Интервью газете "VESTI.AZ"
- Сто тридцать вторая школа, в которой я учился, в те годы была очень хорошей. У нас был очень дружный класс, невероятно дружный ученический коллектив, прекрасные педагоги. Очень многим из них я благодарен, и, должен сказать, что на формирование личности школьные годы оказали решающее влияние. Тогда мы просто обменивались друг с другом книгами, обсуждали прочитанное, ну, естественно, и дурачились как щенята. Были молодыми, энергии было в избытке.
Много ездили, познавали мир, на экскурсии ходили. Нас водили по заводам, фабрикам, знакомили с советской промышленностью. Стекольный, металлургический, машиностроительный заводы. Посещали музеи.
А начиная уже с восьмого класса моим хобби стало кино. У меня был хороший школьный товарищ Парвиз Джавид Теймуров родом из Ирана. После окончания школы он уехал в Москву, учился в текстильном институте имени Косыгина. Закончил факультет дизайна, а впоследствии стал известным кинохудожником и художником. Он недавно, к сожалению, скончался. Вышел альбом его невероятно прекрасных работ. Издание этой книги спонсировала его дочь, работающая в московской мэрии. Парвиз - очень талантливый человек, и он тоже был влюблен в кино. Вместе с ним мы ходили на все без исключения фильмы. Даже на документальные. Любимым нашим кинотеатром был «Билик», где мы впервые посмотрели «Земляничную поляну» Бергмана.
Конец пятидесятых и шестидесятые годы называются эпохой оттепели. Это и в литературе отмечалось. В азербайджанской литературе, в том числе, вышла повесть Анара Рзаева «Аг лиман» («Белая пристань»). Это была знаковая повесть для азербайджанской литературы. В те годы мы жили также под влиянием итальянского неореализма – Роберто Росселини, Микеланджело Антониони, Федерико Феллини. Все работы этих мастеров итальянского и мирового кинематографа на нас производили огромное впечатление. Гуманизму, дружбе и ненависти к войне мы учились на высочайших примерах мировой культуры.
Знаете, те годы описывают как страшное время тоталитаризма. Но приезжал греческий театр. Мы на сцене видели Мелину Меркури, гениальную греческую актрису, сыгравшую почти во всех греческих трагедиях Эсхила, Софокла, Еврипида. Учась в старших классах в азербайджанском секторе, мы читали взахлеб мировую классику, обменивались ею. А потом, когда мы поступили в университет, конечно же, увлечения продолжались, но для меня добавилось также и изучение Востока. Парвиз Джавид уехал в Москву учиться.
Я учился на арабском отделении факультета востоковедения, Азербайджанского государственного университета имени Кирова. И со своими студенческими друзьями у меня до сих пор сохранились чудесные отношения. Один из них живет в Москве. Как только он приедет, мы обязательно отметим сорокалетие окончания учебы в университете. Мы поступили в университет в 1964 и окончили учебу в 1969 году.
Представьте себе, что я целый год копил деньги из своей скудной студенческой стипендии, чтобы летом поехать на Московский кинофестиваль, проводившийся один раз в два года. Мы с трудом доставали билеты, ходили на западные фильмы, на азиатское кино. Кането Синдо смотрели. Сейчас я с трудом представляю себе, как «Голый остров» можно смотреть в молодые годы, потому что это зрелище для зрелого человека.
Мы тогда смотрели выдающиеся фильмы мирового кинематографа именно потому, что интересовались культурой. И советская культура тогда была антивоенной, гуманистической, пропагандировала добро, и мы это читали как бы между строк, между кадрами. Марлена Хуциева смотрели фильмы, Сергея Параджанова, Сергея Ильенко. И, конечно же, классика советского кино тоже на нас оказывала влияние.
Естественно, мы скидывались в те годы на пиво. Иногда, когда появлялась «свободная» хата, собирались там и играли в карты. В то время как ребята играли в картежные игры, кто-то из них обязательно произносил: «Зардушт опять пошел читать книги». Потому что моим вторым хобби после кино были книги. Я в любом доме находил какую-нибудь книгу, сидел и читал.
Я никогда в жизни не любил игры, не любил карты, домино, шахматы, нарды. Ни в какие игры я не играл, и все мои друзья знали, что Зардушт любит кино, Зардушт любит читать. И еще, конечно, после сдачи экзаменов мы скидывались по три рубля и ходили в парк в поселке[1] Кирова, шашлыки ели, пиво пили. В кировском парке готовили дешевый и вкусный шашлык.
