(Новая страница: «Миллиор Мария Борисовна - музыкант - 1956 Урожденная Шварц, отсюда двоюродное родство с драм...»)
 
 
(не показано 5 промежуточных версий этого же участника)
Строка 1: Строка 1:
Миллиор Мария Борисовна - музыкант
+
==Миллиор Мария Борисовна - музыкант==
  
 
- 1956
 
- 1956
 +
 
Урожденная Шварц, отсюда двоюродное родство с драматургом Евгением Шварцем и эстрадным чтецом Антоном Шварцем.
 
Урожденная Шварц, отсюда двоюродное родство с драматургом Евгением Шварцем и эстрадным чтецом Антоном Шварцем.
  
 
Окончила Венскую консерваторию; преподаватель музыки, аккомпаниатор; в Баку некоторое время работала в консерватории. После Баку жила в Ленинграде, в 1941 г. по эвакуации оказалась с дочерью в Сарапуле, после чего, в 1943 г., переехала в Ижевск, где она и жила до своих последних дней.
 
Окончила Венскую консерваторию; преподаватель музыки, аккомпаниатор; в Баку некоторое время работала в консерватории. После Баку жила в Ленинграде, в 1941 г. по эвакуации оказалась с дочерью в Сарапуле, после чего, в 1943 г., переехала в Ижевск, где она и жила до своих последних дней.
  
Мать Елены Александровны Миллиор.
+
Мать [[Миллиор Елена Александровна - филолог|Елены Александровны Миллиор]].
 
 
'''Е. А. Миллиор''' БЕСЕДЫ ФИЛОСОФСКИЕ И НЕ ФИЛОСОФСКИЕ.(отрывки из воспоминаний)
 
 
 
5/IV <...><br>Вячеслав Ив. получил письмо от Лиды Гуляевой из Петербурга. Он показал мне его. Лида прислала ему 2 своих стихотворения. А кроме того — короткое сообщение: она заболела туберкулезом. Я взволновалась, испугалась. Вяч. Ив. вдруг спросил меня (очень серьезно): «Разве вы не любите ее демонической любовью? Если достанется не вам — пусть умрет?»
 
 
 
31/V.<br>Проф. [[Гуляев Александр Дмитриевич - философ, ректор АГУ|А.Д.Гуляев]] читал нам историю древней философии. Специальностью его был Платон. Многие годы изучал он великого идеалиста, но работу о нем ему так и не удалось опубликовать. Читал с необыкновенной простотой и ясностью. Был он невысокого роста, сед с остренькой седоватой бородкой, светлыми отсутствующими глазами, немногословен, задумчив. Студенты любили и уважали его.
 
 
 
Казалось, с Вячеславом Ивановичем их должно связывать многое. А между тем Вяч. Ив. вскоре стал глубоким принципиальным противником Александра Дмитриевича. Ни капли личного не было в этой вражде. Но Вяч. Ив. сделал все, чтобы и в моем сердце уничтожить почтительную любовь к Гуляеву. Конечно, это произошло не сразу.
 
 
 
Гуляев к революции подошел как моралист. Как моралист он принял ее. Когда умер Ленин, Гуляев выступил с короткой речью на траурном университетском собрании. Слезы мешали ему говорить. После собрания Вяч. Ив. сказал мне о нем очень серьезно: «Ленин олицетворял для него моральный пафос революции». Алекс. Дм. совершенно искренне стремился «перестроиться». Как-то он сказал: «Всю жизнь я занимался Платоном; а иногда мне думается: все это было лишним. Народу нужна была еще простая грамота...». Не ручаюсь за точность слов, но смысл был именно таков: Гуляев каялся в деле своей жизни из моральных соображений. Он был моралистом, но религиозен он не был, что характерно для бывшего семинариста и студента духовной академии.
 
 
 
И вот это-то глубоко принципиально ненавидел в нем Вячеслав Иванович. Не помню его филиппик, направленных против Гуляева, в памяти осталось только одно короткое, насыщенное презрением слово: «моралин». Против всяческого моралина предостерегал меня Вяч. Ив., кажется, не без успеха. Он подчеркивал что «моралин» тесно связан с неверием, «безбожием». Очень жалею, что тогда же не записала его блестящего рассуждения, но приблизительно оно сводилось к тому, что «Бог это свобода», а где нет Бога, там остается только ядовитый и бесплодный моралин.
 
