пела, много рассказывала нам об отце, регулярно писала папе добрые письма, поддерживая его морально. В ответ от папы приходили тоже достаточно бодрые письма. И это вселяло надежду на скорую встречу.

Сурейя-ханум Сейфи с сыновьями Руфатом и Тофиком. Фотография сделана в начале 1940-ых г.г.

Уже после возвращения отца, когда мать, заболев, оказалась прикованной к постели, он сам, помнится, готовил ей пищу, ухаживал, как мог, за ней. Никогда не сетовал на трудности.

После смерти матери он мне сказал: «Только сейчас я понял, как много Сурейя сделала для меня, моих родителей, для детей. И как мало я сделал для неё…».

Фотография Сурейи-ханум, сыновей Руфата и Тофика Сейфи, отправленная А. Сейфи в ссылку

Где бы не появлялся папа, он сразу привлекал к себе внимание. С ним любили советоваться, внимательно прислушивались к его речи, насыщенной поговорками, строками из стихов. Вместе с тем отец был прост и исключительно скромен. Молодёжь тянулась к отцу, а старики уважительно называли его «мирза».

Такой вот эпизод. Шла подготовка к городской комсомольской конференции. Секретарь горкома комсомола Тофик Кязимов попросил отца появиться на открытии конференции в образе В.И. Ленина. Отец согласился и больше месяца тщательно готовился, вживаясь в образ Владимира Ильича. Читал его книги, всматривался в фотографии, документальные кинокадры…

И вот день открытия конференции. Зрительный зал театра имени Дж. Джаббарлы полон делегатами и гостями. В зале на какое-то время потух свет и в прямых лучах прожектора мы увидели уверенно шагающего к сцене Владимира Ильича. Это было так неожиданно, что весь зал в едином порыве поднялся, раздались аплодисменты.

При отце я не курил, хотя он давно догадывался об этом. Но однажды он преподал мне хороший урок.

Жена как-то купала моего двухмесячного сына, Алекбера, названного так в честь отца, а я в сторонке «смолил» сигарету. Увидев заходящего в комнату отца, я быстренько скомкал курево, бросил его…под кроватку сына.

Папа спокойно вошёл в комнату, нагнулся к внуку и укоризненно сказал ему: «Али-джан, куришь – кури, но зачем кидать окурки под свою кровать?».

Таков был отец – спокойный, выдержанный, отнюдь не любитель нотаций.

"Письма дедушки моему отцу, написанные в 1970-е годы. Хорошо сказано:"Не болей! Болеть легко, а вот держаться здоровым - киши ишидир(мужское дело)!". В этом - весь дедушка!" (А. Сейфи-младший).

И ещё он старался всячески дома поддерживать разговор на родном языке. Особенно со мной…Дело в том, что долгие годы находясь за пределами республики, я не имел необходимой практики разговора на азербайджанском языке. И должен заметить, что именно наши беседы с отцом сделали своё доброе дело…

Надо сказать, что и внуку своему он прививал любовь к родному языку. Пел ему песни, которые в детстве пела отцу его мать, рассказывал народные сказки…

Он очень любил свой народ, но я никогда не слышал, чтобы он хоть единым словом недобро отзывался о других народах. Наоборот, подчёркивал в разговорах, что возвеличение своей нации и принижение другой – признак духовной бедности.

При всей своей простоте и доступности, уважительном отношении к друзьям он был исключительно строг, требователен, где-то даже жесток к проходимцам, любителям лёгкой жизни и просто непорядочным людям. С такими он не «срабатывался».

Был крайне щепетилен ко всякого рода подношениям: их, как правило, отправлял назад незамедлительно.

Любил шутку, за словом в карман не лез, но шутил как-то по серьёзному: он был спокоен, а вокруг люди катались от смеха.

Однажды к отцу в автобусе в карман залез вор. Люди это заметили, но смолчали, как часто бывает. Папа же спокойно опустил свою руку в карман, нащупал там руку вора и сжав её сильно, вежливо стал его расспрашивать о семье, здоровье, соседях. Вор же краснел, не знал, куда деваться, и, наконец, с криком: «Отстань от меня! Что тебе надо?!» выскочил из автобуса под громкий смех пассажиров… А отец вслед ему тихо проговорил: «Что это с ним? Вроде бы приятно беседовали…».

Когда его просили рассказать подробно о годах, проведённых в «застенках Берии», он старался перевести разговор в другую плоскость. Потому, что не любил вспоминать, чувствовалось, как тяжело ему было заново переживать минувшее. Мемуары так и не написал: «Забыть не могу, придумывать не хочу, да и силы уже не те».

У него часто спрашивали, как это он сумел выжить в голодные, холодные и бесконечно долгие годы на Урале? Как перенёс ужасы лагерей?

- Выжил, потому что очень хотел увидеть вас, своих детей, чтобы сказать вам из собственных уст: ни в чём я не виноват! Выжил потому, что верил в справедливость.

Отец был всегда большим оптимистом. Даже в те тяжёлые для него годы. Помню, мать по его просьбе послала ему в лагерь комедии «Аршин мал алан» и «Мешади Ибад» Узеира Гаджибекова на русском языке.

Как мы потом узнали, отец и в этих произведениях старался почерпнуть для себя и друзей своих, таких же, как и он, несправедливо осуждённых, силы, бодрость духа.

Позднее отец рассказывал: начальник лагеря, давая «добро» на постановку «Аршин мал алана», «окрестил» постановку по-своему – «Аршин поломал». Спектакль, который отец поставил силами репрессированных актёров разных национальностей, так и пошёл под названием «Аршин поломал».

Однажды ко дню моего рождения я получил открытку от отца:

«Сын-джан! Скоро будет конец проклятому Гитлеру, и мы с тобой ещё увидимся, крепко прижму тебя к сердцу своему. Папа. 15 июня 1944 года. Урал».

Увиделись мы, увы, только спустя ещё двенадцать лет.

Когда после возвращения отцу вновь нужно было прописаться в Кировабаде, паспорта у него не оказалось.

Вместо него и всех прочих документов – одна единственная справка с фотографией, подписью и печатью: «Выдана Сейфи Алекперу Сейфулла оглы, 1901 г. рождения в том, что он является ссыльнопоселенцем и проживает в деревне Свобода Абанского района Красноярского края. 9 июня 1952 года».

Удостоверение ссылопоселенца А. Сейфи

Жил в деревне Свобода. Неправда ли, как кощунственно звучит это…

В 1956 году отец, к великой нашей радости, вернулся, наконец, домой. Его в Кировабаде ждали семья, театр…

Материал опубликован в газете ЦК КП Азербайджана «Вышка» 8 апреля 1989 года.

• 

  Обложка архивного дела №276 Ал. Сейфи (1)

• 

  Обложка архивного дела №276 Ал. Сейфи (2)

• 

  Квитанции части запросов на пересмотр дела для реабилитации А. Сейфи, посланные его сыном Тофиком Сейфи в разное время (середина 1950-ых г.г) в различные инстанции.

• 

  Ответ из Военной прокуратуры СССР

• 

  Ответ из Верховного суда СССР с неожиданной припиской

• 

  Сообщение о реабилитации А. Сейфи (25.07.1956)

• 

  Буклет фильма "Последняя ночь детства", в котором А. Сейфи снялся в роли дяди Исмаила

Все материалы и фотографии получены от Алекбера Сейфи - младшего.

Примечания:

О жизни актера, режиссера Алекпера Сейфи читайте его биографию "Сейфи Алекпер - народный артист Азерб. ССР", а также рассказ А. Мамедова "Бомба" - часть 1 и часть 2