Соловейчик Симон Львович (01.10.1930, Симферополь – 18.10.1996, Москва) - Педагог — Новатор. Версия от 01:31, 30 декабря 2010; Sibor (обсуждение | вклад) (Новая страница: « == Соловейчик Симон Львович (01.10.1930, Симферополь – 18.10.1996, Москва)- Педагог — Новатор. == [[Фай…»)(разн.) ← Предыдущая | Текущая версия (разн.) | Следующая → (разн.)

Соловейчик Симон Львович (01.10.1930, Симферополь – 18.10.1996, Москва)- Педагог — Новатор.

АРТЕМ СОЛОВЕЙЧИК : “ВОСПИТАНИЕ БЕЗ ВОСПИТАНИЯ.”

" Моя мама и бабушка — из Баку.

Это восточная страна, и город Баку с его узкими, в две ширины плеч, улочками в центре и выдвинутой в море Девичьей Башней — восточный город. Но на заре века здесь нашли нефть, и Баку стал быстро европеизироваться. Восточная культура встретилась с западной — возникло иное видение жизни, открылись новые смыслы. Для конкретных судеб это было ценнее нефти.

И город Баку, с европейской широкой набережной, трамваями, театрами и консерваторией, многие десятилетия удивлял посвященных тонкой интеллектуальностью — отличительной чертой колониальных столиц.

В самом сердце Баку в квадратном дворе с колонкой посередине выросла моя мама. Во двор вела глубокая арка с улицы Хагани.
Жаркими ночами, когда в доме уснуть невозможно, циновки расстилались прямо во дворе, и тогда становилось особенно заметно, как много здесь детей. А потом, когда малышей наконец удавалось угомонить, наступала такая тишина, словно людские племена на всей земле замерли перед чудом звездного неба. И, окунаясь в сон, каждый ребенок, как, наверное, и моя мама, учился слушать дыхание Вселенной. Ибо в этом и состоит особенность Востока — в умении видеть то, что не всегда поддается познанию.

В Баку и встретились мои родители.
На второй день после встречи молодой корреспондент столичной газеты из неведомой далекой Москвы предложил моей маме — юной девушке из интернационального бакинского двора — выйти за него замуж.

Как странно теперь осознавать, что в первый раз они встретились первого сентября. И получилась семья, в которой выросли моя сестра, мой брат и я... Мне кажется, у моих родителей — у нас — получилась великая семья.

На мало кому известной улице Кондратюка в двухкомнатной квартире ежечасно, ежесекундно происходило чудо встречи двух необыкновенных людей — моих родителей. Судьба наделила их невероятным интересом к жизни. А устремленность к истине создавала какую-то особую энергетику, наполнявшую радостью наш дом. Это чувствовали все, кто к нам приходил, и потому всякое веселье было действительно веселым, а всякий серьезный разговор был действительно серьезным. И — невидимое строительство нового мировоззрения, в котором талант мамы слышать Вселенную и талант отца понимать мир были нераздельны.

Отец занимался педагогикой. В доме росли дети. Это совсем не значит, что детьми, то есть нами, занимались как-то особенно. Совсем нет. Мы росли, как большинство детей, вне особых педагогических усилий, вне особого педагогического пространства. Но я думаю, что наш дом был именно тем педагогическим пространством, которое отец нигде не встречал и не мог встретить. И приобретенное здесь знание иной педагогики, а точнее, иной воспитательной культуры самым серьезным образом повлияло на его педагогические воззрения.

С нами жила бабушка, мамина мама, с особой судьбой, с мудростью прямой жизни. Она наполнила наш дом восточным ароматным чаем, восточной чистотой и восточной мудростью. Обожествление ребенка не за его успехи в школе, не за его поведение, не за его любовь к родителям, а просто за то, что он ребенок, — это мы узнали в нашем доме. Всепрощение и всепонимание как единственно возможные меры воздействия на ребенка — это тоже мы узнали в нашем доме. Щепетильность в выборе фраз, в тоне разговора с детьми или рядом с ними — и это мы узнали в нашем доме.

Потребовалось много времени, чтобы отец понял: настоящие педагогические сокровища — перед ним. В доме все кажется обычным, не заслуживающим внимания. Но, с другой стороны, ничто так не влияет на нашу философию, как повседневность. И в какой-то момент отец понял: нет ничего более важного на свете, как рассказать сегодня и сейчас о том, что происходит у него, а значит — у каждого в доме. Оказывается, это не банальная повседневность, а суть вещей. Так появилась статья "Балованные дети", абсолютно понятная сегодня, но приведшая к настоящему взрыву общественного мнения тогда.

