Булгак Зинаида. Жизнь прожить - не поле перейти. Школа № 23, мои учителя Версия от 17:29, 1 марта 2016; Jonka (обсуждение | вклад)
Булгак Зинаида. Жизнь прожить - не поле перейти. Школа № 23, мои учителя[править]
На долю наших родителей, учителей, на нашу долю благополучия выпало немного. Интересного, в самом широком смысле этого понятия, досталось в полной мере. Весь ХХ-й век, с его революциями, войнами, репрессиями, геноцидами, с созданием и крушением нашего государства СССР, потерями отечества, родного дома, личными был беспощадно предоставлен всесильной судьбой нашим поколениям.
Мои ровесники, в первый класс пришедшие в конце второй мировой войны, что могли мы знать о происходившем вокруг?
Родители при нас ничего не обсуждали. Тогда все всего боялись. "Наши речи за десять шагов не слышны...". Было страшное время послевоенных арестов, ГУЛАГА, высылки целых народов. Разве могли мы знать, куда исчезли с улиц Баку инвалиды войны, особенно ранящие детское сердце безногие молодые парни на самодельных тележках, отталкивающиеся от тротуара деревянными колодками. Не задумывались, почему наглухо закрылся "раствор" на Татарской, где семья греков продавала молоко и мацони. Узнали хотя бы часть правды уже взрослыми людьми.
И теперь, вспоминая прошлое, наших взрослых - родителей, родных, их друзей, соседей и своих учителей - понимаешь, как до обидного малы, непростительно скудны твои знания.
Но, "чтобы помнили", хочу вписать на эти страницы имена своих учителей, тех людей, что в меру своих сил, талантов, возможностей времени, эпохи, в которой мы существовали, заложили в нас тот багаж, с которым мы ушли в свободное плаванье своих судеб.
Учителей в наши школьные годы принято было уважать. А это значило, что давать какие-то не обидные прозвища, немного "перемывать косточки", слегка безобразничать и нарушать дисциплину - это пожалуйста, это мы успешно проделывали. Конечно, без особой остроты и драк, школа-то была женская. Но дистанция педагог - ученица, пиетет соответственный, само понятие - учитель -соблюдалось неукоснительно и было естественным.
В 23-ей школе я училась с восьмого по десятый классы. Класс наш, восьмой - десятый (со значком "первый") был далеко не на лучшем счету - из-за дисциплины.
Директором у нас и долгие ещё годы была Курдюмова Валерия Петровна. Её сестра Валентина Петровна тоже в то время директорствовала в 46-ой школе. Строга была наша директриса, очень. Как же мы не любили ситуации, при которых приходилось" нестройными рядами" двигаться в её кабинет.
Сейчас я понимаю, какой тяжёлой и небезопасной в те вполне ещё "людоедские" годы работой было ответственное - за всё и всех в школе - дело руководства школой. Думаю, много было людей, учителей, в судьбе которых Валерия Петровна сыграла немалую роль.
Женщиной она была весьма корпулентной. До чего же мы, наивные и неосведомленные во многом, шестнадцатилетние девицы были удивлены, когда разнеслась новость: Валера родила дочку! Оказывается, она ещё молодая!
Помню цокот каблучков и строгие, элегантные костюмы, ладно сидящие на полноватой, но подтянутой фигуре, громкий, хорошо поставленный "начальственный" голос, заслышав который мы спешили, от греха подальше, скорее по классам. Наша завуч Балыклейская Евгения Григорьевна, преподававшая литературу. В некоторой степени - "гроза" школы.
