Михаил Нейман. Поездка на Разина Версия от 23:49, 10 июля 2013; I am (обсуждение | вклад)
Михаил Нейман. Поездка на Разина[править]
Марик медленно открыл глаза. В доме была тишина, все еще спали. Он грустно посмотрел на часы и понял, что до того времени как встанут родители еще, по крайней мере час. А до поездки к бабушке уже два. Надо было набираться терпения.
Все вещи Марик делил по их приятности. Чистка зубов и умывание были малоприятными. Купание еще ничего, но мытье головы... Особенно когда противное мыло лезло в глаза и щипалось. Завтрак и ужин тоже были приятными. Обед не всегда. Если удавалось увильнуть от супа, то и обед был приятным. Поездка же к бабушке была очень приятным занятием.
Правда, и тут было несколько скучностей. Марик совершенно не понимал, зачем выйдя из троллейбуса нужно сразу же залезать в магазины, а не прямиком идти на электричку. Но, уже по опыту зная, что ничего не поможет, он терпеливо ждал, когда же закончатся магазинные мучения и они подойдут к вокзалу.
Все интересности начинались на подходе, но лучше всего было на привокзальной площади. Шипели и изредка вздрагивали разноцветные автоматы с газировкой, стояли какие-то дядьки в грязно-белых халатах с лоточками, то стоявшими на земле, то висевшими у них на шее и орали во весь голос: " Сливочные ириски, барбарис, козинаки".
Марика всегда очень смешило это название, и он про себя называл их " козьи каки". Иногда стояла толстая тетка, продававшая розовато- белые кирпичики сахарной ваты, так напоминавшие Марику своей раскраской пушистые кисточки цветков мимозы, распускающейся летом в Парке Кирова. Марик как-то разок выпросил у родителей эту вату и дико разочаровался. Розоватый снаружи и бело-желтоватый внутри кирпичик, сулил неземное блаженство. Но когда Марик вонзил свои зубы, губы и нос в эту вату, то сначала разочаровался запахом. Запах оказался самым обыкновенным, как у кускового сахара, да и вкус не блистал изысками. Вата была просто сладкой. Приторно-приторно сладкой, может быть с легким привкусом какой-то химии.
Глаза видели страшно аппетитный кус ваты, нос обонял совсем не то что ожидал, а язык говорил о том, что во рту был просто сахар. Марик не знал на кого обижаться... На свое воображение, на продавщицу или на родителей, в конце концов, купивших ему эту мечту... И теперь, когда какой-нибудь счастливчик стоял с белым носом и щеками и, закрыв глаза от удовольствия, грыз вату, Марик метался между мучительным воспоминанием о разочаровании и легкой завистью. Очень трудно было отделаться от мысли, что, может быть, как раз ЭТОТ кусок и был действительно, невероятно, божественно вкусен.
Почему-то родители проявляли почти преступное равнодушие как ко всем этим лакомствам, так и к намекам Марика. Хотя, иногда, ему удавалось добраться до автомата с газировкой. Но и тут родители умудрялись испортить процесс получения удовольствия. Марик очень любил взять автоматный стакан и, помыв его, наблюдать, как в дно ударяется струя газировки с сиропом, мгновенно легкой пеной заполняет стеклянное пузико стакана, переливается через край и оседает обратно, лениво пыхтя красивыми, прилепленными к стенкам, пузыриками газа и чуть шевеля легкой пеной на поверхности. Но вместо этого он получал складной алюминиевый стаканчик, в который и вмещалось-то две трети граненого стакана, да и весь процесс наполнения был не виден.
Вход в Сабунчинский вокзал ощущался, прежде всего, носом. Лестницы, ведущие к кассам, а потом и на перроны, разбегались направо и налево, а прямо перед глазами, наполняя все окрестности вкусными и полу вкусными запахами, чернел вход в вокзальный ресторан. Каждый раз, поднимаясь по лестнице и дожидаясь пока родители купят билеты, Марик пытался рассмотреть через перила, как бегают официанты с большими подносами, что они носят и что же там едят эти люди...
Почему-то в памяти всплывали картинки из толстой и красивой книжки "О вкусной и здоровой пище", которую Марик очень любил рассматривать. Так и представлялись роскошные отбивные на косточке, да к тому же с какой-то непонятной финтифлюшкой, нацепленной на эту самую кость, на большой тарелке с зеленым горошком и жареной картошкой. И даже нелюбимые Мариком супы представлялись здесь чем-то потрясающе вкусным и завлекательным.
Но тут подходили родители с картонными билетиками в руках, и надо было позаботится о месте в электричке. Идеальным вариантом, с точки зрения Марика, для летнего сезона было сидение у открытого окна. Но поскольку открытых окон было мало, а желающих много, то надо было торопиться занять эти места. На этот раз везение было половинчатым. Окно открывалось, но не полностью. Однако приоткрывшегося пространства Марику вполне было достаточно для счастья. Самое главное, что перед глазами не маячило годами немытое вагонное стекло, а сквозь открывшуюся половинку можно было не только смотреть, но еще и подставлять лицо вкусному встречному ветру.