 
 
Гуляев каялся в своей работе над Платоном, потому что она была не нужна «народу», а Вяч. Ив. со свойственной ему остротой и смелостью формулировал: «Революция — это когда отставшие зовут назад ушедших вперед».
 
 
 
Итак, в зиму 1920—21 года, в Баку собрались профессора с разных концов северной России25. Здесь было теплее, не так голодно и нормальнее протекала академическая жизнь. Но все же было достаточно туго материально. И вот группа профессоров, среди них В. Ив., решили «подработать» в Персии. Отправились они туда на зимние каникулы.
 
 
 
Кажется, им удалось привезти с собой кое-какие блага в виде риса и сушеных фрукт. А м. б. даже и туманов. Рассказывали, как они в Персии попробовали курить гашиш. Курил и Вяч. Ив., в 1-й раз в жизни, по его собственным словам. Мы были несколько удивлены: кажется, в нашем представлении «сверхчеловек» должен был быть обязательно наркоманом. Надо сказать, что среди бакинской молодежи, гимназической и потом студенческой, курение опиума и употребление других наркотиков было очень распространено и чуть ли не считалось шиком.
 
 
 
И Вяч. Ив. нас разочаровал — он, оказывается, никогда не курил опиума! Но в Баку он начал пить. Настроение его в Баку было очень тяжелое. Смерть Веры Константиновны, быстрый отъезд из Москвы, одиночество, сложные и трудные пути революции — все выбило его из колеи. Компания, в которую он попал в Баку, отнеслась к нему дружески. Он сблизился с Ишковым, Байбаковым, Томашевским, веселой дружной тройкой. И вместе с ними — запил. Впрочем, пили не одни они. Пил весь университет, т. е. весь преподавательский состав.
 
 
 
Пил весь политехникум. Студенты пили с профессорами и у пьяных профессоров получали зачет. Бывали случаи, что студенты под руки выводили профессора из аудитории (Байбакова из заседания семинара — но это случилось уже позднее, так, в 1923 или 24 году, когда он уже начинал спиваться окончательно). Рассказывали, как некая группа профессоров ночевала в участке (их встретил милиционер, они пожаловались ему, что поздно, двери их квартир заперты, и милиционер любезно предложил им гостеприимство в участке). Для Вяч. Ив. дело кончилось болезнью. Врач сказал ему, что если он не бросит пить, то рискует ослепнуть. Угроза подействовала. Вяч. Ив. и позже выпивал в компании и всегда употреблял вино к обеду (ведь он недаром прожил 1/2 жизни в Италии), но систематическая выпивка прекратилась.
 
 
 
::***
 
  
Помню, на курсе «Пушкин и Достоевский» выступил с докладом какой-то студент. Доклад был слабый, студент путался и, между прочим, не совсем точно употребил какое-то иностранное слово, кажется, «феноменально», не в его философском смысле, а так, как любят многие говорить: «феноменальный рост» — т. е. удивительный, необычный.
+
::'''«Музыку люблю страстно...»'''  Переписка М. Б. Миллиор и Д. Б. Кабалевского.
  
Вяч. Ив. буквально раздавил, уничтожил студента. Это была не та резкая, но всегда дружественная критика, которую и мы испытали на себе. Пожалуй, я не ошибусь, если скажу, что в словах Вяч. Ив. чувствовалось презрение к студенту, не умевшему даже правильно употреблять иностранные слова.
+
''Подготовка к публикации и комментарии Ю. Л. Толкача''
  