Школа № 23, класс 10-2 (1948). В третьем ряду слева направо: учительница химии Сусанна Осиповна Нерсесян, ..., директор школы Валерия Петровна Селютина (Курдюмова), учительница русского языка Евгения Григорбевна Балыклейская, учитель математики Петр Исаевич Шахназаров, учительница истории Рашель Львовна Киперман, учительница литературы Дора Владимировна Гефтер
А как мы ненавидели и боялись контрольных по географии! Особенно по контурным картам. Нас и рассаживали особым образом, дабы не позволить "сдувать". И величественная Нина Петровна Веселовская мерно печатала шаг, расхаживая между рядами парт, что-то очередное полезное нам втолковывала. Но мы её уважали весьма. Даже по какому-то случаю сочинилась и была в "монтаже" на утреннике исполнена, на мотив тогдашнего шлягера, песенка со словами:
"Нина Петровна, честное слово, вами вся школа горда,
скажет лишь слово Нина Петровна - слушаем молча всегда..."
А дальше там, думаю, вполне искренне были слова "...сжальтесь над нами ...".
Интеллигентнейший, тишайший и добрейший физик Юрий Николаевич Николаев, которому, при его мягком характере и великом терпении, мы просто таки "сели на голову", не дав возможности толком "втолкнуть" в наши головы свою науку, которой он, уверена, хорошо владел.
И постоянные наши приколы! Мой бесконечный был такой: дабы оттянуть момент вызова кого-то к доске, я поднимала руку и нудным голосом заводила: "Юрий Николаевич, а я всё равно не понимаю, что такое бесконечность?" И бедняга Ю.Н. в сотый раз пытался объяснить необъяснимое. Кстати, я говорила правду, я и по сей день этого не поняла.
Наука химия приводила классное большинство в уныние и трепет перед непостижимостью формул, таблиц, реакций, схем и строгой неподкупностью Сусанны Осиповны, казавшейся нам тогда старой и довольно сердитой. Но она могла быть и заботливой, и голос смягчался, и улыбка намечалась. И теперь понимаю, всего лет ей было наверное не больше 60-ти. А секрет был не хитрый - нужно было любить и знать химию.
Мне было просто, без всякой принудиловки я любила все "жуткие" атрибуты этой великолепной науки, и она у меня "отскакивала от зубов". Так что взаимопонимание и ярлычок любимчика (или любимицы?) мне были обеспечены.
К слову, на вступительных экзаменах в АзПИ нашей группе, единственной, вдруг почему-то заменили иностранный язык на химию, повергнув всех в ужас и панику. Одна я была несказанно рада, справедливо расценив это как подарок судьбы. Ведь я настолько же уверена была в своих знаниях химии, как и в своём незнании французского.
Французский, обожаемый мною чисто визуально, так сказать... Преподавала его нам милейшая, снисходительная и очень доброжелательная, отзывчивая Антонина Николаевна Бардина. Преподавала отлично и тщательно, стараясь каждой из нас дать эту дополнительную степень свободы - ещё один язык. Но моя загадочная неспособность к языкам, при вполне приличной памяти в общем, не дала возможности, даже имея такого отличного педагога, хоть чего-то достичь. В аттестате у меня одна тройка - по французскому. И этот неприятный факт Антонина Николаевна переживала, кажется, не меньше меня. Но так она была безукоризненно честна, что "натягивать" незаслуженную четвёрку не стала.
Наш небольшой школьный двор как-то очень соответствовал нашему физруку, невысокому, сухопарому немолодому Арсену Аветовичу. Внутри двора хорошо был слышен его натренированный постоянным напряжением голос, летом и в классы доходили - окна были открыты - громкие команды и кто-то там послушно выполнял "Шагом марш!". Думаю, нелегко ему было с нами, когда в своих незабываемых чёрных сатиновых коротких шароварах с резинками на талии и значительно выше колен, мы неохотно, всегда стараясь увильнуть, скакали через "козла" или выполняли "вис прогнувшись". Но он нас терпел и не уходил на пенсию. А ведь лет ему было явно и хорошо за 60, он преподавал ещё у моей мамы! А участь физрука, мне кажется, посильна только молодым.