Потом, много позже появилась серия статей под названием или рубрикой "Педагогика от Матвея". Матвей родился, когда мы с сестрой уже выросли. Но именно тогда отец, быть может, впервые сознательно решается признать, что происходящее в доме и есть педагогика. И что такую педагогику — свою педагогику — создает сам ребенок. Отец целиком доверяется Матвею, его отношениям с мамой, собственным с ним отношениям и, наблюдая, слушая, пишет педагогику от Матвея, чтобы потом сделать самый главный шаг — шаг к педагогике для всех. Поэтому "педагогика от Матвея", а не "педагогика для Матвея". Поэтому педагогика от Ивана, от Дарьи, от Георгия, от вашего ребенка, а не для вашего ребенка.

Отец понял это до конца, когда уже "Педагогика для всех" вышла в свет. И он мечтал переписать ее, чтобы главная мысль стала еще более ясной. Но не успел. Хотя, конечно, успел, потому что теперь "Педагогика для всех" читается как очень ясная книга.

Читаю "Педагогику для всех" и слышу интонации мамы. Отец, как мужчина в семье, как более старший, как более образованный, очень долго привыкал к мысли, что в его профессиональной области — в педагогике — он должен учиться у мамы, которая обрела свои знания в детстве под звездным бакинским небом, в уюте дома величиной с двор, в преданности бабушки своим детям, в восточной культуре, боготворящей ребенка.

Но и мама многому училась у отца. Иногда кажется, что учеба и составляла смысл семьи. Мы, дети, оказываясь в этом поле взаимной учебы двух взрослых талантливых людей, ощущали уникальность своей жизни и воспитывались уже самой этой уникальностью. И если сегодня нам удается удерживать ощущение чистоты, уважения, приятия в газете, то в этом большая заслуга моей матери..

Теперь уже трудно определить, когда впервые была рассказана эта история в нашей семье. Но впоследствии отец рассказывал ее вновь и вновь, даже когда мы стали взрослыми. История заключалась в том, что наш отец ни разу в жизни не получил никакой другой отметки, кроме "отлично".

Мы, дети, точно знали, что так не бывает. Что хоть раз должно было случиться, что не пять, а четыре. Или и того хуже. Но рассказ есть рассказ. Мы безропотно соглашались на все перипетии известной истории ради заключительной фразы. Как нам хотелось, чтобы отец оказался таким же обычным, как и родители наших товарищей! Ну как можно жить круглым отличником? — переживали мы за рассказчика. Мы хотели, чтобы он победил в себе эту отличность, как какой-нибудь из героев рассказов Джека Лондона, встающий на ноги после нокдауна на счет девять.

История гласила, что за свои успехи в школе отец получил, ни много ни мало, золотую медаль. С детской непосредственностью мы воспринимали это сообщение, как если бы герой рассказа после долгих мытарств нашел крупный самородок огромной ценности, который следует спрятать, а самому прикинуться нищим и начинать свой путь назад в цивилизацию из безлюдных просторов Клондайка.

Далее был университет. Снова пятерки, и только пятерки. "Мне вручили красный диплом", — гордо произносил отец. Честно говоря, мы не могли разделить восторг отца, ибо что такое бумага по сравнению с золотом. Но виду не подавали.

После университета всех посылают куда-нибудь работать. Правило такое: чем лучше ты учился, тем в более глухое место ты попадешь. Потому что там, в глуши, могут справиться со своей работой только люди знающие и собранные. Ну так вот, согласно легенде, по окончании школы с золотой медалью, а затем университета с красным дипломом отец был отправлен на практику преподавать в каком-то далеком селении.
Мы очень переживали именно этот момент рассказа. Нам было жалко детей в далеком селении — таких свободных, таких веселых, — к которым приехал в качестве преподавателя круглый отличник. Ох, как мы за них переживали! Но жизнь есть жизнь, рассказ есть рассказ. Без жертв сюжет был бы неполным. В нашем сознании всем тем далеким детям пришлось стать за три года несчастными отличниками.