Говорят, после этого случая студент совсем бросил университет. Вяч. Ивановичу потом было очень неприятно, и он каялся в своей резкости. Обычно он бывал сдержаннее. И все-таки это было не то, что с нами. Его семинар по Тациту посещали гл. обр. студенты-историки, не принадлежащие к кругу Вячеславск. учеников. Я тоже участвовала в этом семинаре. Потом бросила. Обычно Вячесл. требовал обязательного посещения своих семинаров по латыни и греческ. и был в этом отношении совершенно неумолим. Он заставил меня участвовать в семинаре по Вергилию, о чемя очень жалела позднее, т. к., наверное, лучше усвоила бы латынь, если бы ходила на элементарный курс латинск. языка вместо сложного семинара.
+
В пору моей юности, в незабвенные 60-е годы, когда я был студентом Ижевского музыкального училища, судьба подарила мне счастье общения с Еленой Александровной Миллиор. К радости наиболее интересующихся историей культуры студентов она согласилась прочитать цикл лекций по античной литературе и античному искусству. Это сблизило ее с нашим учебным заведением, она стала бывать на студенческих концертах, которые иногда завершались незабываемыми прогулками по вечернему Ижевску, во время которых мы тоже узнавали немало интересного.  
А совместить то и другое у меня не хватило времени. Но раз Вяч. Ив. требовал посещения семинара — как я могла отказать ему? А за Ниной Гуляевой он отправился домой и сам привел ее на семинар. А потом развлек нас всех, прочитав Вергилия так, как его читают англичане: с английск. выговором; мы смеялись до слез, его слушая.
 
  
::***
+
Меня поражала не только огромная любовь Елены Александровны к музыке, но и ее глубокая компетентность в этой области. Никогда не забуду, как в антракте одного из многочисленных в то время камерных концертов в малом зале ДК «Ижмаш» (а в 60-е годы в Ижевске не проходило месяца без выступлений известных московских и ленинградских музыкантов) Елена Александровна блестяще и убедительно развеяла наши наивные восторги по поводу исполнения шумановского «Карнавала» одним весьма именитым пианистом именно с точки зрения его несоответствия глубинным моментам музыкально-романтической эстетики...
  
Лето 1922 г. В. Ив. проводил на Зыхе.
+
Такая основательность в музыкальных вопросах не могла быть объяснена только типичным для старой интеллигенции высоким уровнем «общей культуры». И вот, несколько позднее, общаясь с Еленой Александровной в домашней обстановке, я узнал, что ее мама — '''Мария Борисовна''' была пианисткой, окончила Венскую консерваторию, что первые яркие музыкальные впечатления Елены Александровны связаны с детскими годами, когда в их доме устраивались камерные собрания. Тут были названы самые «заветные» произведения: ре-минорное трио Ф.Мендельсона и знаменитое «Трио памяти великого художника» (Н. Рубинштейна) П. И. Чайковского, то самое, что, по воспоминаниям Б. Пастернака, в раннем детстве дало толчок его развитию как художника.
  
На Зых съехалась целая «профессорская колония». Кроме него там жила семья Гуляевых и, кажется, еще кто-то. Низенькое, восточного типа продолговатое одноэтажное здание окружало углом двор. В левом крыле помещался В. Ив. В главной линии — Гуляевы. Во дворе стояло 2 столика, за которыми обедали и ужинали профессора.
 
  
Запомнилась такая картинка: за гуляевским столом сидит большая компания, Гуляевы и гости, за другим — Вячеслав Ив. с кем-то. Он наклоняется к гуляевскому столику и спрашивает с изысканной светской манерой: «Вы кушали когда-нибудь суп из черепахи, Medames?». От Зыха Вяч. Ив. пришел в восторг. Он сразу его обошел и рассказывал: «Я видел море на 45°! Это место напоминает окрестности Афин!».
+
Прошло много лет. В год 100-летия Елены Александровны Миллиор я смог ознакомиться с перепиской Марии Борисовны Миллиор и известного композитора Дмитрия Борисовича Кабалевского.
  
::***
+
При подготовке ее к публикации главные трудности были связаны с письмами Марии Борисовны. Два из них оказались тщательно переписанными рукой Елены Александровны, остальные сохранились в оригинале. Мария Борисовна писала их, будучи почти слепой, часто в тяжелом физическом состоянии. Почерк неразборчив, многие слова сокращены, есть фразы и отдельные слова, трудно поддающиеся расшифровке. По возможности я попытался разобраться в этом, только в редких случаях прибегая к
 +
Расшифровка сокращений дается в скобках.
  