Естественно, мы переживали за общество, переживали за справедливость и всегда живо обсуждали политические вопросы. Должен признаться, что я был одним из немногих искренне веривших в социализм молодых людей. Большинство моих друзей были очень скептически настроены, иногда они подтрунивали над моими идеалами.
Но я все равно верил и продолжаю верить в то, что в социализме существует огромный потенциал. Суть буржуазного общества я изучал через мировую классическую литературу. Бальзак, Стендаль и другие.
Хочу сказать, что мое поколение, в основном, как бы сохранило верность таким идеалам, как честность, доброта, порядочность. Хотя, конечно, и среди наших ровесников были отпетые мошенники, карьеристы. Это уже в любом поколении встречается.
- Кстати, очень часто можно услышать, что раньше существовали строгие бакинские понятия или понятки, которые соблюдались очень строго. И что за последние годы это все как бы размылось. Что Вы можете сказать по этому поводу?
- В принципе, любовь к Баку как к городу в нас была заложена еще в 50-60-е годы, когда главой города был Алишер Джамилевич Лемберанский. Он очень трепетно относился к городу и внедрял в бакинский быт и жизнь европейские элементы. Знаменитое кафе «Наргиз», улица «Миллион за улыбку», как называли тогда Джапаридзе, это он сделал, как бы в качестве островков европейской городской культуры.
Плюс, надо еще учитывать и то, что в тот период не было интенсивного роста, не было мощного наплыва сельских жителей. И городская культура не была размыта так сильно, как сейчас. Ведь не случайно большинство творцов современной азербайджанской культуры – представителей евразийского толка, были продуктом 50-60-х годов, периода оттепели, времени как бы становления Баку и как национального города, потому что с шестидесятых годов началась так называемая тюркизация города.
Вот этот синтез мировой городской и деревенской культуры в Баку, на мой взгляд, происходил очень органично. А когда стали мощно превалировать провинциальный уклад и провинциальная жизнь, тогда, конечно, произошел некоторый спад уровня городской культуры. Этот процесс начал происходить в семидесятые годы, потому что при Гейдаре Алиевиче начался усиленный промышленный рост, и для строительства новых заводов стали применять рабочую силу, которая, в основном, приезжала из провинции.
- Как складывалась Ваша жизнь после окончания университета?
- После института меня призвали в армию, хотя у меня как у отличника была возможность пойти в целевую аспирантуру. Но я решил познать жизнь, пошел в армию. После прохождения соответствующей проверки почти всю нашу группу послали за рубеж работать военными переводчиками. В течение двух лет, с 69-го по 71-й годы, я служил в Египте. Это были самые интересные и насыщенные годы моей жизни. Я был переводчиком штаба войск ПВО, одного из немногих военных видов египетских вооруженных сил, которые воевали с Израилем в те годы. Я два года служил переводчиком советника начальника войск ПВО.
Уже в 1971 году у меня прорезались провидческие наклонности, потому что когда мне предложили остаться, а мне платили тогда там зарплату академика, я сказал, что не останусь. На вопрос «Почему?» ответил, что я себя уважаю. – «А почему?» - «А потому что скоро нас отсюда будут гнать».
К власти в Египте только пришел Анвар Саадат, и он поехал в Москву, подписал договор о дружбе и сотрудничестве. Наши были в эйфории. Саадат сделал то, что отказывался делать его предшественник, президент Гамаль Абдель Насер. И я сказал, что нас скоро выгонят. Они посмеялись надо мной. Я уехал, как бы, с почетом, нормально, а через 6 месяц все семь тысяч наших советников, плюс члены их семей, в течение одного месяца усиленно были изгнаны из Египта.
Вернувшись в Баку, я десять месяцев ходил без работы. Наконец, с трудом устроился в институт востоковедения Академии наук Азербайджана.
- Извините, я позволю себе перебить Вас. Но ведь в то время власти преследовали неработающих, требуя у безработных обязательно устроиться куда-нибудь.
- Ну, я искал работу по специальности. Это все сказки о преследовании всех подряд. Заставляли работать злостных тунеядцев, а тем, кто искал работу, никто ничего не говорил. Я устроился работать младшим научным сотрудником института востоковедения. А позднее вынужден был опять поехать за рубеж, потому что мне необходимо было заработать на квартиру, которую я приобрел, вернувшись обратно через 3 года из Адена, Южный Йемен.