В 10-м пришёл к нам преподавать астрономию молодой и симпатичный учитель. Увы, помню только имя Юрий и первую букву фамилии "Э", да и то неуверенно. Наверное, кого-то из девочек само появление этого педагога не оставило равнодушными, но астрономию мы изучали с интересом. Практику я проходила дома, ночью на балконе. И ещё долгое время могла найти многие созвездия. Так что эта наука невольно но очень своевременно, внесла волшебную нотку романтики в в мелодию нашей молодости.
Прелестная юная Алла Суреновна вела у нас рисование и черчение. Она была застенчива и немногословна. И очень добросовестна. И кое-чему нас научила. А мы так ей симпатизировали, что старались задания выполнять и не срывать её уроков.
Какие-то профессиональные веяния уже начинались, и нам добавили уроки стенографии. Вёл их деликатнейший и сдержанный, отлично владеющий знанием преподаваемого предмета и опытом, но с трудом приспосабливающийся к нам, к школьной специфике Асланян Иван Христофорович.
Думаю, те, кому стенография пришлась по вкусу, вполне могли овладеть её основами. Может, кому-то и пригодилось это в дальнейшем. Те же, кому стенография не пришлась по вкусу, совершенно спокойно отнеслись к ней без каких либо стараний постичь эту замысловатую премудрость. И интеллигентнейший и незлобивый И.Х. ничего тут поделать не мог. Так и остались недоучками, но без единой двойки.
В 8-м классе классным руководителем был у нас Саркис Галустович, преподавал он нам естественные науки, одну следом за другой - ботанику, зоологию, анатомию. Человеком он был своеобразным, раздражительным, взрывным и громкоголосым. Голосом и криком он пытался воздействовать и на нас.
Был он участником, возможно, и инвалидом войны, говорили, что имел ранения и контузии. Приходил на урок уже сердясь на нас за что-то, швырял на стол ключи от кабинета и начинал нас воспитывать.
Сочувствуя ему из сегодняшнего своего очень взрослого дня, раскаиваясь за всех нас в подростковом непонимании и вероятном немилосердии, думаю, что для его нервной системы классное руководство было недопустимой перегрузкой.
Немалую часть своих уроков он посвящал важнейшей проблеме - нашему воспитанию, скорее, перевоспитанию, так этот процесс бывал эмоционален. Ему для этих целей специальных классных часов и собраний, в том числе родительских, где он нас постоянно критиковал, не хватало.
А за что нас уж так было ругать? Нарушали, конечно, порядок, бывало. Но стёкол не били, как и друг дружку. Носы в кровь не расквашивали и классами стенка на стенку не ходили. Пару раз всем классом сбегали с урока в кинотеатр "Форум" (потом он стал "Баку"). Еще пару раз урок срывали, ну, сидячий протест выражали - так было, против чего. Но, сбегая в кино, старосту с собой не брали - чтобы она потом не отвечала за всех. Да и при журнале была, когда звонок на урок прозвенит и учительница зайдёт в класс.
Общего языка мы так и не нашли. Как говорится - "нашла коса на камень."
Баку.Школа № 23, 9а класс. В центре 2-го ряда классный руководитель Р.Л. Кипперман
К непростым отношениям подключились и родители. В результате в 9-ом классе к нам, как к неисправимым, была назначена классным руководителем Киперман Рашель Львовна, преподававшая историю, о которой шла молва, что орешек она крепкий, и, если мы не угомонимся, зубки-то обломаем.
Вот так в нашу судьбу вошла эта женщина, наставник и соучастница двух оставшихся нам школьных лет. Это были насыщенные и интересные годы. Она понимала всё, принимала многое и умела объяснить. Она в каждой видела личность, и это помогло нам самим - разглядеть себя, учиться пониманию миров - собственного и окружающего.
У нас началась другая жизнь. Разногласиям и конфликтам на смену пришло активное желание - достичь полного взаимопонимания и доверия. И мы "с открытым забралом", добровольно побросав всё своё защитное вооружение, сдались без боя.