Хоразов приехал в Баку из Тифлиса . В Тифлисе — так, м. б., неверно, запомнился мне его рассказ, он знал одну Нелли <...>. Между ней и Хоразовым произошел разговор, очень заинтересовавший Хоразова. Разговор этот почему-то не был закончен. И теперь он хотел закончить его со мной.
+
Письма приводятся почти без купюр, кроме одного, данного как фрагмент по причине большей неразборчивости. В некоторых случаях я оставил своеобразие написания отдельных слов. За редким исключением, письма Марии Борисовны оказались недатированными. Время написания пришлось устанавливать примерно, сличая их с ответами Кабалевского, анализируя факты, о которых идет речь в переписке, а также учитывая почтовые штампы на сохранившихся конвертах.
  
Виновата, вероятно, была Лида. Она посвятила его в наши с ней отношения, в мою влюбленность. Ловец почуял тут добычу. Но мне-то вовсе не хотелось стать объектом его исследований.
+
Подготовка к публикации писем Д. Б. Кабалевского особых сложностей не представляла. Завершает публикацию письмо Д. Б. Кабалевского к Е. А. Миллиор, написанное вскоре после смерти Марии Борисовны, которое в контексте данного материала является своеобразным эпилогом.
  
В первый раз мы встретились у Гуляевых. Нас было трое: [[Гуляева Лидия Александровна - геохимик|Лида]], невиннейшая [[Гуляева Нина Александровна - педагог, историк-филолог|Нина]], я. Потом пришел Хоразов.
 
  
Разговоров не помню. Но крепко запомнилось, как Хоразов прочитал стихи, свои, конечно. Жаль, не удалось их полностью ни запомнить, ни списать. А начало такое:<br>
+
Вскоре после смерти матери Елена Александровна Миллиор, видимо, обратилась к Д. Б. Кабалевскому с просьбой прислать письма Марии Борисовны. Как человек, воспитанный в старых традициях, он сохранил эти послания, написанные крупным неровным почерком, несущие на себе отсветы драматизма судьбы и физических тягот, предпослав им следующее письмо:
«Легко с подругой учится урок,<br>
 
Сперва улыбки за вечерним чаем,<br>
 
Потом, обнявшись, сядем и читаем,<br>
 
Скосив глаза лениво между строк».
 
  
Затем речь шла мохнатом цветке у пояса, куда было бы очень приятно забраться в виде пчелы. Лида и я поняли все (а впрочем, кто знает, поняла ли Лида все в самом деле?), Нина ровно ничего — и пришла в умиление.
+
::::Д. Б. Кабалевский Е. А. Миллиор
  
Стишок Хоразова мне мог напомнить хотя бы уроки греческого языка с прелестной Лизой Фонштейн55.
+
4 июня 1956 г. Москва
«Легко с подругой учится урок».
 
  
Потом я вышла с Хоразовым. Кажется, в этот вечер долго бродила с ним по неосвещенному бульвару и слушала его разглагольствования о его теории свободного времени и его теории кипяченой воды. Эту «теорию» — весьма, впрочем, простую, стоит записать. Культурный человек не пьет сырой воды, он сперва кипятит ее (тезис неверен!). Так же должно быть в других областях жизни. Природа отпустила нам гораздо больше сексуальной энергии, чем нужно для производства потомства. Следовательно, ее надо использовать всячески, как угодно и как угодно искусно. Могла ли я тогда найти контрдовод?
+
Многоуважаемая Елена Александровна. Посылаю Вам десять писем, которые я получил в разное время от Марии Борисовны. По-моему, это все, что она мне писала. Я знал Вашу маму только по этим письмам, но они вызвали во мне большую к ней симпатию, очень теплое отношение. И, конечно же, не потому, что ей нравилась моя музыка, хотя сознание, что твоя работа доставляет кому-то удовлетворение — не может не радовать. Я по письмам Марии Борисовны почувствовал, что она была человеком хорошей, большой души и доброго сердца. И получить от такого человека одобрение своей работы — это для каждого из нас, людей искусства, очень дорого. Скажу Вам откровенно, что вот такие «письма от слушателей» приносят мне гораздо больше радости, чем любые (даже «хвалебные») рецензии профессиональных критиков. Я понимаю, что вам хочется иметь письма мамы, и поэтому посылаю их Вам.
  