Я туда поехал переводчиком контракта плановиков из Госплана СССР, Госплана РСФСР, из министерств различных. Это тоже мне достаточно много дало, потому что я работал с очень сильными специалистами и многому в экономике научился у них. Армейская жизнь позволила мне многое понять об армии. Потом я уже в армию призывался как десантник, служил в десанте, в горно-альпийских, парашютно-десантных войсках. Это мне дало хорошие знания о том, что такое армия как механизм, как организм.
- То есть речь идет о том, что после окончания действительной воинской службы Вас опять призывали на сборы.
- Каждые два года меня призывали на сборы. Десантские сборы длились 45 дней, а командирские – 20-30 дней.
И вот я хочу сказать, что проведенные в Йемене 3 года также позволили мне приобрести большой опыт, потому что я работал и в госплане Йемена, а потом и в аппарате экономического советника посольства СССР. Я работал с советскими послами, с советскими министрами, маршалами, с зарубежными премьер-министрами и министрами, президентами. На высшем уровне работал. Я считался очень хорошим переводчиком, и меня все время высоко ценили как хорошего специалиста, работягу.
Но, как и в любой сфере, там существовало такое правило – «кто возит, на том возят». В годы прохождения армейской службы я работал по 16 часов. Ночью, в 11 часов, я как выжатый лимон возвращался домой. Проезжая мимо кинотеатров в Египте (я уже отмечал, что кино – это мое любимое занятие), я не имел времени смотреть фильмы. Но вместе с тем, я видел, как из кинотеатров с женами под ручку выходили бездарные переводчики, которым боялись поручать ответственные переводы. Но они получали одинаковую со мной зарплату - по аттестату из главного управления кадров министерства обороны.
Два года службы в Египте, три года работы в Южном Йемене создали мне необходимую возможность для того, чтобы понять, как устроены зарубежные страны. В Египте я видел вопиющую несправедливость в системе государственного аппарата, госкапитализм в самом ужасном виде, без социальных гарантий, нищету заброшенных масс. Я все это видел, и мне никогда не могло прийти в голову, что когда-то это случится у нас в Азербайджане. В советском Азербайджане. Такое же имущественное неравенство, такое же бесправие, такое же наглое торжество хама, как и в Египте.
А после Йемена я вернулся с тем, чтобы опять устроиться в академию. Стал работать у себя, написал и защитил диссертацию по египетской литературе. К тому времени я уже был отцом семейства, отцом двоих сыновей.
В восемьдесят восьмом году, когда начались карабахские события, я бросился в гущу событий, спасать свою Родину. Не сумел спасти, потому что мой жизненный опыт был разительно отличным от того, что знали и о чем думали большинство лидеров Народного фронта. И, естественно, они победили – их было большинство, и это был закономерный итог, что Азербайджан превратился в Египет.
- Как произошло Ваше знакомство с будущей супругой?
- Мы с ней с шестого класса вместе учились в школе. Я лет десять волочился за ней, пока, наконец, не добился согласия.
- Сегодня, в основном, общение между людьми происходит виртуально, посредством Интернета – чаты, месенджеры, форумы. А в те годы, когда и телевизоры то были в новинку, как бы Вы охарактеризовали характер общения между людьми? Где конкретно прошли Ваши детские годы?
- Я родился в Арменикенде, рядом с ныне снесенной гостиницы «Мугань». Но этот двор я не помню – я был слишком мал. Хорошо помню двор напротив филармонии - Коммунистическая, 5. Сегодня там располагается Западный университет. Сейчас там осталось одно дерево, а тогда было шесть тутовых деревьев высотой в три этажа. Сегодня, когда я захожу в тот двор, он мне кажется невероятно маленьким. А тогда для ребенка это был целый мир. Двор у нас был очень интернациональным. Правда, русских было мало. Армяне, лезгины, белорусы, евреи, татары и азербайджанцы.
Все это было смешанным. Разделений по национальному признаку абсолютно не существовало, было разделение по качественной шкале. Хороший мальчик, плохой мальчик. Хорошая девочка, плохая девочка. И мы все дружили. Языком интернационального общения был русский, поэтому он у меня всегда был вторым родным языком. Хотя я всю жизнь учился в азсекторе. У меня папа – доктор наук, иранист, мама – доктор наук, тюрколог. У нас филологическая семья. Я сам стал филологом. Правда, жена у меня физик.
