Школа № 160: различия между версиями

Версия 20:22, 18 апреля 2016

Школа №160[править]

Игорь Абросимов "Наша стошестидесятая"[править]

Отрывки из воспоминаний

I

Осенью 1944 года по возрасту я должен был начать учиться. Однако, мама решила в школу меня тогда не посылать, а определить на будущий год прямо во второй класс. Она хотела, чтобы я учился в «хорошей школе». В более поздние времена хорошей школой в крупных городах нашей страны считалась какая-нибудь английская школа, либо школа с углубленным изучением математики, физики или биологии. В таких специальных школах собирались способные ребята, такие школы предпочитали родители, обращавшие внимание на воспитание своих детей. Здесь создавалась соответствующая обстановка, был в большинстве случаев порядок и требовательность к ученикам, поскольку только отсюда, при необходимости, можно было перевести в другую, обычную школу нерадивых ребят и ребят с дурной репутацией под тем предлогом, что они никак не справляются с усложненной программой.

До появления спецшкол «хорошие школы» по своей учебной программе не отличались от обычных. Отбор учеников и учителей происходил там по несколько иным принципам. Обычно во главе «хорошей школы» стоял волевой и известный в городе директор, который, опираясь на свои связи «в верхах», в том числе и на связи, налаженные через заинтересованных родителей, имел возможность создать у себя особые условия и, в первую очередь, избавляться от плохих учеников и нерадивых учителей. Мужских школ подобного характера в Баку было две - 160-ая, куда хотела отдать меня мама, и 6-ая, которая находилась довольно далеко от нашего дома и поэтому нам не подходила.

Однако, и 160-ая школа располагалась по бакинским масштабам также неблизко, так как жили мы на Красноармейской улице, преименнованной позднее в улицу Самеда Вургуна. Нужно было идти пешком минут десять - пятнадцать, переходя в нескольких местах оживленные городские магистрали. На первых порах меня пришлось бы туда кому-нибудь из взрослых отводить, а после занятий встречать. Свободного времени у мамы для этого не было. Но через год она была готова отпускать меня в школу уже одного, без сопровождения.

В первый раз, 15-го сентября 1945 года, проводила меня в школу мама. Занятия повсеместно начались с опозданием на две недели, так как военные трудности помешали во-время подготовиться к учебному году. Школа помещалась в двухэтажном доме, построенном в еще до революции на Станиславской улице (проспект Ленина), недалеко от набережной, специально для учебного заведения, кажется, для городского училища. Рядом со школой, в сторону Черного города, тянулись высокие светлые корпуса мельниц, самая большая из которых принадлежала когда-то Скобелеву. Скобелевская мельница располагалась как раз напротив.

Помещение школы казалось мне наредкость просторным, с широкими коридорами, большими классами, высокими потолками. Однако, ничего в здании со времен строительства не перестраивалось и не переделывалось, поэтому спортивного зала, к примеру, не было вовсе, а уроки физкультуры проходили во внутреннем дворе либо в холодное время в одной из классных комнат, откуда вытащили парты и расставили гимнастические снаряды, а иногда и прямо в коридоре. Впрочем, в начальных классах уроков физкультуры вообще по расписанию тогда не предусматривалось. Отсутствовало у нас и помещение для столовой или буфета. Завтраки, а во время войны и в первые послевоенные годы школьникам полагались очень дешевые завтраки, разносили в больших плоских ящиках прямо по классам, где они и съедались. Особого разнообразия не было - вермишелевая запеканка, нарезанная на порции, пирожок с картофелем, с рисом либо пончик с повидлом, печенье или пряник. Запеканку я не любил и часто отдавал свою порцию товарищам, тем, вероятно, кто недоедал дома и поэтому не был слишком разборчив. Все же остальное съедал с удовольствием. Школьная уборщица Лена, «нянечка», как называли тогда немолодых женщин, выполнявших эту работу, разносила по классам жидкий и довольно сладкий чай в огромном чайнике.

Но все это увидел я и узнал чуть позже. А в тот первый день мама подвела меня к одному из вторых классов, в который я был записан, и отошла в сторону. Дети строились во дворе и классами, по очереди, чинно заходили в здание. У дверей стояла директор - Нина Константиновна Березина, подтянутая женщина неопределенного возраста. Величаво кивая головой, она отвечала на приветствия проходивших мимо учеников. Всеми было замечено, кстати, что за десять лет нашего пребывания в школе Нина Константиновна по внешнему виду, а это можно увидеть и на коллективных классных фотографиях разных лет, так ничуть и не изменилась, оставшись такой же подтянутой, неулыбчивой и немолодой.

Нина Константиновна была личностью, весьма характерной для своего времени. В разгар войны стала она директором нашей школы, где преподавала также и историю. Нина Константиновна осталась беспартийной, что среди директоров школ было тогда большой редкостью. Но по властной манере поведения, строгому внешнему виду, по четким и идейно-выдержанным речам, которые произносила, она могла дать сто очков вперед самому правоверному партийцу. Рассказывали, что даже на школьном партийном собрании, где она присутствовала всего лишь как приглашенная, Нина Константиновна подсказывала свои решения и была полной хозяйкой положения.