Вяч. Ив. позже, видя меня в состоянии внутреннего смятения, говорил о сублимации. Это тоже «кипяченая вода».
+
С искренним приветом и самыми добрыми пожеланиями
  
Совершенно, однако, очевидно, что Хоразов кипятил ее другим способом! Каким? Этого он не говорил. Но мой способ был им, во всяком случае, оправдан.
+
Д. Кабалевский.
  
Вячеслав формулировал философию Хоразова приблизительно так: «Для него весь мир, вся вселенная — клоака». Определение вполне правильное. Вспоминаю заключительную строчку его стихотворения: «К Богу на глазетовом листе», или что-то в этом роде. Любопытная игра созвучий!
+
Так завершилась эта «музыкальная новелла» в письмах, написанная самой жизнью. Служение музыке, любовь к прекрасному объединили находящихся далеко друг от друга двух людей с очень разными биографиями.<br>
 +
:::...И тут кончается искусство,<br>
 +
И дышат почва и судьба...
  
 +
Из таких невыдуманных историй в конечном итоге складывается многоплановый портрет времени, за скупыми строчками оно встает во всем своем драматизме.
  
[http://www.v-ivanov.it/millior/vestnik_udgu_1995/06.htm Полный текст воспоминаний]
 
  
 +
Полный текст публикации на сайте УдГУ/ Подготовка к публикации и комментарии
 +
Ю.Л.Толкача [http://www.v-ivanov.it/millior/vestnik_udgu_2000/04.htm "Музыку люблю страстно..."]
  
  
 
--[[Участник:I am|I am]] 05:09, 27 августа 2011 (CEST)
 
--[[Участник:I am|I am]] 05:09, 27 августа 2011 (CEST)
 
[[Category:Все_бакинцы]][[Category:Музыканты]]
 
[[Category:Все_бакинцы]][[Category:Музыканты]]

Текущая версия на 02:22, 28 мая 2012

Миллиор Мария Борисовна - музыкант[править]

- 1956

Урожденная Шварц, отсюда двоюродное родство с драматургом Евгением Шварцем и эстрадным чтецом Антоном Шварцем.

Окончила Венскую консерваторию; преподаватель музыки, аккомпаниатор; в Баку некоторое время работала в консерватории. После Баку жила в Ленинграде, в 1941 г. по эвакуации оказалась с дочерью в Сарапуле, после чего, в 1943 г., переехала в Ижевск, где она и жила до своих последних дней.

Мать Елены Александровны Миллиор.

«Музыку люблю страстно...» Переписка М. Б. Миллиор и Д. Б. Кабалевского.

Подготовка к публикации и комментарии Ю. Л. Толкача

В пору моей юности, в незабвенные 60-е годы, когда я был студентом Ижевского музыкального училища, судьба подарила мне счастье общения с Еленой Александровной Миллиор. К радости наиболее интересующихся историей культуры студентов она согласилась прочитать цикл лекций по античной литературе и античному искусству. Это сблизило ее с нашим учебным заведением, она стала бывать на студенческих концертах, которые иногда завершались незабываемыми прогулками по вечернему Ижевску, во время которых мы тоже узнавали немало интересного.

Меня поражала не только огромная любовь Елены Александровны к музыке, но и ее глубокая компетентность в этой области. Никогда не забуду, как в антракте одного из многочисленных в то время камерных концертов в малом зале ДК «Ижмаш» (а в 60-е годы в Ижевске не проходило месяца без выступлений известных московских и ленинградских музыкантов) Елена Александровна блестяще и убедительно развеяла наши наивные восторги по поводу исполнения шумановского «Карнавала» одним весьма именитым пианистом именно с точки зрения его несоответствия глубинным моментам музыкально-романтической эстетики...

