В то далекое беззаботное пионерское время в Баку мы бредили футболом, хотя завивку «под Банишевского» не делали. Бредили не нынешней игровой супер-пупер-навороченной компьютерной приставкой, а тем «футбиком», где своими ногами по полю, а чаще, по городскому асфальту бегаешь.
Мало кто из нынешних шестиклашек сейчас хотя бы до двухсот «покалать» мячом может.
Мой троюродный брат Колька жил тогда в большом дворе на Монтино – добротные четыре пятиэтажки по периметру, построенные после войны пленными немцами, а я жил в центре, у Верховного суда, обычного, не того, что на небе, и был для Коляна «специалистом по вызову» – когда им предстояло играть с другим двором на ящик лимонада, он тогда меня вызывал на подмогу.
Ехать на Монтино надо было на десятом троллейбусе до конечной остановки.
Колян как в раннем детстве узнал, что дом немчура строила, до самой школы боялся подвалов. От фашистов чего хочешь можно ожидать, как взрослые говаривали, они даже ракеты «Фау» придумали. Вдруг какие-то ловкие гансы бежали со стройки и затаились в подвальной тьме.
Шесть лет прошло, а я продолжал над Коляном издеваться.
– Приедешь,- спрашивает,- завтра на футбик?
– Приеду,- говорю,- если немецкий патруль не остановит. Будешь плохо играть – тебя дом своей фашистской дверью и прихлопнет. Немецкие дома плохих игроков не любят.
Я рисовал Кольке картины, как их монтинский дом делает своей крышей «хайль Гитлер». Выдергивает из земли фундамент, на мгновенье заслонив мирные лучи солнца, распрямляя балконы, «Мессершмидтом» взлетает ввысь и летит себе с орущим в своей квартире Колькой по направлению к основной цитадели, к Дому Правительства на Бакинском бульваре.
На всеобщий фашистский сбор всех «немецких» зданий в Баку, перед тем, как отправиться в последний полет на свою неметчину.
Колькин двор тогда мне напоминал большой аквариум.
На паутине веревок среди кораллов белых простыней и наволочек болтались развешенные ситцевые гуппи и петушки, сатиновые меченосцы и кардиналы, медузы женских комбинаций, ракушки лифчиков, водоросли застиранных колготок, черные угри носков, рубашки с плавниками-рукавами, качавшиеся на фоне бакинского неба.
Это выстиранное и вывешенное для сушки белье вечно мешало нам гонять в футбик. Комбинации мешали комбинациям, как говорится.
Как тут вырасти в чемпиона, если при атаке на ворота соперника в самый острый момент ты мог влететь между мокрых штанин, как лошадь в хомут, и тебя вдруг отбрасывает назад брючная праща.
А иногда, мокрая простыня, направленная хитрой рукой неприятеля, больно хлещет тебя по лицу, останавливая твой голевой прорыв.
Кроме того, наш потрепанный мяч частенько попадал в пододеяльник, тут командам приходилось до хрипоты выяснять – аут это, или мяч в игре, кое-кто даже иногда пытался в запале выпинать его оттуда наружу.
Ясное дело, домохозяйство - большая помеха футболу. Одна польза от белья – забежать в жаркий день лицом в чьё-то влажное, и главное - чистое полотенце, если лень бежать умываться до крана с водой.
Играли мы самозабвенно, иногда футбольная баталия продолжалась несколько часов. Постоянный болельщик у нас был один - садовник Юрик, рак-отшельник в том аквариуме. Этот крепкий дядька в годах ходил по двору, пятился от дерева к дереву со своей тачкой на подшипниках и лопатой, руки-клешни, глаза навыкате.
Сколько я его помню, Юрик носил изрядно потрепанный костюм цвета хаки, надевал пиджак на майку летом, на свитер зимой, в холодные дни нахлобучивал потертую фетровую шляпу.
Круглый год он ковырялся в земле, обкапывал и перекапывал, белил деревья, собирал летом тополиный пух, а осенью - опавшие листья.
Общаться с Юриком было весело, поскольку он часто выдавал нам на радость свои языковые шедевры и прочую «юрикдикцию».
– Ты - быстробежный парень,- сказал как-то он мне,- двенадцать уже, но на асфальте надо играть осторожнее. У тебя коленки в кровь содраны – все в ссадинах, кровоподтеках и других откровениях.
Сколько таких откровений осталось в Колькином дворе...