Сталинская эпоха сформировала особый тип руководителя, которого подчиненные боялись, так как опираясь на свой авторитет и связи, он мог буквально в порошок стреть строптивого сотрудника. Возможности были самые широкие, вплоть до обвинений в антисоветской деятельности с подключением «органов». Ведь любое противодействие можно было представить как саботаж скрытого врага, любую ошибку трактовать как злоумышленное вредительство, а любое неосторожно произнесенное слово расценить как антисоветскую агитацию. Нельзя, конечно, утверждать, что все руководство того времени строилось исключительно на жестоких наказаниях. Однако, личность волевого руководителя, который во имя выполнения задач, поставленных «партией и правительством», мог пойти на самые крутые меры, действовала на окружающих как реальная угроза, заставляя поступать только вполне определенным образом, четко указанным этим руководителем.

Нину Константиновну боялись. Боялись учителя, боялись ученики, боялись даже родители учеников. С первых дней директорства она навела в школе, о которой ходила раньше дурная слава, образцовый порядок. С «неисправимыми» тем или иным образом расставались, вынуждая родителей переводить их в другие школы, учителям, «зараженным неуместным либерализмом», либо просто с прохладцей относившимся к своим обязанностям, предлагали уйти по собственному желанию, чтобы избежать более крупных неприятностей. И через несколько лет школа действительно превратилась в образцовую, куда стремились определить своих детей очень и очень многие. Будучи фанатиком своего дела, проводя в школе все свое время, с раннего утра до позднего вечера, потому что других дел и интересов у этой одинокой бездетной женщины никогда не было, наш директор вызывала у окружающих и чувство уважения. Вот это любопытное сочетание боязни с неподдельным уважением всегда чувствовалось в отношении директора со всеми окружающими, как с учениками, так и с учителями и родителями... Победителя не судят, а школа и на самом деле была совсем неплохой, можно сказть лучшей. Там собрались хорошие учителя и было очень мало ребят, которые не хотели учиться и не старались во всю.

Нина Константиновна или Нинушка, как мы ее между собой называли, была, конечно, даже и по тем временам, школьным руководителем совершенно особенным. Черты, которые формировались и доводились до совершенства сталинской эпохой, проявились у нее особенно ярко, в чистом и неприкрытом виде. Герчиков, к примеру, директор 6-ой школы, такой же престижной, как наша, в которой в это же время учился сын всесильного вождя М.Д.Багирова, при всей своей строгости был куда более мягок в обращении с окружающими. Правда, в этой школе была еще одна авторитетная и волевая фигура, на которую можно было опереться, - физрук Юрфельд, известный всему городу. Его слово также многое значило, его также, и не меньше, чем директора, побаивались и ученики, и учителя. Во всяком случае, Юрфельд не заслонялся Герчиковым, директор всегда считался с ним, чего никогда не было в нашей школе, где, как в армии, царствовало безусловное единоначалие.

Мой ровестник и старый институтский товарищ Альберт Березин вспоминал недавно, каким образом записывали его в 6-ую школу, недалеко от которой они получили тогда, в конце 40-ых, новую заводскую квартиру. Альберт начинал учебу в Сумгаите. После переезда в Баку родители определили его в 6-ую школу с большим трудом. Герчиков вначале решительно заявил, что отличные оценки в табеле ничего не означают, так как требования в их школе значительно выше и мальчик с ними не справится. Такая реакция директора была естественной, потому что требования в хорошей школе и на самом деле были высокими, а все, кто не справлялся с ними, уже давно по собственному желанию или под давлением перешли в соседние школы. Такая же участь постигала и «систематически нарушающих дисциплину и порядок». Возиться и присматриваться к новичку, в какой-то мере рисковать Герчиков не хотел. Целый месяц посвятил отец Альберта интенсивным хлопотам, ходил в городской отдел народного образования, пока после прямого указания заведующей отделом не добился своего. Однако, подобная, типичная для таких школ процедура приема, сделала свое дело: все узнали и убедились, что в семье Березиных воспитанию сына уделяют должное внимание и его хорошие отметки не случайность, что семья эта вполне благополучная, а глава семьи не только имеет высшее образование, но и руководитель большого коллектива на крупном химическом комбинате, человек «со связями». По всему стало видно, что маленький Альберт подходит 6-ой школе и достоин там учиться. Ну, а если произошла все же ошибка, то вопрос всегда можно и пересмотреть...

Вернемся, однако, к нашему директору. Любимыми историческими деятелями прошлого стали у Нины Константиновны Иван Грозный и Петр Великий. На своих уроках, расширяя рамки учебника истории, она рассказывала о роли личности в историческом процессе и о том, что с варварством (а также заодно и со всем остальным отрицательным и отжившим) надо бороться варварскими методами. Это сталинское положение было ей очень близко. Она ощущала себя таким борцом. И можно только удивляться, насколько по своему характеру соответствовала Нина Константиновна той непростой эпохе, как точно была ею востребована. При этом, что также характерно для описываемого времени, наш директор мог не только диктовать и направлять, но и безусловно, без рассуждений подчиняться, воспринимая все руководящие гласные и негласные директивы, как единственно верные, направленные на благо любимому делу.