Электричка пронзительно засвистела, и вокзал испуганно убежал от окна. Вместо него к окнам заспешили грязные здания депо, а потом станции со знакомыми названиями. Фиолетова, Монтина, Кишлы, Беюк-шор, 8-й километр, Разина. Марик знал их наизусть и встречал каждую как старого знакомого.
Сейчас он уже не удивлялся, а когда был поменьше, то почему-то ждал, что станция Фиолетова вся будет выкрашена в красивый фиолетовый цвет, и никак не хотел понять, что станция так называется в честь кого-то. Так же как и Монтина. Хотя Марик очень долго считал, что названа станция так, потому что перед ней, если ехать из города, высится громадный мост, по которому идут поезда. Марик считал, что Монтино это просто испорченное Мостино. К Кишлам у Марика было особое отношение.
Перед Кишлами надо было подготовить нос. На подъезде к этой станции всегда висел в воздухе густой и не очень приятный запах. Марик долго приставал к родителям, почему здесь так странно пахнет, пока однажды не получил объяснение, что тут есть мясокомбинат. И Марику все стало ясно. В мясных магазинах всегда пахло не очень хорошо, и немножко похоже на Кишлы. И Марик всегда удивлялся, как люди могут жить в этой вони. Но люди жили.
Вокруг станции стояло множество маленьких домиков, которые было очень интересно рассматривать сверху. А потом запах менялся очередной раз, и появлялись вечные огни нефтяного завода. Днем это было незаметно, а вот ночью эти огромные пылающие факелы были очень красивы. Это значило, что приближается Восьмой километр. А после Восьмого километра надо было уже готовиться к выходу. Потому что справа вот-вот должна была появиться знаменитая гора Степана Разина со своей загадочной пещерой, а это значило, что они приехали.
Электричка скрипнула тормозами, и народ высыпал на перрон. Большинство побежало на привокзальную площадь, а Марик с родителями пошли к голове электрички, дождались, пока она уедет и перешли пути. Тут уже было совсем близко. И даже отсюда Марик рядышком с корпусами завода видел дом, в котором жили бабушка с дедушкой.
Идти можно было двумя путями. Или изобразить из себя паровоз и залезть на невысокий каменный бордюр справа или слева и идти по нему. Или представить себя машиной и фырча мотором ехать по асфальтовой дорожке между этими бордюрчиками. А можно было поиграть и в то, и в другое.
Когда подошли к зарослям тутовника, Марик убежал вперед, чтобы первым пролететь двор, открыть высокую обшарпанную дверь и попасть в руки бабушки и дедушки.
Наобнимавшись, и напившись холодного кваса, сделанного противным скользким грибом, Марик обошел квартиру, убедился, что ничего не изменилось, и сунул нос в открытое окно, чтобы увидеть в каком состоянии малюсенький садик, в котором он любил сидеть. Садик был в порядке, и, судя по всему, в этом году будет много винограда...
Подумав о винограде, Марик почувствовал, что проголодался и, несмотря на "страшные" глаза, которые ему делала мама, полез обследовать кастрюльки. Собственно он только немного поторопился. Потому что уже через четверть часа все стояло на столе и все сели обедать.
За обедом, мама не совсем логично потребовала от Марика съесть сегодня борщ, потому что курица очень вкусная. Обреченно вздохнув, Марик согласился по двум причинам. Первое, потому что при всем его неприятии супов, бабушкин борщ он любил. Второе, он давно не устраивал соревнований между лошадью и трактором. Однако это не помешало ему внимательно проследить, чтобы бабушка не налила слишком много борща. Но, скрепя сердце, вынужден был признать, что если борща будет мало, то пропадет все очарование соревнования. Когда оба претендента на выигрыш тонули в борще, Марик брал ложку и начинал игру. Въедаясь в борщ, он не спеша решал, кто победит сегодня. Борщ - не жареная картошка, и не пюре, когда можно отодвинуть кучку в сторону и сразу же присудить победу кому-то.
Борщ уменьшался равномерно, и вся хитрость была в том, кому помочь. Иногда, по настроению, он наклонял тарелку так, что из борща первым вылезал трактор, нарисованный на внутренней стороне глубокой тарелки, волочивший за собой какие-то железяки, рыхлящие землю.
Но более симпатичной ему была лошадь, нарисованная на противоположной стороне. Очень грустная лошадка, которая волокла за собой плуг, и на которую махал кнутом ее противный хозяин. Марик всегда старался наклонить тарелку так, чтобы лошадка вылезла первой, а этот противный бородач оставался как можно дольше в борще. И только убедив себя в полной и окончательной победе Лошади, Марик освобождал и крестьянина и трактор. Казалось, что трактор тоже радовался, что вырвался из борщового плена, хотя и проиграл ...
После обеда Марик выполз во двор и пошел к воротам, надеясь встретить кого-то из своих дворовых приятелей. Попутно он раздумывал, а может стоит продлить удовольствие и остаться у бабушки с дедом еще на пару дней погостить, но не пришел к окончательному выводу, зная , что у него есть еще много времени сегодня, для того чтобы и побегать, и поиграть, и решить, оставаться или нет...
М. Нейман (Баку-Хайфа)
2005г.