Теперь вопрос: что делает каждый золотой медалист и краснодипломник по окончании практики? Правильно: поступает в аспирантуру.
Мы чуть-чуть понимали, что такое школа, не совсем понимали, что такое университет, и уж совершенно не могли взять в толк, что такое аспирантура. Про аспирантуру отец нам ничего не объяснял, говоря, что это дело тонкое или всему свое время.
Итак, герой рассказа поступает в аспирантуру.
Первый же экзамен был по специальности — по педагогике. Отцу достался вопрос по Ушинскому. Теперь трудно определить, действительно это было так или так было удобнее рассказывать. Ибо подготовка к экзамену происходила в Ушинке (библиотеке им. Ушинского), для рассказа получалось очень складно: готовиться в Ушинке и вытянуть билет по Ушинскому.

Отец всегда с удовольствием рассказывал, что же он отвечал по билету. А мы с удовольствием слушали, хотя не понимали ничего. Наверное, потому, что эта часть рассказа каждый раз менялась. Теперь я думаю, что отец давал нам короткий очерк своего нового видения педагогики, и идей Ушинского в частности. Вот он пишет "Час ученичества" — это одна педагогика и определенный взгляд на идеи Ушинского. Потом он работает над книгой "Воспоминания о Сухомлинском" — это другая педагогика, другой Ушинский. Встречает новаторов: педагогов-практиков — это третья педагогика, третий Ушинский.
Так что, честно скажу, нам неизвестно, что отвечал отец на экзамене по специальности в аспирантуру. Когда мы думали о самом экзамене, приходил на ум Царскосельский лицей и Пушкин на экзамене. Отец перед экзаменаторами говорил об Ушинском.

Экзамен закончился.
Здесь наступала кульминация рассказа. А потому, согласно жанру, рассказчик пускался на всякие уловки, оттягивающие развязку. Отец подробно рассказывал, что экзамены в аспирантуре отличаются от ответов у доски в школе самым невероятным образом. Если в классе учитель объявляет оценку за ответ сразу, то в аспирантуре оценки объявляют позже, когда ответят все желающие в нее поступить.
В полутемном здании — полутемный коридор. В полутемном коридоре — толпа абитуриентов. Открывается дверь — полоска света возникает, дверь закрывается — полоска света исчезает. Голос монотонно произносит фамилии по алфавиту и сообщает оценки. Больше всего — троек и четверок. Иногда — двойки. Совсем редко звучит оценка "пять".
Наш отец гордо стоит в толпе и размышляет о том, как он будет готовиться к следующему экзамену. Что нужно успеть многое сделать, а сейчас еще надо куда-то зайти по просьбе мамы. Но сначала дождаться фамилий на букву "С".
"Соловейчик — два".
В полной тишине, прорываясь сквозь поток неуместных мыслей, раздается механический голос: "Соловейчик — два!"
Мы сжимались, потому что нам передавалось это сказочное ощущение невозможного события. Отец улыбался и добавлял, что это последняя оценка, которую он получил в своей жизни. И говорил, что он круглый двоечник, потому что за самое главное дело жизни, педагогику, единственная им полученная оценка — два.

А мы радовались счастливому концу — тому, что у нас папа как у всех, и что теперь его ученикам будет легко и просто учиться, потому что у них понимающий их проблемы преподаватель, а не какой-нибудь бесчувственный круглый отличник.

Потом пошла другая жизнь. Поиски, сомнения, находки, открытия, поражения, взлеты и падения. И мы наблюдали жизнь своего отца — далеко не отличника. Ни карьеры, ни званий, ни степеней — ничего из того, что должно было бы обнаружить в нашем отце человека успешного.
Наоборот, вся его жизнь скорее напоминала жизнь двоечника. Умного, прекрасного, образованного, но настолько увлеченного своими идеями, что как бы и не до школы с ее формальной системой оценок: под шаблон не подошел, садись — два.

Незадолго до смерти отца семейный рассказ неожиданно получил завершение. Решался вопрос, принять ли его в действительные члены Российской Академии педагогических наук. Большинство академиков проголосовали против. То есть и в конце жизни — опять Два! Два — за главное дело жизни.
Как хорошо знать, что твой отец не круглый отличник! Что он понимает, что это такое — получить два.

Вчера разбирал бумаги и обнаружил красную коробочку. В ней на красной подушечке лежит медаль — такая странная, такая ненастоящая, такая позолоченная. На медали написано: "За отличные успехи и примерное поведение". Раскрытая книга, лавровая ветвь и звезда, из которой льются лучи. На обратной стороне: РСФСР и герб Российской Федерации с серпом и молотом.

Так что до сих пор достоверно не известно, что в рассказе отца сказка, а что — история. И что я нашел в бумагах — настоящую золотую медаль или хрустальный башмачок?" [1]