Навсегда запомнился случай с хорошо мне знакомой учительницей химии Эсфирью Соломоновной Коган. Во время войны она приехала в Баку вместе с сыном, который тоже учился в нашей школе и был на класс старше. Они бежали от фашистов из Белоруссии, проделав часть пути пешком, ночуя прямо на земле, в лесу, а днем попадая под бомбежки вражеских самолетов, которые непрерывно атаковали дороги, забитые отступающими войсками и беженцами. Как-то директор бесцеремонно вошла в класс во время ее урока, что, впрочем, часто практиковала со всеми учителями, и провела короткую беседу о положении в стране. Положение было, конечно, особое, чем Нина Константиновна, вероятно, и объясняла себе неординарную форму этой беседы. Только что начался 1953-ой год. Как раз тогда были арестованы врачи-«отравители», замышлявшие якобы предательское убийство наших любимых вождей. Среди арестованных, большинство которых составляли евреи, находился известный профессор Коган. Проинформировав класс о происшедшем, а всем об этом давно было, конечно, известно, наш директор произнесла примерно такую заключительную фразу: «Но мы не позволим всяким коганам и прочей мрази поднять руку на идеалы, священные для нашего великого народа, замышлять недоброе против наших любимых вождей.» Выразительно взглянув на окаменевшую Эсфирь Соломоновну и выдержав многозначительную паузу, она удалилась. Как после этого могла чувствовать себя несчастная учительница? И могла ли проявить позднее хотя бы тень непослушания и строптивости в служебных взаимоотношениях? Как могли чувствовать себя наши товарищи-евреи и их родители, узнавшие о состоявшейся «беседе»? И таким вот образом, используя любые средства, в том числе и недостойные, но «идейно выдержанные», успешно достигла Нина Константиновна своего идеала «сверхуправляемого» коллектива.

Не смущаясь, врывалась Нинушка в туалет во время перемены и, не обращая внимания на великовозрастных учеников, стоявших у писсуаров, проверяла - не курит ли кто часом. Курение считалось самым большим грехом, влекущим за собой суровые наказания. А если она обнаруживала во время урока кого-нибудь в школьном коридоре и узнавала, что ученик выгнан из класса за некий проступок, то тут же начинала долгое разбирательство. Нарушитель стоял в директорском кабинете, подвергаясь пристрастному допросу. Выяснялось, как он вообще учится и ведет себя на уроках и переменах, вызывался «на ковер» классный руководитель. Подобное проводилось, в основном, со старшеклассниками, а ученики младших классов подлежали воспитательным воздействиям завуча с последующим докладом директору.

Если, проходя в очередной раз по коридору, слышала Нина Константиновна шум из-за двери классной комнаты, она немедленно заходила и выясняла причину непорядка. Чаще всего в этом случае назначалось классное собрание, которое могло продолжаться и час, и два после окончания уроков. В присутствии директора выявлялись «зачинщики» беспорядка. Как-то в шестом, по-моему, класее, привлеченная громкими возгласами восторга по поводу заключительного звонка на последнем уроке, Нина Константиновна вбежала в наш класс и оставила всех на собрание, которое продолжалось по два - три часа после уроков в течение нескольких дней. Заключением дела стало родительское собрание. Выявлялись зачинщики, причем не только криков в тот злополучный день, но и вообще всех других происшествий в классе. По одному моих товарищей вызывали «к доске», и директор говорила примерно следующее: «Ну а теперь ты, мальчик, расскажи нам, что произошло в классе, кто вообще здесь плохо себя ведет и мешает всем учиться... Как? тебе нечего сказать? Ты, видно, плохой пионер и не настоящий советский человек! Вспомни, как честно и открыто вел себя Павлик Морозов, как был непримирим к недостаткам своих товарищей Олег Кошевой... Ты сам, наверное, не без греха, поэтому и молчишь. Ну что же, мы это запомним. Пока садись и подумай. Мы спросим кого-нибудь другого, кому дорога честь школы и кто хочет здесь учиться и дальше. А о тебе будет особый разговор, нам здесь не нужны беспринципные хлюпики. Сегодня такой покрыл нарушителя дисциплины, а завтра спрятал от возмездия врага...» Не каждый мог выдержать такое давление, и «зачинщики», как правило, находились.

Шкала наказаний, практиковавшихся Нинушкой, была самой широкой. От запрета на посещение очередного вечера старшеклассников, куда приглашались девочки из соседней школы и где устраивались бальные танцы под духовой оркестр, присылаемый из воинской части стараниями какой-нибудь влиятельного родителя, до отстранения от занятий на неделю со снижением отметки по поведению и с последним предупреждением о нежелательности дальнейшего пребывания провинившегося в образцовой школе. Не желая, чтобы из-за пустяка сын «покинул стены школы», где хорошо учили и где было поменьше, чем в других местах, «дурных влияний», родители вынуждены были приходить на поклон к директиору, просить и унижаться, устраивая одновременно хорошую взбучку своему чадо. Одного из наших одноклассников отец после директорских внушений выпорол как следует ремнем.

С Ниной Константиновной я непосредственно столкнулся и довольно близко познакомился только в старших классах. А в младших, по четвертый класс включительно, единственным и каждодневным наставником была моя первая учительница Ольга Ивановна Мешанова. Это был человек совершенно другого плана, совершенно иных жизненных принципов. Следует иметь в виду, что многое, о чем сейчас здесь написано, я лишь наблюдал в те далекие годы, а оценки и выводы сделал гораздо позднее, когда стал более взрослым и понял значение происходившего со мной.