Что касается телевидения, то вспоминаю, что в 1956-м году семья Салимовых купила телевизор «Рубин». Ребята со всего двора просили Рафика Салимова позволить нам посмотреть телевизор. Мы приходили к ним, садились под стол и смотрели передачи. Вся семья Салимовых чинно усаживалась за стол, а мы из-под стола впервые наблюдали, как на этом голубом экране что-то мелькает.
А в 58-м году отец получил от Союза писателей, литературного фонда квартиру. Мы переехали на улицу Гуси Гаджиева, тогда она называлась Базарная. Угол Ази Асланова, старое название – Карантинная. Рядом с ЦУМом, МВД. И с 1958 по 1977 год я там жил, а потом, в 77-м году, я на заработанное купил в кооперативе «Ботаник» трехкомнатную квартиру, в которой проживаю и сегодня.
- Увлекались ли Вы спортом?
- Я всю жизнь хотел заниматься спортом, но, к сожалению, отец запрещал. Я помню, что в школьные годы я пришел к нему и сказал, что хочу записаться на борьбу. «Нет, тебе уши сломают, у тебя уши станут как дюшбэрэ. Нельзя. Пельмени. Нельзя». В следующий раз сообщил ему, что хочу записаться на бокс. А у нас в классе почти все занимались спортом. У нас учился чемпион ДСО «Динамо» Парвиз Байрамов из Шуши. Если бы он не сел в тюрьму за участие в драке, то, я думаю, что он вполне смог бы стать олимпийским чемпионом. Невероятно одаренный от природы человек.
То мне сказали, что нос сломаешь – нельзя. Потом попросил разрешения пойти на академическую греблю с товарищем – утонешь. В общем, родители запрещали мне посещать спортивные секции. Так что те годы, когда мог бы достаточно серьезно заниматься спортом, я пропустил из-за запретов отца. Плавать научился сам на даче, так что обожаю плавать. Но не профессионально, а как любитель. Уже в студенческие годы было поздно, но я просто, чтобы не быть хилым, записался на штангу и поднимал железку. И поэтому, хотя я худой по телосложению, но достаточно крепкий малый и за себя сумею постоять.
- Сколько детей было в Вашей семье?
- Нас было четверо. В 43-м году родилась моя старшая сестра, в 46-м году родился я, в 51-м - брат Араз и в 1958 году родилась сестра Лала. Четверо детей. У моей бабушки было восемь детей, у моей мамы – четверо, у меня – двое. Получается геометрическая регрессия. Я думаю, что такая же картина и в вашей семье тоже наблюдается.
- Как бы Вы описали существовавшие в обществе настроения в восьмидесятые годы прошлого века? Какие «андеграундные» разговоры велись в определенных кружках?
- Велись, но это было брюзжание мещан. В Азербайджане осознанного диссидентского движения не было. Даже наш самый знаменитый диссидент Абульфаз Эльчибей понятия не имел, что такое права человека. На банкетах по обмыванию очередной ученой степени кого-то он начинал говорить, что СССР – империя, нарушает права азербайджанцев, культура Азербайджана умирает, происходит деградация и так далее. А после его ареста ему на цифрах доказали, что он неправ. Что, наоборот, советский Азербайджан по сравнению с другими независимыми государствами Востока намного более развит и имеет более высокий уровень культуры, науки, образования и всего остального.
Я и в своей книге написал, что азербайджанские диссиденты Сабир Рустамханлы, Бахтияр Вахабзаде, как правило, получали государственные премии, премию Ленинского комсомола. От государства получали квартиры, машины, премии и так далее.
- Вы сказали о том, что в конце восьмидесятых Ваши взгляды в корне отличались от мнения большинства лидеров Народного фронта. В чем это различие выражалось?
- Я никогда не был и сейчас не являюсь националистом. Есть меткая фраза Олжаса Сулейменова «Победа национализма – поражение нации». Что и было доказано блестяще на примере Азербайджана. На Западе быть националистом – признак дурного тона. Это нечто граничащее с фашизмом и другими нехорошими вещами. Но для стран, которые переживают эпоху так называемого национально-освободительного движения, идеология национализма является как бы главным идеологическим орудием, а потом уже, когда устраиваются национальные государства, правящие классы этот национализм используют как орудие угнетения масс.