Выпуск стенгазет стал регулярным и ответственным делом, порученным мне официально и окончательно. Так началось моё многолетнее "служение прессе". В ВУЗе, в проектном институте на разных уровнях, но непременно, я была "сектором печати", одновременно всеми остальными - от
главного редактора до курьера. Тем, кто попадал в эти сети, знакома механика создания газеты, когда, набегавшись, голос сорвав на угрозах и просьбах, в последний день сама пишешь большинство из порученных сотоварищам заметок, сама сочиняешь все стихи - пародии. И как радуешься, когда уговоришь умеющего рисовать воплотить задуманное тобой на стенгазетном листе ватмана.
Никаким диссидентством, ни в головах, ни в своей печати мы не отличались. Даже особо острых тем не припомню. Частый гребень цензуры руководства школы всегда был наготове. Но мы писали о своём, молодёжном, в узких рамках класса, школы. Наверное, что-то освещали и так, что сегодня об этом стоило бы пожалеть, потому как мнение и понимание изменились.
Одно могу сказать с уверенностью, историю о Павлике Морозове и постоянные внушения педагога младших классов о правильности и необходимости докладывать учительнице о неверных поступках соседа по парте, я всегда воспринимала с тихим ужасом, удивлением и непониманием. Непониманием того, почему такие, всеми одобряемые поступки не приемлет моя душа? Хотя лишь много позже я, как и большинство из нас, узнала, что называется это предательством самых родных людей и стукачеством.
Поэтому я всячески старалась материала павликморозовского толка не пропускать" на стены".
Оживились и другие наши творческие деяния. Вместе с Рашель Львовной сочиняли, режиссировали и представляли на школьной сцене тематические литературно - музыкальные "монтажи", пользующиеся немалым успехом.
Активно начали заниматься в драмкружке под руководством Рашель Львовны, в художественные руководители пригласили актёра драмтеатра. На мужские роли были приглашены несколько мальчиков из 8-ой школы. Ставили мы как-то пьесу из жизни во время войны, вероятно, в Англии. Разведка, дипломаты, патриотизм.
Запомнилось, что играла я небольшую, но эффектную роль английской миссис. Одета была в единственное мамино "выходное" крепдешиновое платье цвета бутылочного стекла и её же туфли на каблуках. А причёску "построили" подружки по образцу моей бабушки, с фотографии её дореволюционной молодости. Я была неузнаваема. И вот на премьере, когда моя миссис вышла на сцену, в полнейшей тишине из первого ряд раздался громкий удивлённый голос Валерии Петровны:
"Кто это?"
Баку, 10а класс школа № 23 (1954). В центре 2-го ряда: директор В.П. Курдюмова, слева Р.Л. Кипперман
А мы взрослели. И в 10-м классе к нам на вечера изредка стали приглашать мальчиков из 160-ой школы. Разумеется, немногих, строго и придирчиво отбираемых. Всех критериев отбора не знали, думаю, и сами счастливчики, но уж, чтобы с успеваемостью на высоте, несомненно. Нас тоже, пропустив через им лишь ведомые "турникеты" качества, водили с ответными визитами на вечера в 160-ую. Пару раз и я, помнится, удостаивалась.
Танцевали мы замечательные (я тут не иронизирую) танцы, которым нас в школе, не припомню кто и как, обучили. Мальчиков, конечно, тоже подготовили. Па-де-грас, па-де-катр, па-де-па-тенер, па-д-эспань. Вальса, видимо, ещё не допустили в "приличные" ряды танцев для девиц. Его мы танцевали, помнится, на выпускном вечере летом 1954года.
В пятидесятые годы в Баку функционировала школа на дому, основанная на том, что педагоги проводили дома занятия с детьми, которые по нездоровью не могли посещать обычную школу.