Ольга Ивановна учила очень хорошо и правильно. По всему, начиная с того, как она что-то объясняла или читала нам в классе, и кончая ее почерком, безукоризненным по правильности и красоте написания каждой буквы и цифры, было видно, что это настоящий мастер, с удовольствием делающий свое дело. Когда я первый раз увидел Ольгу Ивановну на школьном дворе, ей было, как сейчас могу судить, уже лет под пятьдесят. Совсем не толстая, но крупная и широкая в кости, а поэтому казавшаяся грузной, с лицом и всем обликом типичного учителя начальной школы, где проработала всю свою жизнь, она была в меру улыбчива и в меру строга, но очень сердилась, когда класс не слушал ее объяснений или был недостаточно внимателен и непонятлив. Тогда лицо Ольги Ивановны краснело, а глаза наливались слезами. Ее вообще отличало непоказное неравнодушие к своим ученикам, к их успехам, их домашним обстоятельствам, их здоровью и настроению. Проходя между партами и следя за тем, как мы пишем задание в своих тетрадях, она часто останавливалась рядом с каким-нибудь мальчиком и молча указывала ему на ошибку всегда испачканым мелом пальцем или также молча гладила его по голове, что считалось у нас высшей мерой поощрения.

Каждый день в младших классах было по четыре урока. Во время коротких перемен все выходили из класса, но в коридоре ни в коем случае нельзя было бегать и кричать. Стоять вдоль стен или собираться кучей тоже не рекомендовалось, а следовало чинно прохаживаться по двое или по трое. За порядком во время перемен на втором этаже, где учились старшие классы, следила сама Нинушка, а на нашем - завуч младших классов. Были также дежурные - старшеклассники и дежурные учителя. После окончания последнего урока во всех классы, с первого по десятый, ребята строились в цепочку и под предводительством учителя направлялись к выходу. У дверей всегда стояла директор, в крайнем случае завуч. Чаще всего у выхода класс останавливали, чтобы подтянулись отставшие и все подравнялись, став строго в затылок друг другу. Стоять надо было тихо, без разговоров и смеха. Только в этом случае Нинушка благосклонно кивала головой, что означало разрешение на выход из школы. Подобно тому, как в армии свято верили, что воинской дисциплины не может быть без занятий строевой подготовкой и хождения строем везде, даже в уборную, так и в нашей школе считалось необходимым начинать поддержание порядка с введения правил и ограничений, близких к строевым. Наша школа была и в этом деле, естественно, передовой.

Многого не хватало в тот первый школьный год. В углу классной комнаты стоял канцелярский шкаф, в котором под замком хранила Ольга Ивановна новые тетради. В магазине тетради не продавались, поэтому каждый получал новую только взамен до конца исписанной. Там же, в шкафу, хранилась пачка учебников «Родная речь» У нас их тоже не было, а во время урока на каждую парту клали по одной книге. Кстати, за двухместной партой первое время сидели и по трое. Не всем так «повезло», но несколько парт в классе использовалось именно так. Вскоре, правда, привезли новые парты и проблема разрешилась. В учительском шкафу находились и стеклянные чернильницы-«невыливайки». Перед началом урока дежурные разносили их по партам. Однако, чернила в них были очень плохие, неопределенного цвета, с крошками и хлопьями, поэтому вначале некоторые приносили чернильницы из дома, для чего использовались затягивающиеся шнурком матерчатые мешочки - класть «невыливайки» в портфель считалось опасным, можно было залить книги и тетради. Правда, через год или два и тетради появились в магазинах, и учебники продавали каждому ученику в начале года полным комплектом, и чернила в классе стали вполне нормальными.

Ольга Ивановна внимательно присматривалась и замечала, кто из ребят с кем дружит, нет ли в классе тех, кто остался одинок, остался вне товарищеского общения. В этом случае она, прикинув, кто кому подходит по интересам, характеру и темпераменту, небезуспешно старалась свести, сдружить своих питомцев, настойчиво беседуя по этому поводу и с ними самими, и с нашими родителями, советуя и наставляя.

Особенно много внимания занимали у нее ребята, у которых негладко складывалась жизнь в семье, кто не мог ждать от родителей помощи в занятиях, кто был, наконец, предоставлен вне школы самому себе. Ведь продленного дня в классах тогда не существовло и дети сразу после уроков расходились по домам. Со многими из них Ольга Ивановна занималась дополнительно, причем делала это, как правило, не в школе, а у себя дома. И не только потому, что ей было так удобнее. У нашей учительницы рос сын по имени Ким, который учился в старших классах, а муж Аветис Антонян, работавший ни то в автотранспортной конторе, ни то где-то по снабжению, приходил с работы очень поздно, а часто вообще уезжал на несколько дней в командировки. Поэтому пропадать в школе, подобно нашему директору, Ольге Ивановне было как-то не с руки. Но главное, мне кажется, сама манера общения с детьми, очень домашняя и неформальная, которой отличалась наша учительница, предполагала и домашнюю систему дополнительных занятий. Поэтому в квартире у Ольги Ивановны вечно торчали наши ребята.

Класс учился во второй смене, занятия начинались около 12 часов дня, но уже с утра кто-то сидел у Ольги Ивановны, выполняя ее задания, чтобы затем вместе идти в школу, помогая нести стопки наших проверенных тетрадей. И после занятий новая порция тетрадей доставлялась к ней на проверку каким-нибудь учеником. Выпив у Ольги Ивановны чай с лишним школьным завтраком, который сегодня не понадобился пропустившему уроки товарищу, он брался за занятия. А Ольга Ивановна в это время проверяла доставленные только что тетради или, приглядывая за своим подопечным, а чаще за несколькими подопечными сразу, варила борщ и мыла посуду. Поэтому в классе нередко заранее знали, какие отметки поставлены за контрольную работу, а также то, что сготовлено на обед Киму и Аветису.