Такая основательность в музыкальных вопросах не могла быть объяснена только типичным для старой интеллигенции высоким уровнем «общей культуры». И вот, несколько позднее, общаясь с Еленой Александровной в домашней обстановке, я узнал, что ее мама — Мария Борисовна была пианисткой, окончила Венскую консерваторию, что первые яркие музыкальные впечатления Елены Александровны связаны с детскими годами, когда в их доме устраивались камерные собрания. Тут были названы самые «заветные» произведения: ре-минорное трио Ф.Мендельсона и знаменитое «Трио памяти великого художника» (Н. Рубинштейна) П. И. Чайковского, то самое, что, по воспоминаниям Б. Пастернака, в раннем детстве дало толчок его развитию как художника.


Прошло много лет. В год 100-летия Елены Александровны Миллиор я смог ознакомиться с перепиской Марии Борисовны Миллиор и известного композитора Дмитрия Борисовича Кабалевского.

При подготовке ее к публикации главные трудности были связаны с письмами Марии Борисовны. Два из них оказались тщательно переписанными рукой Елены Александровны, остальные сохранились в оригинале. Мария Борисовна писала их, будучи почти слепой, часто в тяжелом физическом состоянии. Почерк неразборчив, многие слова сокращены, есть фразы и отдельные слова, трудно поддающиеся расшифровке. По возможности я попытался разобраться в этом, только в редких случаях прибегая к Расшифровка сокращений дается в скобках.

Письма приводятся почти без купюр, кроме одного, данного как фрагмент по причине большей неразборчивости. В некоторых случаях я оставил своеобразие написания отдельных слов. За редким исключением, письма Марии Борисовны оказались недатированными. Время написания пришлось устанавливать примерно, сличая их с ответами Кабалевского, анализируя факты, о которых идет речь в переписке, а также учитывая почтовые штампы на сохранившихся конвертах.

Подготовка к публикации писем Д. Б. Кабалевского особых сложностей не представляла. Завершает публикацию письмо Д. Б. Кабалевского к Е. А. Миллиор, написанное вскоре после смерти Марии Борисовны, которое в контексте данного материала является своеобразным эпилогом.


Вскоре после смерти матери Елена Александровна Миллиор, видимо, обратилась к Д. Б. Кабалевскому с просьбой прислать письма Марии Борисовны. Как человек, воспитанный в старых традициях, он сохранил эти послания, написанные крупным неровным почерком, несущие на себе отсветы драматизма судьбы и физических тягот, предпослав им следующее письмо:

Д. Б. Кабалевский — Е. А. Миллиор

4 июня 1956 г. Москва

Многоуважаемая Елена Александровна. Посылаю Вам десять писем, которые я получил в разное время от Марии Борисовны. По-моему, это все, что она мне писала. Я знал Вашу маму только по этим письмам, но они вызвали во мне большую к ней симпатию, очень теплое отношение. И, конечно же, не потому, что ей нравилась моя музыка, хотя сознание, что твоя работа доставляет кому-то удовлетворение — не может не радовать. Я по письмам Марии Борисовны почувствовал, что она была человеком хорошей, большой души и доброго сердца. И получить от такого человека одобрение своей работы — это для каждого из нас, людей искусства, очень дорого. Скажу Вам откровенно, что вот такие «письма от слушателей» приносят мне гораздо больше радости, чем любые (даже «хвалебные») рецензии профессиональных критиков. Я понимаю, что вам хочется иметь письма мамы, и поэтому посылаю их Вам.

С искренним приветом и самыми добрыми пожеланиями

Д. Кабалевский.

Так завершилась эта «музыкальная новелла» в письмах, написанная самой жизнью. Служение музыке, любовь к прекрасному объединили находящихся далеко друг от друга двух людей с очень разными биографиями.

...И тут кончается искусство,

И дышат почва и судьба...

Из таких невыдуманных историй в конечном итоге складывается многоплановый портрет времени, за скупыми строчками оно встает во всем своем драматизме.


Полный текст публикации на сайте УдГУ/ Подготовка к публикации и комментарии Ю.Л.Толкача "Музыку люблю страстно..."


--I am 05:09, 27 августа 2011 (CEST) 

comments powered by Disqus