Не знаю истории этой замечательной школы, когда она была создана, работает ли в городе сейчас.
Могу только поблагодарить, почтить память всех, кто был причастен к этой благородной идее и её воплощению, представляя, сколько важнейших и неотложных дел было в городе. А о больных детях не забывали - и это помогло встать на ноги, войти в колею нормальной жизни многим. Достойнейшими людьми и прекрасными педагогами были все в этой школе.
В седьмом классе, по причине ревмокардита, я училась в школе на дому. Учителя по всем основным предметам приходили к нам домой, иногда, для проведения лабораторных занятий, по физике, например, к нам домой приходили несколько детей, ходячих и не инфекционно больных. Так я познакомилась и подружилась с девочкой, с которой потом оказалась в одном классе в 23-ей школе.
Литературу и русский язык преподавал у нас обеих один педагог, Козлов Владимир Владимирович, редкого педагогического таланта и великолепно чувствующий и любящий свой предмет. Он замечательно знал литературу, интересно и продуманно прививал понимание и неравнодушие к слову, умение его чувствовать и ценить. Но литературу, как таковую, я уже давно и преданно любила, читала очень много, даже того, что было читать рановато. А вот никаких добрых чувств к русскому языку,грамматике со всеми её казавшимися страшным занудством составными частями, не испытывала.
Владимир Владимирович сотворил чудо. Грамматику я поняла, приняла и полюбила. Семилетку я закончила абсолютно грамотным человеком. И эта почти безукоризненная грамотность (я это в шутку называла "до тошноты") верно и с огромной пользой служила мне долгие годы.
Учителя всегда благоволят к прилежным и интересующимся ученикам. С моим учителем у нас сложились добрые, доверительные отношения.
Как-то заходит ко мне та самая подруга по школе и рассказывает, что накануне писала изложение и что это был, кажется, отрывок из "Кавказского пленника" Л. Толстого, хорошо бы его найти и проверить, многое ли она упустила. Естественно, мы достали с этажерки том Л. Толстого, из изданного в послевоенные годы собрания сочинений - на газетной бумаге и в бумажном переплёте - и просмотрели внимательно в поисках её возможных ошибок.
На следующий день В.В. объявляет мне, что пишем изложение и... начинает читать тот же уже мне знакомый отрывок. Пара минут у меня была всего - остановить его, рассказав о приходе подруги и невольном знании текста. Но я растерялась и... эти минуты прошли, мне уже было неудобно сообщать об этом после того, как он прочёл задание.
Изложение я написала, так ничего и не сказав.
Терзаемая угрызениями совести, я ждала учителя с намерением всё рассказать и постараться объяснить. В.В. пришёл сердитый и сразу же начал меня упрекать в недостойном его доверия поступке, т. к. изложение так близко к тексту написать можно, только не один раз этот текст прочитав.
Ну тут бы признаться, но я страшно обиделась, что он заподозрил меня в преднамеренном обмане!
И сказала в запальчивости:
- А я могу!
- Посмотрим! - ответил он. И один раз прочёл какой-то рассказ.
Я написала. Память у меня тогда была неплохая. На следующий урок, принеся проверенную работу с пятёркой, В.В. признал, что написана она так же (почти!) близко к тексту. Я собиралась..., но струсила, не смогла сказать правду. Ощущение, что он, вынужденно признав мою правоту, не до конца в неё поверил, осталось.
Эта ложь занозой засела в моей памяти или совести... Прошли годы, я не встречала В.В., ничего о нём не знала, но помнила всегда с великой благодарностью за подаренный мне Русский Язык и дружеское доверие, которого я чувствовала себя недостойной...
Когда мне было уже под тридцать, однажды в Книжном пассаже я его встретила. Как я обрадовалась!
Он меня узнал, расспрашивал о том, как сложилась моя жизнь. Выглядел он неважно, сильно постарел, в той школе, кажется, уже не работал. Не рассказывал о себе, а вопросы о его делах задавать я не осмелилась, я всё ещё оставалась его ученицей.