Занятия не прекращались и летом, во время каникул. Тут, правда, страдали только отстающие, которые были переведены в следующий класс как бы условно и которым выдавалось на лето специальное задание. Однако, завсегдатаи продолжали приходить к Ольге Ивановне, бегали у нее во дворе и играли с соседскими детьми. Нередко, особенно в начале каникул, я тоже там появлялся, хотя во время учебного года в число опекаемых никогда не попадал. Ведь я рос в «благополучной» семье и под постоянным присмотром, мама моя работала дома и всегда могла меня проконтролировать, а если надо, и помочь в занятиях.

Несколько раз в начале очередных летних каникул Ольга Ивановна возила нас на троллейбусе в Нагорный парк. На такое мероприятие собиралось никак не меньше половины класса, все приходили с завтраками, так как прогулка была дальняя и расчитывалась на много часов. Нагорный парк, расположенный высоко над городом и устроенный террасами, которые соединялись между собой широкими лестницами, безлюдный из-за удаленности от центра, был идеальым местом для наших игр в прятки и в войну. Время пролетало незаметно, а походы эти в такой большой и интересной компании запомнились надолго.

Тогда же ходили мы все вместе и в бакинские музеи. Набор музеев в нашем городе был в те времена удивительно беден, а музеи были совсем небольшие. Литературный музей Низами имел в своем составе скромную экспозицию по истории Азербайджана. Существовали еще ведомственные музеи - сельского хозяйства и народного образования. Ну и, конечно, в специально построенном здании работал музей истории большевистской партии, музей Сталина. Перед входом в новое здание, возведенное перед самой войной в начале так называемого Английского парка, переходившего в Нагорный парк, стояла величественная фигура вождя в шинели до пят. Туда водили более старших школьников. Позднее в этом здании расположился дворец пионеров. Отсутствием художественных музеев в Баку объясняю я свое слишком позднее, а поэтому неполное приобщение к живописи. Все хорошее и глубокое закладывается в нас еще в детстве и в юности. Оно практически не восполняется в зрелые годы, а только развивается и совершенствуется на новых основах. Недаром музыка, которая была доступна благодаря хорошим концертным сезонам в филармонии, заняла в моей жизни куда больше места...

Моя мама очень подружилась с Ольгой Ивановной, часто заходила и вместе со мной, и одна к ней в гости. Бывала нередко Ольга Ивановна и у нас. Начало таких близких, семейных отношений пришлось на время, когда я перешел в старшие классы и у Ольги Ивановны уже не учился. Помню, как сидели мы все за чайным столом в комнате моей первой учительницы, помню даже, как мама играла в нарды с Аветисом, приведя его в изумление своим умением в этой «мужской», как он считал, игре.

Начиная со второго класса и до самого окончания школы учился я неплохо. Но и особыми успехами не блистал. Никогда не был среди отстающих учеников, но и отличником тоже не был. Лишь однажды, при переходе в пятый класс, я получил похвальную грамоту, так как в тот год у меня в табеле стояли одни пятерки. Но тогда похвальные грамоты получило не мнее полутора десятков моих товарищей по классу из сорока. Ольга Ивановна, расставаясь с нами, решила не скупиться на хорошие отметки, хотя обычно такими подарками не баловала...

II

По всей стране школьников третьего класса принимали в пионеры. Обычно не весь класс сразу, а первыми тех, кто учился получше и не очень раздражал учителей своим поведением. Все стремились стать пионерами, стать в какой-то степени взрослыми, и школа использовала вступление в пионерскую организацию как большое поощрение. Правда, через месяц или два красные галстуки носил уже весь класс. В нашей школе тогда не было актового зала и все общешкольные мероприятия проводились в широком коридоре на втором этаже. В пионеры нас принимали тоже в коридоре, причем стояли мы у всех на виду, на высокой импровизированной эстраде, составленной из длинных столов, вынесенных по этому случаю из физического кабинета. Вслед за старшей пионервожатой, молодой учительницей младших классов Александрой Сергеевной, мы хором повторили слова торжественного обещания, которое до этого заучили наизусть и были на знание его пионервожатой проверены. На нас повязали красные галстуки и Александра Сергеевна прокричала: «Юные пионеры, в борьбе за дело Ленина - Сталина будьте готовы!» Мы дружно и громко ответили: «Всегда готовы!!!».

Вскоре в классе появился отрядный пионервожатый. Это был, как обычно, ученик старшего класса, комсомолец. Называли его все товарищ Марик. Но наш вожатый Марик Бернштейн сильно отличался, как все потом поняли, от многих других вожатых. Для него мы были вовсе не обузой и не объектом обязательной тогда для каждого комсомольца общественной нагрузки. Марик любил заниматься с нами и делал это от всей души. Недаром позднее окончил он исторический факультет и стал учителем, а потом сделался и завучем в одной из бакинских школ. Многие годы встречались мы потом случайно на улицах Баку, здоровались, иногда перебрасывались незначительными словами... Почти каждую перемену, надев пионерский галстук, появлялся товарищ Марик на первом этаже, где учились младшие классы, и проводил время с нами. Каждую неделю собирал он класс после занятий на пионерский сбор, а по воскресеньям очень часто устраивал с нами всякие мероприятия - водил в музей Сталина, на прогулки, на репетиции пионерских парадов, которые несколько раз организовывало городское комсомольское руководство.