Утверждая, что любое нарушение прав человека, любая коррупция делается во имя государственности, во имя национальной независимости, и никто не имеет права вмешиваться в наши внутренние дела, что мы сами все это решаем. Вот это есть национализм в современном исполнении. Национализм используется развитыми странами Запада для того, чтобы развалить многоэтнические государства. Сейчас объектами вот таких манипуляций являются Россия, Китай, Иран, Турция. Азербайджану тоже угрожает такая опасность. То есть, если внешние силы решат развалить Азербайджан, то есть технологии, через которые это можно реализовать.
- Как Вы пришли в народно-освободительное движение?
- Я пришел потому, что считал, что в Советском Союзе экономика и управление находились на самом деле в ужасном состоянии. Партия деградировала, идеология отмирала, правящий класс оторвался совершенно от масс, от народа, и все признаки развала системы были налицо. Об этом писали очень опытные ученые, писали диссиденты, которых в Азербайджане никто не читал и не знал.
Предсказывали конец этой системы. Я тоже как социалист увидел, что от реального, настоящего социализма в Советском Союзе, особенно, в Азербайджане, остались рожки да ножки. Я хотел обновлений, я хотел, чтобы при сохранении социальных гарантий, то есть в то, что называется завоевание трудящихся, были привнесены элементы европейской демократии. Многопартийность, частная собственность, прозрачные выборы, права человека.
Я не желал распада Советского Союза, потому что считал, что СССР – это цивилизованное достижение. Но хотел, чтобы он превратился в нечто схожее с Евросоюзом, но более продвинутое.
- Некоторые эксперты пишут о том, что распад Союза спровоцировали реформы, проводимые Никитой Хрущевым.
- Я все это помню. Я читал эти восьмистраничные доклады Хрущева, потом, не менее обильные высказывания Брежнева. Как идейный социалист я все это изучал. Я видел, что имеется огромный разрыв между словом и делом. В моей памяти была невероятно эффективная попытка Косыгина реформировать советскую систему, но партократы и бюрократы ему этого не позволили сделать. А потом его вообще убрали.
- А как же руководствование марксистско-ленинским учением?
- Никакого марксизма-ленинизма в Советском Союзе не было. Был государственный капитализм. Марксизм использовался в качестве камуфляжа для оправдания диктатуры властной бюрократической элиты. При Сталине тоже не было марксизма. Вообще я должен вам сказать как человек, который изучал марксизм, что главным антимарксистом был Ленин Владимир Ильич. Он считал, что развил марксизм, но он выхолостил суть этого учения, потому что марксизм предусматривает положение, согласно которому новые формации рождаются в недрах старой формации путем эволюции. А он изнасиловал российское общество.
Я вам приведу самый простой пример. Отец русского марксизма Георгий Плеханов писал Ленину, что Владимир Ильич, умоляю вас, не надо переворот устраивать. Дайте России нормально лет семьдесят идти по капиталистическому пути своего развития, и я уверен, что тогда в недрах российского общества будут созданы социалистические ячейки, социалистические элементы, которые приведут к торжеству социализма в России. Он его не послушался, пошел по пути насильственного переворота.
Естественно, сразу из старого они взяли то, что пригодилось для диктатуры правящего меньшинства. Кстати, есть блестящие работы западных кремленологов и советологов, которые показывают, что многое из того, что приписывают Ленину и Сталину, было применено Николаем Вторым в годы Первой мировой войны. И военный коммунизм, и продразверстка – все это было тогда.
- Вы еще сказали, что очень любили читать в молодости. Какую литературу Вы предпочитали?
- Можно сказать, что я прочел практически всю русскую классическую литературу, включая и таких малоизвестных писателей, как русские натуралисты, представители натуральной школы. Это братья Успенские.
Я прочитал всю переведенную на русский язык западноевропейскую литературу. Я был книгочей невероятный, очень много читал восточную литературу, потому что был уже востоковедом-филологом. Азербайджанскую литературу, потому что это моя родная литература. Так что симбиоз восточной, русской, азербайджанской и европейской литературы, вот те культурные и литературные традиции, на которых я вырос.
В молодости я, конечно же, любил джаз…
Интервью брал Расим Бабаев ЗДЕСЬ