"Владимир Владимирович, - сказала я, - позвольте мне перед вами покаяться, эта вина тяготит меня уже почти 15 лет". И всё рассказала. Учитель слушал внимательно, кивал согласно, но взгляд был- - не вспоминающий. Он забыл! "Простите меня", - уже безнадежно сказала я.
Он простил. А я не знаю, засчитывается ли это прощение. Если греха моего он не вспомнил.
А я помню своего Учителя. Через 60 лет - помню.
И вот наступает новый учебный год и я поступаю в новую школу, 23-ью.
То, что требования и стиль преподавания для меня совершенно непривычны и куда как жёстче моей прежней школы и школы на дому, почувствовала не сразу, потому что по любимым предметам, которые и знала неплохо, никакая новая метода меня не напрягала. А уж когда в класс входила незабвенная Дора Владимировна Гефтер и начинался урок литературы, я таяла внутренне и была само внимание.
При этом далеко не все испытывали столь же однозначный пиетет, подхихикивали за спиной, когда наша литераторша, со слезой в голосе и, пожалуй, что и на глазах, читала нам стихи. Она шла между партами, слегка закинув голову, и голос её был трепетен и восторжен.
Жаль, очень жаль, что не довелось ей в достаточной мере познакомить нас с Цветаевой, Ахматовой, Пастернаком, Мандельштамом ... Столько ещё великих имён даже не были нам знакомы, не говоря об их запрещённой поэзии и прозе. Это было время нового наступления на свободомыслие творческой интеллигенции, после разгромных постановлений о журналах "Звезда" и "Ленинград", когда, после недолгого послабления, был на долгие годы восстановлен " железный занавес".
Поэзию "Серебряного века" мы, уже студентами, переписывали друг у друга в тетради и в души. Думаю, что Д.В. знала немало того, что не осмелилась нам передать в те опасные времена. Поэзию она обожала. Не менее проникновенно, чем Пушкина и Лермонтова, читала Д.В. нам и Маяковского, которого я мало знала, не принимала и не понимала, да и не стремилась. Но учительница моя каким-то таинственным образом смогла дать мне почувствовать, что за "Стихами о советском паспорте" и поэмой "Во весь голос" стоит кто-то огромной величины таланта и трагической избранности судьбы.
Конечно, "Облако в штанах" и другую любовную лирику она нам не читала, но у Маяковского, неожиданно для меня, оказалось столько талантливых и интересных стихотворений! И я на него "положила глаз". А - уже много позже, смогла этот глаз и "открыть", когда вся (или почти вся) лирика поэта пришла в нашу жизнь.И не разочаровалась.
Я обрела Маяковского, и, когда в последующем хорошо узнала его поэзию, вспоминала Дору Владимировну с поклоном земным за открытие Маяковского, за поддержанную любовь и благоговение перед великим чудом Литературы и Книги.
Математику преподавал нам в школе на дому Якобсон Лазарь Давидович. Был он человеком очень пожилым, степенным, с несомненным внутренним, духовным аристократизмом. При этом скромным, немногословным, очень сдержанным и закрытым. В общем, сразу было видно "человека из раньшего времени". Педагог он был классический, во всех смыслах, с классными глубокими знаниями и тактичной уважительной методой преподавания и отношения к ученикам. В школе обычной его мягкость и добросердечие вряд ли сослужили бы ему, в наше время, хорошую службу.
В первый же наш урок обнаружилось то, что показалось мне чудом, только я не подозревала тогда, чем это чудо обернётся для меня. Выяснилось, что Лазарь Давидович преподавал в школе моей маме! Более того, не только она его узнала, но и он узнал её и вспомнил всё. То, что мама была его лучшей и любимейшей ученицей за все годы преподавания, то, какие надежды он на неё возлагал, справедливо (а это я подтверждаю!) полагая, что, пойди она по математической стезе, добилась бы очень многого.