Марик разъяснял нам в простых словах и выражениях обстановку в стране и в мире, рассказывал о недавно закончившейся войне, о революции и о гражданской войне, о пионере - герое Павлике Морозове и о героях - комсомольцах Зое Космодемьянской и Саше Чекалине, о нашем любимом вожде, лучшем друге всех детей товарище Сталине. На одном из отрядных сборов в период шумной политической компании в связи с подготовкой к выборам долго объяснял нам вожатый, что такое Верховный Совет, кто такие депутаты, как проводятся выборы и почему наша советская избирательная система - самая лучшая и справедливая в мире. Кстати, во время этой беседы узнал я впервые, что такое демократия. "Демос - народ по древнегречески, а демократия - это власть народа. В нашей стране впервые в истории человечества установилась подлинная демократия," - говорил Марик. Наряду с этим, он выяснял, в чем причина плохих отметок у некоторых ребят, как и кто помогает им в занятиях, интересовался тем, кто и что читает, организовывал выпуск классных стенгазет. Пионерская жизнь в нашем классе била ключом!

Раз или два в течение учебного года по случаю революционных праздников под руководством Нины Константиновны устраивались общешкольные пионерские сборы. Все обязательно приходили в тот день в пионерской форме - белые рубашки с красным галстуком и по классам выстраивались в коридоре. В главе классного стороя стоял также одевший пионерскую форму товарищ Марик и наш бессменный председатель совета отряда Юра Дадаев. По команде выносилось красное знамя пионерской дружины, младших ребят принимали в пионеры, а затем Нинушка долго и подробно говорила своим громким и уверенным голосом о том, как нужно себя вести в школе и на улице, как нужно упорно и усидчиво заниматься, чтобы оправдать те надежды, которые возлагает на нас наша Родина и лично товарищ Сталин. Ничего особенно интересного на общешкольных сборах не происходило, но необычность обстановки и некоторая ее торжественность, которую стремились создать, делали свое дело, поэтому ребята особенно не скучали. На одном из таких сборов наш отряд, подготовленный Мариком, выступал с рассказами об истории и достопримечательностях одной из бакинских улиц - проспекта Сталина. Так называлась тогда Набережная, переименованная позже в проспект Нефтяников. До нас и после с подобными же рассказами о других центральных бакинских улицах выступали на сборах и другие классы.

Пионерская организация была в большей или меньшей степени, что зависило от активности ее организаторов в той или иной школе, в том или ином классе, одной из первых и немаловажных по своему значению ступеней формирования советского человека. Позднее, в послесталинские времена, она превратилась, конечно, в пустую формальность, но тогда усилиями таких добросовестных, грамотных и, главное, идейно убежденных ребят - комсомольцев, как Марик Бернштейн, формальностью еще не стала. Школьные программы, книги для чтения, репертуары кино и театра, газеты и передачи по радио (телевизоры еще не появились), а также пионерские дела, а потом и дела комсомольские, - все целенаправленно било в одну точку. С малых лет нас приучали жить писаными и неписаными законами и правилами, сформированными сталинской эпохой...

Первые послевоенные годы не предоставляли возможностей для поездок, причем не только дальних, но и сравнительно близких. Впервые выехал я за пределы Баку и увидел иные края по счастливой случайности, когда перешел в пятый класс. В разгар летних каникул к нам домой зашел Валя Корнев, мальчик гораздо старше меня, который также учился в нашей школе и жил в одном доме моей с теткой. По словам Вали группа ребят из старших классов, человек двадцать пять, во главе с директором через неделю уезжала в туристскую поездку на озеро Гек-Гель, и Нина Константиновна велела мне срочно придти по этому поводу в школу. Мы с мамой очень удивились, почему это из нескольких сотен ребят выбрали именно меня. Только через несколько дней все стало ясно. Оказалось, в нашей школе учился еще один Абросимов, тоже Игорь, родители которого давно и настойчиво просили директора взять сына в эту самую давно планировавшуюся поездку. Телефоны в те годы были далеко не во всех бакинских квартирах. Поэтому Валя Корнев, когда при нем зашел разгвор о том, что надо бы этого мальчика вызвать в школу, взялся сходить и вызвать, сказав, что хорошо знает и Игоря, и его родителей, имея в виду, конечно, меня. Когда дело это прояснилось, отказать мне было уже неудобно.

Несколько дней заняли хлопоты по подготовке. Ребята-старшеклассники получили на детской туристской базе палатки, одеяла (спальных мешков тогда не было), котлы и миски, продукты и хлеб. Помню, как в физическом кабинете, на газовом таганке, готовили мясо. Жирную баранину резали на мелкие куски и вместе с луком, сильно посолив, долго тушили на медленном огне. Мясо, приготовленное таким образом, выдерживало многодневное хранение в условиях жаркого кавказского лета и из него получались потом вкусные наваристые щи. Всеми делами занимались, конечно, старшие ребята, перешедшие в восьмой, девятый и в десятый класс. Я, пятиклассник, был среди них по случайному стечению обстоятельств и они мне мало что доверяли делать самому. Хотя я и старался не отстать от старших и в чем-то им помогал.

В школе, опустевшей на каникулах, мы не только занимались делами, но играли на школьном дворе в футбол и баскетбол, рассказывали, сидя на скамейке в тени, какие-то истории, одним словом, время проводили неплохо. Среди участников поездки был Ким, сын Ольги Ивановны, был Вика Колмановский, толстый и неповоротливый, большой знаток и любитель литературы, который, помню, заялял, что читал и знает все, буквально все, и который на самом деле знал наизусть «Евгения Онегина», был девятиклассник Крестинский, младший брат которого учился вместе со мной в одном классе. Со старшими ребятами, а ребята все подобрались неплохие, так как Нина Константиновна в нашей образцовой школе поощрила поездкой лучших, было мне очень интересно. Кстати, Вика Колмановский, с которым я позднее почти не общался, но которого регулярно и часто многие годы встречал на бакинских улицах и о котором много слышал от общих знакомых, закончил филологический факультет бакинского университета. Ничего особого, несмотря на рано проявившиеся способности и таланты, он не достиг и многие годы преподавал литературу в вечерней школе.

Добирались мы до озера Гек-Гель довольно долго. Вначале ехали вечер и всю ночь в общем вагоне до города Кировобада (Гянжа). В Кировобаде, застроенном невысокими двух, изредка трехэтажными домами, стоящими на тенистых, довольно широких улицах, по обеим сторонам которых, вдоль тратуаров, журчали арыки, нас после нескольких часов ожидания посадили, наконец, на две крытые грузовые машины и повезли в горы, на озеро. Дорога проходила по живописной равнине, среди полей, фруктовых садов и холмов, заросших густым кустарником. После голых и каменистых апшеронских ланшафтов я впервые увидел настоящую природную зелень. Проехали большое селение Ханлар и въехали в горный лес, стеной стоявший у самой дороги и покрывавший окружающие горные склоны. Такого я и представить себе не мог!

На озеро приехали, когда было уже темно. В темноте, при свете костра, равернули палатки и легли спать. Только утром, проснувшись, все увидели, какая красота была вокруг! В озере, окруженном горами, покрытыми лиственным лесом, отражались эти зеленые горы и голубое небо. А в отдалении розовела каменистая, недоступная вершина Кяпаза. На многие километры вокруг озера было в те годы совершенное безлюдье, никакого жилья, никаких туристов. Только на далеком склоне виднелась коробка недостроенного дома отдыха. Строительство вели пленные румыны, которые уехали на родину за год до нас. Недалеко от лагеря мы обнаружили их жилище - заброшенный лагерный барак, окруженный забором из колючей проволоки со сторожевыми вышками по углам.

Мы пробыли на Гек-Геле неделю. Преодолевая горные склоны, ходили в походы вокруг озера, катались на обнаруженной на берегу лодке-плоскодонке, купались в холодной озерной воде. Все было очень хорошо, а главное, непривычно. Горы, озеро, густые, заросшие папоротником леса, многие, в том числе и я, увидали впервые. Как говорили старшие ребята, даже Нинушка подобрела в непривычной обстановке и не особенно досаждала нравоучениями и указаниями...

Советская школа по мере своих возможностей всегда способствовала приобщению питомцев к военным специальностям. В старших классах, начиная с восьмого, изучалось военное дело, и я нередко видел, как на школьном дворе, а иногда и в коридоре, старшеклассники занимались строевой подготовкой, учились по разделениям брать винтовку «на ремень», «на плечо» и «к ноге». В военном кабинете, куда я как-то заглянул, висели на стенах разноцветные учебные плакаты, а в углу, в ружейной пирамиде, хранились под замком учебные трехлинйные винтовки с черными прикладами. Признаюсь, я завидовал старшим ребятам, мне тоже очень хотелось заняться военным делом. Однако, когда в восьмом классе военные занятия коснулись, наконец, и меня, всякий интерес к армии уже пропал. Вместе со всеми я валял на уроках дурака, принимая активное участие в мелких пакостях, которые часто устраивались военруку. Военное дело преподавали в школах отставники-офицеры, многие из которых не привыкли работать с детьми. Они не могли поэтому правильно реагировать на каверзные вопросы, на взрывы дружного, нарочито громкого и долго не смолкающего хохота, возникавшего без всякого повода, на непрерывные щелчки спусковых механизмов наших старых учебных винтовок и, конечно, на временную «пропажу» отдельных их частей, чаще всего затворов, при учебных разборках и сборках оружия. Военной дисциплиной и не пахло.

Однако, впервые у нас появился военрук еще в пятом классе. Это был сравнительно молодой человек, прослуживший после окончания училища всего несколько лет и по какой-то причине уволенный из армии. Ходил он в военной форме, но без погон, в скрипучих хромовых сапогах, роста был небольшого, а привлек наше всеобщее внимание, когда безуспешно пытался навести тишину и порядок во время очередной школьной пионерской линейки. Его активность вызвала издевательские хихикания и возгласы, на которые военрук отреагировал громко отданной командой «Отставить!!». Это чуть было не сделало ситуацию вовсе неуправляемой, так как смех и шум только усилились. К счастью для новичка-воспитателя появилась, наконец, наша Нинушка, и порядок тут же установился как бы сам собой.

Каково же было всеобщее удивление, когда на следующий день новый военрук стремительно вошел в класс и представился нашим классным руководителем. Он не вел у нас никаких занятий, но обладал, вероятно, в глазах директора особыми достоинствами, а именно, - молодой энергией и хорошо поставленным командирским голосом. Позже открылись и другие его сильные стороны.

Самое главное, чем всем и надолго запомнился военкук, была многомесячная компания по борьбе за высокую успеваемость всего класса. На классных собраниях, так называемых оргчасах, классный руководитель пытался уяснить, вызвав к доске того или иного нашего товарища, в чем конкретная причина его неудач и низких отметок. И тут же «перед лицом всего класса» заставлял брать обязательство исправить отметку к такому-то числу по такому-то предмету. Обязательства аккуратно заносились в записную книжку. Вскоре он убедился, что на ученических обещаниях, принятых под давлением, далеко не уедешь, поэтому быстро переключился на учителей. Он организовывал для отстающих дополнительные контрольные работы, на которых присутствовал лично, передавая в затруднительных случаях шпаргалки. Их составлял на подоконнике, в школьном коридоре какой-нибудь сильный ученик, специально привлеченный для этого нашим классным руководителем. Однажды, войдя в класс во время решающей для многих конторольной работы перед окончанием четверти, лихой военрук «отпустил» на несколько минут учительницу математики. Когда она вышла из класса, наш наставник призвал всех, кто не смог еще решить задачу, быстро переписать ее у тех, кто задачу уже решил. Сам же, приоткрыв дверь в коридор, бдительно следил за тем, чтобы учительница не вошла неожиданно и не раскрыла его «военной хитрости».