Огорчался, узнав, что "социальное положение", а, не исключаю, и другие пункты в анкете, победили отличный аттестат, и на математический факультет, вообще в университет, маму к экзаменам не допустили.
Казалось бы, повспоминали - и закрыли тему. Не тут то было. Искренний и доверчивый Л.Д. не усомнился, что у гениальной Розочки дочь должна быть, по меньшей мере, кандидатом в гении.
Вот тут и кончилась моя вольная жизнь, в которой нелюбимую математику я осваивала "спустя рукава", более чем небрежно и нехотя. Но подростком была ответственным и чувствительным. Как бы я могла отвергнуть или спокойно обмануть ожидания добрейшего Л.Д.? Подвести маму? И началась моя Голгофа!
Пришлось взяться за математику всерьёз. Даже прибегнуть к маминой помощи при подготовке домашних заданий, чего раньше я не делала. Уверена. что никогда, не сложись так обстоятельства, будучи гуманитарием по склонностям и тяготению, я не постигла бы математической премудрости в такой степени, что почувствовала уверенность в своих знаниях и даже некоторый интерес к предмету.
Закончила я 7-ой класс на отлично. Но в глубине души с грустью понимала, что чаяний Л.Д. , мечтавшего вырастить новую Софью Ковалевскую, не оправдала. И он это, наверняка, понял давно, только деликатность не позволяла ему явно признать этот факт.
И вот первый урок алгебры в 8-ом классе 23-ей школы у Мамиконовой Аракси Минаевны. И меня вызывают к доске. Без всякой опаски, уверенная в своих знаниях, я резво решаю что-то на доске под скептическим взглядом А.М. Она начинает задавать вопросы. Не чуя ещё ничего дурного, я решительно отвечаю. Вопросы становятся пристрастнее и каверзнее. я не сдаюсь, справляюсь.
"Садись, четыре" изрекает А.М. Ну и села бы. Ведь впереди ещё три года учёбы, всё можно успеть доказать. Но не таков был мой нрав. "Почему четыре??" возмутилась. Тут и А. М. возмутилась, конечно, не вслух. Подумать только, какая-то школа на дому! И такой гонор! Ну она у меня попляшет!
И я "плясала" все три года, занимаясь до уровня пятёрок, чтобы с трудом зарабатывать четвёрки.
Тяжко порой доставалось это противостояние.
"Мягким" вариантом был такой: "Класс, эту тему нужно выучить особенно хорошо, ведь в основном все идут в технический ВУЗ"... Моё громкое хмыканье и соответственное выражение лица. "Ну, к Булгак это не относится" - продолжает Аракся Минаевна. А в дальнейшем выяснилось, что очень даже относилось.
На выпускных экзаменах только комиссия не позволила моей учительнице влепить мне ну хоть одну тройку! Стройненькие три четвёрки - алгебра, геометрия, тригонометрия, выстраданные и вырванные, украшают аттестат. Для меня они были тогда покруче пятёрок.
А поступила я в АзПИ, самый что ни на есть технический ВУЗ, так сложились обстоятельства.
И с какой признательностью вспоминала я не раз Лазаря Давидовича и Араксю Минаевну - Учителей, подаренных мне судьбой, таких диаметрально противоположных и характерами, и отношением ко мне,
но заставивших меня знать математику и научившим меня этой математике. Так хорошо. Так ко времени. И такими разными методами.
И я, неоднократно вспоминая годы учёбы, признательна и благодарна им обоим.
Мы от всей души благодарим З.Ю. Булгак за её такие интересные и тёплые воспоминания о родной школе, учителях и школьной жизни времён её юности!
Пользуетесь сведениями данной публикации? Не забудьте дать ссылку на сайт "Наш Баку"! Обязательно!!!
--Jonka 12:10, 25 февраля 2016 (CET)