Каждую перемену проводил он с классом, выяснял, кто к уроку не подготовился и кого надо срочно освободить от вызова к доске, чтобы в журнале не появилась двойка, порочащая честь всего коллектива и его лично. А кого, наоборот, следует срочно опросить, ибо сегодня урок выучен особенно хорошо. После этого, задержав перед дверьми учителя, направлявшегося на занятие, он придумывал какие-то небылицы, лишь бы добиться своего. В конце последней, четвертой четверти военрук буквально не отставал от учителей, подходил к ним на переменах и отлавливал в учительской после уроков, требуя повысить отметку, исправить двойку, устроить дополнительный индивидуальный опрос после уроков. И в пятом классе никто не остался у нас на второй год, никто не получил переэкзаменовки.

Военрук очень гордился своими успехами, гордился тем, что его пятый класс оказался передовым в школе по всем показателям. И не нашел ничего лучшего, как похвастаться своим «методом» перед матерью Гоги Готаняна, моего товарища по классу. Сусанна Павловна была несменяемым и самым активным членом родительского комитета, много времени проводила в школе, на ее авторитет и поддержку незадачливый военрук хотел опереться в дальнейшем. Вероятно, и некоторым другим родителям он тоже рассказывал, как не покладая рук заботится о нас, нерадивых. Кстати, общатья с родителями он очень любил, навещая, обычно, наиболее солидные и обеспеченные семьи. Гостем был навязчивым, болтал о чем попало, начиная, конечно, серьезным тоном со школьных проблем, и не уходол до тех пор, пока его не угощали обедом. Очень скоро стало понятно и родителям, и ученикам, что желание поесть являлется основным побудительным мотивом его посещений.

Однако, недолго музыка играла. Перед самым началом следующего учебного года воспитатель - передовик был с позором изгнан из школы. Как рассказывали очевидцы, наш услужливый и преданный начальству военрук, проявляя невиданную активность и демонстрируя свою полезность, наводил порядок в коридоре, нарушенный традиционным летним ремонтом. Директор в это время работала в своем кабинете, дверь которого, как всегда, была распахнута настежь, дабы все проходило у нее на глазах и все чувствовали ее неизменное присутствие в школе. Ребята - старшеклассники, оказавшиеся в тот августовский день в родных стенах по неприятному случаю сдачи переэкзаменовок, перетаскивали на место большую комнатную пальму в тяжелой деревянной кадке, а военрук досаждал им какими-то советами и указаниями. И вдруг к ужасу всех присутствующих по непонятной причине пальма неожиданно со страшным грохотом рухнула на пол.

Выбежавшая из кабинета Нинушка, застала жалкую картину. Вокруг поверженного растения и груды земли из развалившейся кадки понуро стояли ученики со своим незадачливым руководителем. Подбежав, разъяренная директрисса взглянула на военрука с нескрываемой ненавистью, ухватилась обеими руками за его летний белый китель и, сильно встряхнув, прокричала в лицо: «Что ты наделал, бездельник! Вон отсюда, чтобы духу твоего в этой школе больше не было!» Безусловно, пальма послужила лишь последней каплей, приблизила час расплаты, так как информация о «художествах» нашего классного руководителя не могла не дойти до директорских всеслышащих ушей. Рассказывали, как несколько дней военрук бегал и жаловался, что не оставит дела без последствий, так как затронута честь офицера, а это очень серьезно. Но ему, вероято, где-то порекомендовали с Нинушкой не связываться, а тихо и добровольно из школы уйти.

Вскоре стало известно, что наш бывший воспитатель служит в транспортной милиции и дежурит иногда на перроне бакинского вокзала. В те годы транспортная милиция носила особую форму черного цвета, отделанную красным кантом, с шашкой на ремне с портупеей и красным плетеным шнуром от револьвера вокруг шеи. Наш бравый военрук стал похож в таком наряде на старорежимного городового, как, впрочем, и все транспортные милиционеры, почему-то одетые тогда в столь несовременную новую форму. Стоя на перроне, знакомых своих бывший военрук, конечно, не замечал, преисполненный, вероятно, гордостью новым своим положением или, что вернее, не желая предаваться неприятным воспоминаниям о рухнувшей педагогической карьере.

Что же касается пальмы, то она не погибла и еще многие годы украшала нашу школу. Нянечка Лена, поохав, тут же притащила откуда-то из подсобки новую кадку и с помощью проштрафившихся ребят водворила в нее гибнущее растение, подмела вокруг и привела все в порядок. Симпатия ее и поддержка явно были на стороне разгневанного директора. Управляясь с делами, она вполголоса поругивала нерадивых помощников и сокрушалась, как это можно было довести Нину Константиновну до такого состояния и так ее огорчить. Простой человек нередко любил и уважал своих руководителей за требовательность к подчиненным и строгость в обращении. И наша Нинушка не была у них исключением.